Под властью Люцифера. Историко-биографический роман - Петр Котельников

Прежде всего, следовало заложить провалы стен, чтобы через них не бегали животные. В изобилии водились крысы. Ничто не препятствовало их размножению. И они, не обращая на нас ровно никакого внимания, проходили среди бела дня в нескольких метрах. Я прежде никогда не видел такого наглого шествия крыс. Удивляло то, что они двигались гуськом, строго одна за другой. Возглавляла их самая крупная крыса, идущая впереди. Я не удивился бы, если б, повинуясь ее приказу, крысы бросились на нас. Их было много, и они были большие, больше тех кошек, которых я привык видеть. К какому полу принадлежал вожак, то есть, был ли у крыс матриархат, или патриархат, я не знал. Не знали мы и средств борьбы с крысами, кроме мышьяка. Но его у нас не было, да и не из чего было сделать приманку. Крысы выглядели сытыми и довольными. И ходили они на водопой – огромную лужу воды в соседнем дворе. Похоже, что пищей для крыс служили людские трупы, а война в изобилии предоставляла этот «продукт» грызунам. Пройдет еще немало лет, пока мы избавимся от их соседства. Совершенно случайно я натолкнулся на норы, оставленные хорьком. Так странно было узнать, что рядом с нами живет зверек, о биологии которого нам ничего не известно, кроме того, что при опасности он выделяет зловонную жидкость. Позднее, когда матери пришла в голову мысль завести кур, я узнал, каким образом хорьку удается таким манером глушить глупую птицу, чтобы полакомиться ею.

Итак, следовало заняться восстановлением стен. Материала для строительства было в избытке. Камня-ракушечника – горы. Глина тоже имелась в достатке. Лужа служила нам источником воды. Меня отстранили от возведения стен и возложили поиск плотничьих материалов. В моем распоряжении был целый район. Я справлялся отлично, таская половые доски, рамы и двери из разрушенных строений. Попутно удалось собрать приличный набор плотничьих и слесарных инструментов. Вскоре двор наш стал похож на склад стройматериалов, мы доверху набили ими сохранившиеся сараи. Вечером, уставшие до чертиков, уселись за ужин. Ели песчанку, не обращая внимания на ее мелкую и густую чешую, царапавшую глотку. Потом пили много воды. Спать пришлось там же и таким же способом, как и накануне.

Повторюсь, что питьевая вода всегда была проблемой нашего приморского города. Я понимаю древних греков, которые остановили свой взгляд на этом уголке Крыма, увидев впадающую в пенные морские воды реку, названную Пантикапой. Река была в устье настолько широка, что позволяла входить в нее греческим судам. Воды было тогда вдоволь. Но шли времена и Пантикапа, ставшая именоваться Мелек-Чесме, из реки превратилась в ручей, не широкий и не глубокий. Возможно, он и удовлетворял потребности небольшого селения в воде, но когда город стал расти, вода стала дефицитом. Пришлось обратиться к двум древним способам ее получения. Собирать дождевую в цистерны и рыть колодцы. В каждом дворе, за редким исключением, был колодец. В центральной части города колодцы были неглубокими. Порой, опустившись на колени, можно было рукой дотянуться до уровня воды. Вопрос в том, какой воды? Были колодцы с такой жесткой водой, что мыло едва мылилось. Были колодцы, превосходящие соленостью воду Керченского пролива. Колодцы с пресной водой были редкими, они находились на западных окраинах города. Я как-то наткнулся на один из них. Он находился в одном из дворов по 1-му Литвиновскому переулку, получившему позднее имя Патриса Лумумбы. Колодец был очень глубок. Заглянешь в жерло его и видишь далеко-далеко внизу крохотное темное пятно, о которое с едва слышным шлепком падает отпущенное на веревке ведро. Перед войной город насчитывал более ста тысяч жителей. Из речки брать воду было трудно, да и опасно: в нее часто сбрасывали трупы домашних животных. Уже недоставало и колодцев с ручными помпами-насосами для откачивания воды. Необходимо было сооружать городской водопровод, который подавал воду через водоразборные колонки. Их было не так уж и много – одна, две на квартал. О кранах в квартирах мы и понятия не имели. У каждого в тамбуре, перед входом в квартиру, стояла скамья, на ней – два ведра с питьевой водой, которую постоянно пополняли. Постоянно слышалось: «Петя, сходи за водой! У тебя глаза на затылке, что ты не видишь – ведра пусты!»

