Венчание с бесприданницей - Анастасия Туманова

– Но, Верка, рано или поздно…

– Не думаю. Надеюсь как можно скорее выдать Александрин замуж. Приданое за ней даётся немаленькое, это решит вопрос… Бог мой, Миша! – Вера вдруг перестала ходить по комнате и испуганно взглянула на часы. – Второй час ночи! А мне завтра… то есть уже сегодня… Надо чуть свет быть на ногах! Последнее испытание в этом сезоне – и, слава богу, всё! Надо выдержать его достойно!

– Чур, первый полонез со мной! – шутливо потребовал Михаил.

– О нет, первый – с полковником Команским, не имею права отказать!

– Это ещё почему? Крылья амура?..

– Мишка, ты дурак! Просто Команский божественно танцует полонез – в отличие от меня! В таком случае приличный партнёр – просто спасение. А ты пригласи лучше, как родственник, Аннет, она будет рада! Между прочим, девочка прелестно танцует, сам получишь удовольствие. А теперь ступай спать.

Михаил встал и, взяв со стола свечу, пошёл к дверям. Уже с порога он обернулся:

– А всё-таки, Верка, право, съездила бы ты в Москву.

Сестра, стоя к нему спиной, молча покачала головой. И не обернулась, когда за братом тихо закрылась дверь.

С самого утра в Бобовинах было солнечно и тихо. Стояли последние ясные деньки осени. Небо, уже блёклое, было слегка подёрнуто полосами облаков, а местами чисто, совсем по-летнему синело над поредевшим лесом. Старые дубы на опушке стояли ещё в своём рыжем золоте, а внизу под ними, между могучих корней, трава была сплошь усыпана крепенькими, гладко-коричневыми желудями. Калина, уже поспевшая, била в глаза тёмно-пурпурными гроздьями; словно споря с ней, пламенели рябиновые кисти в низине. Рядом тёмной зеленью, отливающей синевой, красовалась разлапистая ель. Птиц уже не было слышно, а над болотом с раннего утра раздавалось горестное курлыканье: там собирались в путь журавли.

Жёлтый лист прилетел с косогора и застрял в гриве вороного коня. Тот сердито запрядал ушами и мотнул большой головой.

– Спокойно… спокойно, Рогдай! – Сергей Тоневицкий смахнул лист с головы жеребца и спрыгнул на землю. Сделав несколько шагов по палым листьям, он осмотрелся. Вокруг, казалось, никого не было, но в ложбинке между рябинами одиноко темнел старый рассохшийся мольберт. Тут же на траве лежала палитра с кистями и скомканная старая шаль, на которой высилась горка собранных кем-то грибов. Увидев шаль, молодой человек широко улыбнулся и, оглядевшись, крикнул на весь лес:

– Варенька! Варвара Трофимовна!

Белка, сидящая на потрескавшемся стволе дуба, с возмущённым цвирканьем бросилась прочь. Листья посыпались дождём. Некоторое время было тихо. Затем из кустов лещины послышался шорох, и на опушку, придерживая подол старого холщового платья, выбралась худенькая девушка лет шестнадцати. Её загорелое лицо с заострённым носиком в россыпи веснушек не казалось хорошеньким, но радостная улыбка изменила его так, что Варя Зосимова сделалась почти красавицей. Её тёмно-рыжие, очень густые волосы, видимо, с утра были тщательно заплетены в аккуратную косу. Но сейчас эта медная коса была преизрядно растрёпана, дешёвый гребень сбился на затылок, а в спутанных прядях торчали хвойные иголки, былинки и даже золотистый берёзовый лист.

– Сергей Станиславович! Эка шумите, всех белок распугали! Я чуть грибы не пороняла, а уж какие знатные-то попались! Просто как солдаты, так рядами и стоят! Шляпочки все будто на заказ из бархата пошиты! И как это девки бобовинские до них здесь не добрались? Вот, полюбуйтесь!

Сергей с улыбкой посмотрел на в самом деле отменные, крепкие боровики, лежащие в подоле девушки.

– Вы так, в подоле, и понесёте их домой? – полюбопытствовал он.

