Три недели из жизни лепилы - Олег Мальский

Их и похоронили рядом.

Ясным зимним утром в прекрасном расположении духа доктор спешит на работу. У «приемника» — большой искрящийся на солнце сугроб, из которого в разные стороны торчат голые пятки. Пригоршня за пригоршней доктор начинает разгребать снег.

Подходят люди, кто-то приносит лопату. Глазам потенциальных понятых предстает обледеневший труп с повязкой на бритом черепе. Оказывается, вчера нейрохирурги оперировали по экстренной, после чего сдали «перевозке».

Санитары божатся: «Мы до самого корпуса везли и на койку скинули. Век воли не видать!»

Очень хотелось спать.

— Раз-збудите через часок. Б-буквально часок, — и пристроился неподалеку от детской кроватки, захватив с вешалки чье-то пальто вместо матраса.

Очнулся я от нарастающей эрекции. Кто-то шумно сосал мой член. «Посредственно. Весьма посредственно… Но сам факт! Машка-то растет прямо на глазах!»

Получив желаемый результат, от моего лобка отделилась круглая голова с расплющенным носом. Дальнейшее происходило против моей воли и без моего участия. Подергавшись минут пять, Зоя хрюкнула и отползла в сторону.

На большой кровати тоже вошкались. Я встал.

Ванна наполнилась до краев. Горячая вода переливалась на пол. На полу в клубах пара и семейных трусах сидел Игорь и пытался усмирить потоп с помощью дырявой мыльницы. Я перекрыл кран и выдернул затычку.

— Ты что?

Игорь поднял на меня большие коровьи глаза, затуманенные романтикой дальних странствии, коньяком, портвейном и неурядицами семейной жизни:

— В днище течь, — и начал заваливаться на бок.

Я обхватил грузное тело, с горем пополам поставил его на ноги и сволок в безопасное место.

Маша мирно спала на краю раскладного дивана. Игорь распрощался с мокрым бельем и довольно метко плюхнулся рядом, Я вернулся в ванную, выудил из ящика грязные простыни и просушил ими пол. После чего удалил дурно пахнущие следы на брюках и допил остатки «Алабашлы».

На душе было хреново. Я забрал со стола чей-то «Беломор», обулся и, не закрыв за собой дверь, ушел в ночь.

Над пустырем плыл грязный туман. К горлу подкатила тошнота.

Я забрел на неидентифицированную помойку и между мусорными бачками выразил свое отношение к окружающей действительности, после чего поплелся на «Кунцевскую». Времени у меня было хоть отбавляй. Больше, чем денег, во всяком случае. На обледеневшей скамейке дождался открытия метро, доехал до «Динамо», разбудил дежурную бригаду «неотложки» и взял ключи от четвертого подъезда.

Спустился в подвал и на той же узкой банкетке забылся беспокойным сном, пытаясь как можно дальше отодвинуться от холодной стенки и в то же время не упасть на холодный пол. Хоть и сказал мудрец, что простатит бывает не от холодных камней, а от горячих женщин.

На первом этаже Минздрава Союза, что в Рахмановском, у дверей означенного кабинета собралась толпа внушительных размеров. Особняком держались куафюрные мальчики и кутюрные девочки.

Я незамётно скосил глаза на свои польские брюки неопределенного цвета и видавший виды индийский свитер. Вроде ничего. Все функционально.

Ко мне подошел Покрохин, с которым мы вместе учились в ординатуре, после чего наши пути не пересекались.

Недавно Ростислав Альбертович забросил свой «диссер» и перевелся на кафедру ассистентом без степени. В этом качестве он и помогал Нелли Алиевне составлять списки претендентов. А теперь нервно делился информацией.

Много, очень много знакомых фамилий. Детки.

Я узнал об экзамене две недели тому назад — можно сказать, случайно. Испросил высочайшего соизволения. Шефиня пожала плечами. «Дерзай.

Ученого из тебя все равно не получится».

Кандидатуру Рафика отклонили сразу. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день. Все коллекционные коньяки и марочные вина коту под хвост.

Меня разбудила Гена Молотило. Ранняя пташка. Вернее, ночная бабочка. Хотя нет — денег не берет. Просто перетрахала всю Боткинскую вместе с окрестностями. Наглядный пример «горячей женщины». Вот почему против Лены я держу круговую оборону. Последняя неприступная крепость мужского пола в радиусе километра.

На этот раз обошлось без привычного заигрывания. Сегодня отделение хоронит Лилю Давидовну.