Керченская вода имела особенность: после нее всякая другая, потребляемая в иных городах и селениях, казалась невкусной, пресной, как бы дождевой. На дне чайников от керченской воды образовывались толстые слои накипи, напоминающие материал, из которого природа создавала сталактиты и камень ракушечник. Возвратясь, мы и такой воды не нашли. Пришлось первое время, как и древним грекам, пользоваться водой из речки. К счастью, она протекала не слишком далеко от дома. И в самой речке ничего биологического, кроме рыбок, не плавало. Потом уже заработали колодцы с помпами. Городские резервуары воды располагались на горе Митридат, в районе той его части, к которой ведет улица Курсантов. Находились они под землей и представляли собой огромные бетонные помещения. Когда я в них проник, они были пусты. Вниз вела металлическая лестница-трап. По ней я спустился на дно одного из них. Я запел, голос, усиленный пустотой, с силой ударился о стены. Казалось, я мог бы заглушить им большой армейский хор. Тогда я понял принцип водопровода. В эти огромные емкости закачивалась вода, вниз она поступала самотеком, учитывая перепад высот. Пройдет немного времени и, как до войны, по водопроводным трубам вода придет во двор дома №33, по ул. Крестьянской. Там будет находиться водоразборная колонка, из которой будет брать воду весь квартал. Почему был выбран этот двор? Наверное, потому, что в нем работали по восстановлению жилья группа пленных немцев. Нет, с ними обращались совсем не так, как они когда-то обращались с нашими солдатами, попавшими к ним в плен. Никто не торопил, не подгонял их криками: «Schnell, Schnell!» Они работали неторопливо, с присущей немцами размеренностью. Возьмут камень-ракушечник, примерят его, потом неторопливо положат строительный раствор, поверх него – камень и несколькими ударами тут же его укрепят. Потом идут за другим камнем. Так же работали они, восстанавливая булыжную мостовую. Два пленных немца несут на носилках песок. Ставят носилки на землю. Берут камни и долго их подгоняют друг к другу, затем засыпают песком. Уложив камни, они с носилками отправляются за булыжниками. Они не создают запаса материала вокруг себя. Работали размеренно, четко, неторопливо. Наступает обед. Все оставляется на тех местах, где застало их время. Поев положенные им Suppe и Roggenbrot (суп и черный хлеб), они не бросаются бежать к рабочим местам, а ждут окончания времени, отпущенного на отдых. Но вот время вышло, без понуканий отправляются к месту, где работа была прервана. Кстати, качество их работы было неважным. Я был свидетелем того, что сделанную ими работу пришлось через два года основательно переделывать. Строили-то немцы не для себя и не за деньги, а для врагов, и не нужен был им хороший результат.

Сегодня приходится иногда слышать, что немецких военнопленных плохо кормили. Отвечу на эти нелепые упреки. Во-первых, с какой стати их должны были кормить хорошо? Во-вторых, дневной рацион пленного был лучше, чем нормы питания советских людей того времени. А сравнивать обращение наше с пленными немцами с тем, как они обращались с нашими военнопленными, вообще нет смысла. Не было среди пленных немцев изможденных и истощенных, подобных тем, кто прошел систему немецких концлагерей…

Ночь прошла несколько беспокойно. Я много раз вставал ночью и обращался к кружке с водой. Мне снилась Сахара, и я умирал в ней от жажды. Похоже, другие тоже переживали подобное. Во всяком случае, сквозь мрак тяжких сновидений я слышал, как часто стучит железная кружка по металлическому дну пустого ведра. Утром мы ужаснулись своего вида. Все до одного за одну ночь стали похожи на азиатов. Глаза, как щелочки, лица круглые. Для полного сходства с китайцами нам не хватало косого разреза глаз. Физиология наших организмов отвыкла от избытка соли и почки не справлялись. В течение дня отеки исчезли, но мы решили быть осторожнее.