Варя недоумённо оглянулась, словно ища кого-то. Затем вдруг покраснела так, что не видно стало веснушек, и смущённо заметила:

– И когда только устанете мне «вы» говорить, Сергей Станиславович? Я ведь не барышня и совсем непривычная… Каждый раз смотрю, кто ещё тут есть, с кем я вместе «вы» буду…

Сергей засмеялся: весело и необидно. Помогая Варе переложить грибы из подола в расстеленную шаль, заметил:

– Вы, Варвара Трофимовна, во сто раз лучше иной барышни.

– Полноте! – отмахнулась Варя, поворачиваясь за откатившимся боровиком и пряча улыбку.

Сергей снял с её волос одну былинку, другую, потянул запутавшийся лист. Варя ойкнула.

– Простите, Варенька… Но у вас в волосах все дары леса обретаются! Только что Михайло Потапыч не заблудился!

– Так спозаранку по чаще ползаю! – просто пояснила девушка. – Пришла-то рябинку написать, пока листва на месте, – так мне хотелось! Всю страду бегала мимо, на эту рябинку поглядывала да ждала: вот отожнёмся, соскирдуем, высушим… Перед молотьбой хоть денёчек выгадаю, сбегаю! Ну, сегодня спозаранок и метнулась сюда! Начала было, а вдруг глядь – прямо из былья-то гриб торчит, генерал генералом! Я сорвала, глядь – а рядом ещё один, да ещё, да груздей целая рота! Всё забыла, собирать кинулась! Вечером в котёл кинем, навар будет…

Сергей с улыбкой слушал болтовню девушки, тщетно пытался поймать её взгляд. Но Варя, торопливо перекладывая грибы в шаль, была поглощена, казалось, только ими. В конце концов молодой человек потерял терпение, взял из её рук последний, весь облепленный хвоей боровик и ласково стиснул в ладонях худенькие, холодные, испачканные краской и землёй пальцы. Варя снова покраснела, но руки не вырвала. Зелёные, ясные глаза из-под золотистых ресниц смотрели спокойно, доверчиво.

Варя Зосимова была дочерью бывшего крепостного князей Тоневицких. С детских лет Трофим Зосимов обнаружил незаурядный талант художника. Старый князь, увидев однажды, как дворовый мальчишка сосредоточенно малюет угольком на доске, отправил его на два года в учение к иконописцу в Смоленск, затем – в Москву, учиться у знаменитого тогда Вишнякова, потом даже взял с собой в Италию лакеем – попутно позволив посещать знаменитые римские церкви, расписанные мастерами Возрождения. Вернувшись с барином в родные Бобовины, Зосимов тут же получил приказ расписать сельскую церковь, а затем начал ездить по округе и писать портреты окрестных помещиков, наперебой осаждавших старого князя Тоневицкого просьбами позировать его «итальянцу Трошке». И тут начались первые неприятности. Образы святых в бобовинской церкви поражали прихожан своими ясными, светлыми ликами, светоносными глазами, проникающими в самую душу молящихся. Сами фигуры ангелов и Богородицы источали, казалось, сияние и тепло. Однако в портретах уездной знати ничего светоносного не было и в помине. Граф Бзецыньский был изображён с тщательно выписанными орденами, регалиями и андреевской лентой, – но и следы недавнего трёхнедельного запоя были выписаны с не меньшей тщательностью. Барыня Куницына пришла в страшное негодование, убедившись, что её портрет так же жёлт, желчен и морщинист, как и оригинал – не помогло ни тафтовое платье, ни бриллиантовый шифр, пожалованный императрицей. С дочерью Куницыной вышло и того хуже: маленькие глаза почти без ресниц и тонкий, надменно сжатый рот были написаны очень точно, но ничуть не придавали прелести барышне на выданье. Более-менее удачен оказался портрет смородинских барышень, но сёстры из Смородинного и так блистали красотой на весь уезд, и испортить эту красоту не удалось даже подлому Трошке, ничего из искусства итальянцев не усвоившему. Портреты у Трофима Зосимова заказывать перестали быстро, но старый князь оставался им доволен до самой смерти и, умирая, завещал сыну не продавать Трошку ни за какие деньги.