Прошлой осенью у Рафецкой обнаружили рак яичников. Как часто бывает с нами, сапожниками, обнаружили слишком поздно. Разрезали, посмотрели, зашили. Сделали вид, что удалили, а она не поверила. Но держалась стойко, даже на работу вышла. Потом — химиотерапия…

Умирать Лиля Давыдовна выписалась домой. От услуг ГБО и прочих «блатных» агонариев отказалась. Последние недели — самые страшные — у нее жила Марычевская. Кормила, поила, колола наркотики.

Я ни разу не навестил Рафецкую — ни в гинекологии, ни в Онкоцентре. Попытки приободрить (и приободриться), натужные улыбки и дебильные шутки проходят только с дураками. Лиля не относилась к этой категории.

При мне больница успела похоронить заведующего кафедрой хирургии ЦИУ И.Б. Розалева, врача I4-й «хирургии» Хоршенкова и зав. «урологией» Кострова. Умирали они долго и мучительно. Я тщательно избегал их мучений. Что толку? Диагнозы разные, а исход один. Известен заранее. Уже ничем не поможешь.

Все плановые операции на сегодня отменили.

Толстая, добрая и простая анестезистка Карина Соколова принесла двести граммов неразбавленного. Юлик, Фас, я и Карина удалились в аудиторию. Распили за колонной, закусили сливочными «батончиками».

Напротив Дуровского кабинета соорудили помост из столов. На том самом роковом месте, где пролилась армянская кровь. Роковом для Баграмяна, Рафецкой уже все равно.

Привезли гроб. Лиля не любила прощаний в актовом зале и просила отслужить гражданскую панихиду в родном отделении, где проработала больше четверти века. Куда не часто наведываются «морды из Белого дома».

Люди все подходили — хирурги из «торакального» — соратники, — из 15-о, 16-о, «лорики», травматологи, гинекологи, урологи, невропатологи, кардиологи, гематологи…

Начались речи. Хорошие речи. Правдивые ли? Не знаю. Что они знают о ней? Что мы вообще знаем друг о друге? И что допустимо говорить о покойниках? De mortuis[25]…

Лиля была резкой бабой. Временами вздорной. На мой взгляд, чересчур прямой и правильной до абсурда. Помнится, незадолго до Пашиного прихода в 15-ю «хирургию» она вздрючила меня за короткие записи в историях болезни: «Не по форме». Какая уж тут форма — разгрести бы этот завал! Лиля критиковала самодеятельность: нельзя резать пластиковые капельницы на желудочные зонды (и потом обжигать концы зажигалкой), ведь на капельницах не написано «для введения в желудок». А если нет таких, где написано? Отсюда — прошлогодняя выставка.

Не питая нежных чувств к администрации, а тем более иллюзий о справедливости их суда, Лиля тем не менее писала рапорты на разгильдяев и хамов. Призывала к порядку. Какому порядку!?

Молодежь ее боготворила. Не залезая в официозную педагогику, Лиля учила интернов и ординаторов. Спокойно, грамотно, обстоятельно. Не отпускала от себя учеников, пока они не усвоят все уроки. И училась сама. Не стеснялась спрашивать коллег, даже если коллеги были в два раза младше ее.

Полтора месяца ходила в операционную к Таньке Сомаковой — осваивала эпидуральную анестезию. Не пропустила ни одного заседания ВНОАР[26].

Наркозы не «давала», не «отпускала», а проводила. Не умывала руки после отгрузки пациента в палату — сама писала послеоперационные назначения и строго следила, как они выполняются. Если была свободна, никогда и никому не отказывала в помощи. Ходила от стола к столу, подстраховывая неоперившихся птенцов. И помогала — советом или элементарной сменой руки.

Кстати, про смену руки: в медицине частенько манипуляция, над которой безуспешно бьется один врач, в руках другого проходит, как по маслу. И это далеко не всегда связано с разницей в опыте и квалификации.

Лиля не любила глупых шуток. На своем первом году ординатуры в «день дураков» я нашел ее на кафедре. Срывающимся голосом умолил срочно бежать в операционную 14-о корпуса: дескать, с больным плохо, не могу разобраться. Прибежала и обнаружила веселую компанию молодых докторов вкупе с симпатизировавшими им медсестрами. Естественно, никакого больного.

На следующий день, то есть второго апреля, мне поручили скалывать лед у четвертого подъезда. Ломом.

Лиля бесилась, когда слышала мои афоризмы типа «смерть под наркозом — легкая смерть», но юмор понимала. Скомпилировала и представила в наглядной форме одиннадцать заповедей анестезиолога. Плакат изготовили мы с Борей Мамчиным. Заповеди — от простых («не резвись в начале наркоза, тебе еще предстоит его закончить») до сложных («не верь хирургу, когда он убеждает тебя, что орган, на котором планируется вмешательство, единственный в организме») — напоминали новичкам о тонкостях взаимоотношений с коллегами, больными и их родственниками, о неблагодарности нашей незаменимой профессии.