Санта действительно существует? - Эрик Каплан

Вордсворт чувствует себя обделенным, а Вебер горько замечает, что розовые мечты ушли. Так почему же они не попытались что-то с этим сделать? Почему они не научили своих детей верить в Санта-Клауса? Вебер называет исторический процесс, приведший нас от политеизма к секуляризму, словом Ent-Zauberung, то есть уничтожением магии в мире. Немецкое слово Zauber, означающее «волшебник», происходит от того же корня, что и староанглийское teafor, которым называли красную краску, потому что древние магические руны рисовали красным. Почему бы не вернуть этот волшебный цвет в наш мир и не выкрасить им, к примеру, костюм Санты? Почему бы людям тогда не верить в рождественского деда?

Что вы на это скажете?

Часть V

Вы и я

Глава 13

Домик на древе жизни

Чтобы расслабить сведенную мышцу, нужно растягивать ее постепенно, иначе она начнет сопротивляться и в итоге окажется еще более жесткой, чем была. То же самое можно сказать и о нашем мозге. Мы с вами обсуждали существование Санты, чтобы постепенно подойти к вопросу о том, как современные люди должны относиться к верованиям. Можем ли мы сегодня возродить в себе способность принимать миф? Можем ли мы взаимодействовать с реальностью через ритуалы и собственное воображение, чтобы чувствовать себя на своем месте в этом мире? Можем ли поверить, что наша жизнь имеет хоть какой-то смысл?

Судя по предыдущим главам, самым худшим подходом к этому вопросу представляется создание общей теории о реальности и человеческом мозге. Если б реальность была такой, как ее видят логики, тогда мы могли бы придумать абстрактный способ для упорядочения абстрактных категорий. Но если реальность такова, какой ее представляю я, то тогда мне не по силам рассказать вам обо всем на свете. Я могу лишь написать о том, как эти вопросы влияют на контекст моей собственной жизни. Но книгу-то читаете вы, и в вашей жизни решение придется принимать вам. Я могу лишь немного помочь в этом, ведь теперь, когда вы прочитали мою книгу, я в некоторой степени тоже стал частью вашей жизни. Привет!

Как я уже рассказывал, все мое детство прошло в атмосфере семейной грусти. За год до моего рождения мой старший брат с синдромом Дауна умер. Ощущение того, что жизнь бессмысленна, носилось в воздухе. И пускай никто никогда не озвучивал эту идею вслух — тем сложнее было с нею бороться. Мы не верили ни в Бога, ни в Санту. Я постоянно боялся своей неотвратимой гибели и чувствовал себя очень одиноким. Впрочем, иногда мне удавалось ощутить спокойствие и комфорт, которые не имели никакого отношения к событиям или людям моей жизни. Я был клаустрофобом наоборот (клаустрофилом?). Мне нравилось забираться поглубже в темные, закрытые места, вроде шкафа с зимней одеждой, сидеть там и наслаждаться самим фактом, что я существую.

Мне кажется, в том, что я, будучи взрослым, рассказываю вам историю своего детства и юности, кроется какая-то несправедливость. Я могу оценивать прошлого себя, но прошлый я ничего не может сказать обо мне настоящем. Мне кажется, что я стал тем, кем хотел стать в юности. Теперь я лучше понимаю себя-подростка и достиг тех из его целей, которые были достаточно реалистичными. Но все равно он наверняка бы подумал, что я слишком размяк под калифорнийским солнцем. В определенном настроении взрослые считают подростков монстрами, но точно то же думают о взрослых и сами подростки. Они похожи на оборотней, которые считают, что обычные люди заколдованы, потому что не изменяются при полной луне (кстати говоря, они правы, поскольку изменение — качество, присущее человеку).

Впрочем, историю пишут победители, и раз уж я-подросток не захотел расти дальше, то ему некого винить, кроме самого себя. Выходит, что сегодняшний я его победил. Если я правильно помню, то, пока я был подростком, передо мной стояли две основные проблемы: как найти любовь и как понять всю Вселенную и место человека в ней. С обеими я справлялся не очень-то хорошо. Я находил людей, которые могли меня полюбить (тут у меня трудностей не случалось), но был так напуган смертью и бессмысленностью существования, что сам разрушал собственные отношения. Для того чтобы отношения стали хорошими, нужно уважать человека, который тебя любит. Но как я мог почувствовать уважение к кому-то, кто влюблялся в кучу самовоспроизводящихся молекул? И почему вообще существование человечества или Вселенной имело хоть какой-то смысл (пускай он и не зависел от меня)? Часть меня полагала, что все это — и моя жизнь, и поиски любви, и мир вокруг — было важным, а другая часть считала, что верить в важность всего происходящего со мной — глупо. Если посмотреть на эту же проблему с когнитивной точки зрения, то ни одна из моих любимых теорий — ни материализм, ни монизм, ни буддизм — не придавала смысла жизни и живущим ее людям (включая меня самого). Даже если бы я предложил своей девушке прямо сейчас убежать со мной в Новый Орлеан, чтобы вместе писать там романы, какое значение имел бы ее ответ, окажись мы оба всего лишь частями первобытного сознания, или элементами дао, или наборами атомов?

