Три недели из жизни лепилы - Олег Мальский

Паша выписал ее домой.

Но куда — «домой»? К друзьям-приятелям (гадам-предателям, хотя от расследований и преследований Оксана отказалась)?

Двадцать два года, смазливая. Но ему верить! Впрочем, о вкусах не спорят.

Галантный Паша провел даму по магазинам и помог потратить наличность. Между делом пополнил свои продуктовые запасы, потом всплакнул: мол, доктор одинокий, холодный, голодный, «мясо в морозилке, а приготовить некому».

С мясом — тоже своего рода тест. На способность к состраданию.

Оказалось, способна.

Я не искал сострадания. Не ждал, что Паша обхватит меня сильными руками и зарыдает на моем плече.

— Олег, я все понял. Встречи на ебле закончились личной трагедией. Бывает. И на «а» бывает, и на «я» бывает, и на «ё» бывает. А на что ты рассчитывал? «Прощай немытая Россия», немецкий паспорт, чистенькие детки — а они все сопливые, — устроенный быт?

Я пожал плечами.

— Ни на что не рассчитывал. Просто влюбился.

Паша налил по новой.

— Выпей. И не надо про святое. Нет ничего святого. Необычная ситуация. Необычная обстановка. Окажись на ее месте соотечественница — пусть добрая, умная, красивая, — ты первым делом затащил бы ее в кровать. И сразу бы успокоился.

— Не то…

— Нет? Тогда дерзай! Муж не стенка — подвинется. Не упускай девку, дожми. Судя по бесконечным звонкам твоих баб, ты не самый плохой мужик в Москве. Или боишься получить по морде?

— Это подло.

— Что подло? А с тобой всегда поступали по-джентельменски?

Паша закурил «беломорину» и поморщился.

— Мы пешки. Все решается там, — он поднял вверх указательный палец, — И наследство из Австралии, и кирпич на голову. И мораль. Здесь, — он топнул ногой по вытертому линолеуму — Нет морали. Что мы со своим жалким умишком понимаем в морали? «Не убий, не укради»? Конечно — в тюрьму посадят.

— Но ведь есть что-то…

— Что? Ты пишешь никому не нужною диссертацию — валяй, защищайся. Останешься на кафедре, потом дорастешь до доцента, даст Бог, и профессора. Будешь читать никому не нужные лекции, получать ба-альшую зарплату.

Ездить по загранкам, как Батыриха. Ты этого хочешь?

— Хотел.

— Отлично! Будут бабы — много баб. Всех по очереди в одно и то же место…

— Можно в разные.

— Или во все сразу. Зачем терять голову, связываться с иностранкой, отказываться от партийной карьеры…

— Но ты же решил выйти? — Паша полгода не платил взносы, а в ночь событий на Вильнюсском телецентре публично (дело было в компании) сжег свои партбилет.

Горел, как порох.

— А мне не надо.

— А тебе ничего не надо.

— У меня все есть.

Я обвел глазами убогую мебель и трескучий черно-белый телевизор.

— Это предел твоих мечтаний?

— Предел моих мечтании — мои мечтания. По-твоему, «тачка» последней модели, квартира на Кутузовском, вилла на Южном берегу с двухмоторным катером что-то меняют? Не это делает человека счастливым. Там, за бугром, они имеют больше. А процент депрессивных состояний, суицидов, импотенции, разводов выше, чем у нас…

Я слушал вполуха и внимательно рассматривал Пашину лысину.

Говорят, что люди, лысеющие с затылка, сексуальны; на висках — много думают, а по всему черепу — много думают о своей сексуальности. Паша лысеет со лба. Он гений афоризмов.

— И какое же твое кредо в жизни?

Мы ополовинили вторую бутылку.

— Не торопиться. Не загадывать. Не переживать каждую неудачу как поражение. Все, что от нас уходит, нам не нужно. Расслабься, Найдешь еще что-нибудь.

— И искать не надо.

— Ну, ты у нас заслуженный мастер спорта. По отжиманию от женского пола. Даже до нашей провинции слухи доходят. Кстати, как там Маша?

— Уволилась.

— И где теперь?

— Фуй ее знает.

— А раньше были времена…

Паша прошел в маленькую комнату. Из горы хлама в углу — рваные чемоданы, «амбушка», сломанный ларингоскоп, нунчаки, сеи — извлек расстроенную гитару. Гитару я одолжил у врача кабинета рефлексотерапии Люды Федоровой. И четвертый месяц собираюсь вернуть. Помнится, тогда Маше захотелось продемонстрировать свои музыкальные способности. Я позвонил Люде и — бухой — поперся через всю Москву. Люда баба добрая, хоть и не в моем вкусе. Дала без звука. Гитару то есть. Правда, и сама была хороша.

— Возьми гетеру, она расскажет…

— Бабушки на столе, синенькие на белом, что же мне с вами делать, с бабушками на столе? — подхватил Паша.