Оставив дома женщин охранять имущество, мужчины отправились на Литвинку, посмотреть, что там и как?. Перед отправкой в немецкий концлагерь мы вырыли в земле траншею и положили туда несколько мешков муки, заработанных отцом в МТС. Под стогом сена была вырыта еще яма, в которую было спрятано все ценное, что не могли взять с собою. Были у нас и другие, более мелкие захоронения. Мы шли по улицам города и видели, как быстро прибывает население. Чем дальше мы отходили от центра города, тем больше встречалось людей. Дело в том, что на окраинах дома остались менее поврежденными, и восстанавливать их было значительно легче. Надежда наша найти хоть что-нибудь из спрятанного полностью исчезла, когда мы подошли к небольшому одноэтажному дому, долгое время служившему нам пристанищем. Издали было видно, что домик на Литвинке тоже без крыши. А это значит, что исчезла кукуруза в початках, которой мы засыпали чердак. Коль дом потолка лишился, чего ожидать? Полов, дверей и оконных рам тоже нет. К удивлению, сохранился узел с посудой, которую мы спрятали под полом, отодрав две доски. Он торчал обозреваемый со всех сторон. Неясно, почему его не забрали? Стены стояли невредимые. Значит, пострадал он не от взрыва, а только от рук людей, возможно, вернувшихся домой, как и мы. Обижаться не приходилось: с нами поступили так же, как мы поступили с соседними квартирами. Сами виноваты, следовало сюда придти раньше. Но работать на два фронта мы не могли, а жить на Литвинке после освобождения не собирались. Стога сена не было. Глубокая яма зияла пустотой. Все наши вещи исчезли. Исчезло пианино, исчезла очередная моя библиотека. Зато траншея с мукой не была тронута. Мы откопали мешки. Жалко было смотреть на них. Мешковина сгнила, мука превратилась в грязно-серую, местами черную массу. Мы вздохнули, собираясь уходить. Я взял в руки палку и, просто из отчаяния, ткнул ею в средину одного из мешков. Оттуда посыпалась сухая мука. Оказалось, мука в центре мешков хорошо сохранилась. Ее от гниения удержала плотная корка толщиной в 4—5см. Вопрос питания был решен, у нас оказалось почти два мешка муки. Правда, приготовленные из нее лепешки, имели особый специфический запах, но это уже нас не беспокоило. Тем более что пекли лепешки крайне редко. Из муки готовилась болтушка, называемая почему-то «затиркой»: в муку добавляли понемногу воду и растирали между ладонями и пальцами. Получались комочки в виде малюсеньких клецок. Разнообразить стол можно было, употребляя рыбу. А какую рыбу легче всего поймать, стоя на берегу и забрасывая леску без поплавка, с примитивной приманкой на крючке? Конечно, такой рыбой были бычки! Их ловилось помногу, они были крупные, мясистые и жирные. Ходить на ловлю бычков было недалеко. Берег пролива был свободен от промышленных предприятий. Буквально в 50 метрах от нашего дома стояла табачная фабрика, принадлежавшая до революции греку Месаксуди. Оборудование фабрики в 1941 году наши эвакуировали на восток. Когда немцы вошли в Керчь в мае 1942 года, в здании табачной фабрики оставалась часть оборудования и большой запас табака, спрессованного в табачные тюки. Дальнейшая судьба их неизвестна. Поговаривали работницы этой фабрики, что после освобождении возрождать табачное производство нужно было, начиная с нуля. То ли желания не было, то ли затраты проектировались великие, ясно одно: папирос с маркой «Броненосец Потемкин», выпускаемых Керчью, я больше никогда и нигде не видел. Скромные остатки оборудования вывезли в Феодосию. Появились аналогичные «Броненосцу Потемкину» папиросы, но были они совсем иного вкуса и назвались «Дели». Какое отношение они имели к столице Индии, я не выяснил за долгие годы жизни. Одним словом, табачная фабрика, построенная предприимчивым греком, была выпотрошена. Остался только остов ее. Один угол фабрики был разрушен прямым попаданием крупной авиабомбы. Остальная часть стояла крепко, казалась нетронутой, хотя в крыше ее имелось множество пробоин от бомб и снарядов. Удивляешься тому, какие крепкие здания строили до революции. Только прямое попадание большой бомбы могло разрушить его. Воронка рядом со стеной, а кроме выбитых оконных рам да следов от осколков, иных разрушений нет. То, что Керчь была почти стерта с лица земли, объясняется тем, что более четырех месяцев линия фронта проходила прямо через город. Надеюсь, понятно, что военные действия не ограничивались винтовочной и автоматной перестрелкой. Было и более грозное вооружение. Один из образцов его, целехонький танк Т-34, находился в самом русле речки Мелек-Чесме, перегораживая ее, отчего уровень воды в ней поднимался выше обычного. Я забирался на его броню, не решаясь проникнуть внутрь, и удивлялся, что надоумило танкистов забраться в речку! Все пространство акватории вблизи табачной фабрики было занято поврежденными и ржавыми судами. Здесь же стоял колесный пароход «Чехов», до войны весело преодолевавший водную гладь между Керчью и Таманью. Борта его и особенно тяжелые, мощные, плоские «спицы» густо покрывали колонии мидий. Позднее, когда станет теплее, я буду залезать внутрь колеса, обдирая мидии и складывая их в сумку, привязанную к шее. Работа была непростая, надо было лавировать между перекладинами, спицами, чтобы не порезать тело об острые края мидий. За полчаса удавалось собрать несколько сотен мидий. Этого вполне хватало на всю нашу, уже пополнившуюся остальными членами, семью.