Сейчас я понимаю, что все мои юношеские терзания были попытками найти связь. С интеллектуальной точки зрения, я пытался уложить все вокруг в стройную теорию Вселенной и моего места в ней, а с эмоциональной — наладить связь с людьми, но мысль о том, что суть обеих попыток была одной и той же, ускользала от меня. Я хотел понять мир и перестать чувствовать себя одиноким, но не видел связи между этими двумя желаниями.

Я не чувствовал не только горизонтальной связи (со своими современниками), но и связи вертикальной (с предками). Когда моя мать и родители моего отца переехали из Восточной Европы в современную Америку, они отказались от традиционного иудаизма. Мне было тяжело встречаться с дедушкой Вольфом и бабушкой Гасси, которые родились в Галиции, и разговаривать с ними на идиш. Если бы у нас была машина времени и мы смогли бы собрать за одним столом всех родственников семьи вплоть до брата Моисея, бабушка с дедушкой отлично бы вписались, а вот мы с папой выглядели бы незваными гостями. Мы зажигали свечи на Хануку, но не верили, что Вселенная была сотворена любящим и разумным Богом. Частично это объясняется смертью моего брата Энди, а частично тем, что каждый день, открывая New York Post, мы видели заголовки вроде «Змея сбежала из террариума и проглотила младенца». Такие вещи заставляют сомневаться в существовании Божьей любви.

Окончив колледж, я начал работать секретарем в юридической фирме в Мидтауне. Вместо обеда я обычно ходил в библиотеку. Однажды я нашел там книгу Гершома Шолема «Основные течения в еврейской мистике» (Major Trends in Jewish Mysticism), в которой он рассуждает о концепции Ицхака Лурии, пытавшегося объяснить, каким образом в мире способны сосуществовать добрый Бог, синдром Дауна у моего брата Энди и змеи, глотающие детей: «Если Бог — “все во всем”, как могут существовать вещи, которые не являются Богом? Как Бог может сотворить мир из ничего, если не существует этого ничто? <…> Лурия утверждает, что для того, чтобы создать мир, Бог должен был как бы освободить в Себе самом место, покинув некую область, род мистического предвечного пространства, дабы вернуться в акте творения и откровения».

Значит, если верить Лурии, все это время я проводил свою жизнь в шкафу, который одновременно находился в Боге. И темно там было потому, что Он выключил внутри свет, но так, чтобы однажды человечество снова смогло его зажечь. Эта идея мне понравилась. Но кто такой Ицхак Лурия, спросил себя я, и почему я ничего не слышал о нем раньше?

С вопросом, кто он такой, проблем не возникло. Оказалось, это был каббалист43, живший в Израиле сразу после уничтожения иудейской диаспоры в Испании, торговавший перцем, а затем 12 лет занимавшийся медитациями в небольшой хижине на берегу Нила.

Потом он вернулся в Израиль, полтора года обучал небольшую группу последователей в галилейском городке Цфате и умер от холеры в возрасте 38 лет вместе со всей своей семьей. А не слышал я о нем по двум причинам. Иудеи-реформисты считали его средневековым сумасшедшим, который нес всякую чушь о перерождениях, множественности вселенных и душ, а также о биологической природе Бога, — в общем, апологетом всего, что они ненавидели в иудаизме. Для ортодоксальных иудеев он был глубочайшим из мистиков, обновленной душой, невероятно святым (его даже прозвали Ари, то есть «святой лев») и одновременно невероятно опасным человеком. Судя по всему, для этого были основания, если учесть, что идеями Лурии вдохновлялись такие одиозные личности, как темный маг Алистер Кроули, а через него — пионер воздухоплавания и волшебник Джек Парсонс, а через него — создатель существующего сегодня культа Рон Хаббард. Кроме того, один из радикальных последователь идей Ари, которого звали Натан из Газы, объявил, что грех необходим для спасения, провозгласил иностранца по имени Шабтай Цви мессией и почти треть иудеев того времени обратил в свою веру. В итоге Шабтаю пришлось принять ислам для спасения собственной жизни. После этого фиаско защитники традиционного иудаизма решили спрятать учение Ари подальше. Для того чтобы изучать его труды, мужчина должен был быть женат, иметь двоих детей, знать закон и достигнуть возраста 40 лет.