— И, Мальский, — я откупоривал третий «огнетушитель» — Спасибо тебе за Глашу. Умела работать… И такая у-узенькая. Мышиный глаз.

— А помнишь анекдот про холодильник? Номер один.

Паша заржал. Его старенький «УПО» при работе тихо поскрипывает. Ни дать, ни взять койка. Днем не обращаешь особого внимания, а ночью… Однажды за завтраком мы смерили друг друга протяжным уважительным взглядом.

— Ну ты силен!

— Ты, вроде, тоже ничего.

А дело было после смертоубийственной попойки, когда все четверо завалились спать, как бревна.

Паша погрустнел и задумался.

— Ты с ней окончательно завязал?

— Звонила пару раз… Ну, на фуй, себе дороже будет.

— Это точно… Какие новости на личном фронте?

— На личном фронте без перемен. Почти. Лечил тут старушку в бронхостатусе. Астма уже лет сто, сердечная недостаточность…

— И трахнул?!

— Дочку. В процессе познакомились.

— Уже интереснее.

— Ничего интересного. Как сырники.

— Сырники?

— Меня в детстве бабушка сырниками кормила. «Кушай-кушай, я еще подложу». А сама умиляется. Получение удовольствия исключительно через насыщение противоположной стороны. Чувствуешь себя гнусным потребителем. И — всегда в короткой комбинации. Сисек ее ни разу не видел.

— Может, висят до пупа.

— Может быть. Да ты всегда обсираешь моих баб.

— А ты моих.

— Сужу по твоим рассказам. Лично знаком только с Русенковой, — Паша осушил стакан и вытер усы, — Больше курить нет?

Я вытащил новую пачку.

— Предлагаю раз и навсегда положить конец разногласиям.

Оценка прелестей своей дамы — дело субъективное. Даже заинтересованное лицо толком их описать не может. Да и зачем описывать? «Густые волосы цвета воронова крыла, большие карие глаза, очки в роговой оправе (Паша мечтает поиметь учительницу, но пока безрезультатно), пышная грудь, осиная талия, стройные ноги». Долго и расплывчато. Кто-то предпочитает редкие седые волосы, раскосые глаза и контактные линзы. Есть идея, — мы закурили, — Переведем все на язык цифр. То есть баллов. Всё: контактность, «вывеску», «станок», мозги и «квалификацию». Ниже среднего — один балл, выше — два. Суммируем…

— Не согласен. Десятибалльная шкала — громоздко. К тому же самая что ни на есть замухрышка получает пять баллов. А насчет «квалификации»…

Как быть с теми, кто тебе не дал? Пока или вообще.

— Да, ум не пропьешь! За доморощенную Вирджинию Апгар[22]! — мы сдвинули бокалы.

— Кстати, она недавно умерла. Если верить Нелли Алиевне.

— Батырихе виднее. Информацию получает из первых рук. Тоже повод, — Паша снова налил, — Царствие небесное выдающемуся акушерскому… акушерской… в общем, анестезиологу.

— Итак, про что я?

— Про баллы. Баллы-баллы, зае…

— Да. Сделаем, как в кибернетике…

— К-ебени-матике.

— Ага. Есть качество — один, нет — ноль. Вместо квалификации — «прикид».

На том и порешили. Паша исчез на пару минут и вернулся с двумя ампулами рогипнола.

— Где взял?

— Из тумбочки.

— А серьезно?

— Где взял, там уже нет. Давай по одной, чтоб спать без сновидений, — и проглотил свою порцию.

— Нет, Пашуль, я…

— Опять блядки? Опять меня бросаешь?

— Так получилось. Обо всем уже договорились.

— А у меня нельзя было?

— Везти девку к двум мужикам? Я сам с ней едва знаком.

— Первая ходка?

— В том-то и дело.

— На сколько потянет?

Я на мгновенье задумался.

— Твердые три с половиной.

— Что так?

— Вывески я видел и получше.

О прочих отсутствующих достоинствах Паша, наверное, и сам догадался.

— Тогда ладно. Желаю удачи. Дверь захлопни, — он уже прикимарил.

Остаток вечера и большая часть ночи прошли без сучка, без задоринки. Снежана удивила меня своей пунктуальностью. Гости уже освободили территорию. Под объедки с барского стола мы раздавили последний пузырь. Подруга по имени Антонина Васильевна — больше про нее добавить нечего — благоразумно удалилась. О чем ей думалось там, за стенкой? И спала ли она вообще?

Не чувствуя обычной для меня «скованности первой палки» (психиатры называют это неврозом ожидания) — ведь позавчера все уже почти свершилось, — я раскрылся, как бутон. Точнее, батон за шестнадцать копеек. Мой разум, мои нервы, мышцы, кости, кровь и прочие жидкости организма (исключая мочу) сосредоточились на обладании телом, которое без одежды добавило лишние полбалла к общему счету. Они ликовали и пели, когда на рассвете Снежана мягко отстранила мой натруженный таз. Ее глаза стонали: «Не убей лежачего!» Мои глаза кричали: «Но я хочу еще!»