Заметки поклонника святой горы - архимандрит Антонин (Капустин)

Барским, новость понятно, в какой степени должна была занять меня. Видеть стенную иконопись, хотя бы даже в малых остатках, из времен Константина В<еликого>118 было так многозначительно для меня, что для этого одного я должен был совершить путешествие на Св. Гору. Карея, таким образом, становилась для меня едва ли не самым важным в археологическом отношении местом не только Афона, но и всего Востока. Ее храму должны были уступить археологическое первенство все известные Св. Софии, храмы Иерусалима и Вифлеема и столько других древних святилищ христианских. Карейскою церковью я хотел поверить столько сделанных мною предположений относительно церковного зодчества на различных степенях его развитая. Судя по рассказам, она должна была явить мне в себе образец храма, отличного и от римской базилики, и от византийской труллы119, нечто как бы посредствующее между тою и другою. Очевидцы описывали ее великою и высокою – большею всех церквей святогорских. Все это естественным образом возбуждало во мне желание видеть ее в возможной скорости. Я не замедлил удовлетворить справедливому нетерпению. Видел старейшую120 афонскую церковь, многократно посещал ее, изучал во всех отношениях, но до окончательных выводов о ней не дошел.

Начинаю с архитектуры. Барский нашел церковь не крестообразною, а четыреугольною. Между тем справедливо и то и другое. Она в основаниях своих представляет продолговатый четыреугольник, внутри коего вложен крест с неравномерными оконечностями121. Поставив перед взором читателя внутри четыреугольника стен четыре столпа с великими дугами или сводами, Барский окончил описание плана церкви. План действительно очень прост. Вместо столбов точнее будет представить себе две стены, идущие параллельно внешним стенам и разделяющие церковь на три продольные части: среднюю – высочайшую и широчайшую – и две боковые. В каждой стене – три сведенные дугою пролета, соответствующие одни другим, из коих средние шириною своею равняются широте средней части церкви, а крайние имеют вид дверей. Боковые части в линии великих пролетов перегораживаются стенами с узкими дверями, так что все здание представляется крестообразною залою с четырьмя комнатками по углам. Это действительно – ни базилика, ни византийский храм. Если бы средняя часть, в линию боковых перегородок, также накрыта была дугами, то на них и на дугах пролетов можно б было утвердить купол. Но церковь, видимо, предварила эпоху вознесения «Панфеона на Парфенон» – по известному, и весьма несправедливому, выражению, хвастливо влагаемому в уста знаменитому зодчему римскому, т. е. предварила Св. Софию и другие византийского времени храмы, усеявшие почву Востока целым тысячелетием прежде появления знаменитой остроты. Древность достопочтенная! Менее почтенною представляется строительная отделка храма. Образ постройки обличает руку неискусную, небрежную и, по всей вероятности, бедную. Стены кладены из булыжника и кирпича как попало. Только внешние окружения окон и род карниза из кирпича, сложенного буквою X, простирающегося совне церкви по продольным стенам ее от притвора до алтаря, напоминают собою отчасти византийскую замашку украшать внешность стен кирпичными узорами. Выступ алтаря сделан полукругом без малейших украшений, если только они не скрыты под штукатуркою. Для освещения храма первоначально было в стенах много окон (а именно, по девяти с каждой стороны и, кроме того, одному большему, двойному, повыше тех, в обеих боковых ветвях креста). Теперь они большею частью закладены; и храм освещается почти исключительно только рядом малых окошек, сделанных под крышею над среднею частью церкви, проливающих свет на плоский дощатый потолок здания и усугубляющих собою мрак стен, и без того почерневших от дыма – по Барскому, – от всяких невзгод – по сказанию других, уверявших меня, что церковь многие годы стояла без кровли. Притвор, очевидно, пристроен к церкви впоследствии. Существующая на нем славянская надпись, высеченная на мраморной плите, вставленной над западным входом в него, уверяет, что он выстроен воеводою молдо-влахийским Ио. Богданом122 в 1508 году123.

Все внутренние стены и дуги в пролетах по всему пространству храма покрыты священными изображениями в боковых отделениях в три, а в среднем в четыре яруса. Первый (нижний) ряд их составляют отдельные в естественную величину изображения святых – в самом храме мучеников и преподобных, а в алтаре – святителей. Второй ярус также большею частью занят отдельными изображениями – евангелистов, апостолов и мучеников внутри храма, а в алтаре – событий из жизни Господа. Третий ярус посвящен памяти евангельских событий, исключая четырех угловых отделений, где до самого потолка возвышаются (частью даже уходят за потолок) ряды мучеников. Четвертый ярус находится на стенах средней части храма, более возвышенной, чем боковые, и представляет собою ряд ветхозаветных праотцев от Адама до Иосифа Обручника включительно. Начинаясь в юго-восточном углу алтаря, он опоясывает собою всю церковь и оканчивается в северо-восточном углу того же алтаря. Изображения – в естественную величину и во весь рост, но над большими пролетами от недостатка места сокращаются до бюстов. Святые ветхозаветные изображены также по дугам больших пролетов (это наилучше сохранившаяся стенопись церкви). Между всеми отдельными изображениями одно только встречается женское – праматери Евы, – и то на такой высоте, что почти не различается. Между тем картины из евангельской истории, естественно, наполнены и женскими лицами. Но они находятся па высоте. Это, конечно, сделано не без расчета.

Все без исключения изображения обнаруживают в художнике талант, весьма замечательный для византийской живописи. Все лица характеричны: старые выразительны, молодые прекрасны, среднего возраста – «добровзрачны», скажем языком Барского. Я бы прибавил еще: все величественно-спокойны и чисто-светлы, если бы мог надеяться, что последнее выражение может передать их радующее и возвышающее душу впечатление. Мне казалось, что вся эта стенопись есть произведение одной и той же руки, по крайней мере – одного и того же, за всем наблюдавшего, глаза. Пусть будет это в самом деле мистический Панселин, которому вся Гора единогласно приписывает расписание карейского собора. Где-нибудь надобно же видеть его, так тесно связываемого с преданиями святогорскими. Живопись эта несравненно выше котломушской и иверской, далеко лучше пандократорской и превосходит значительно ватопедскую. Она относительно правильна, а в некоторых изображениях (например мучеников Сергия и Вакха, Маманта, Пантелеимона и др.), думаю, вполне удовлетворительна (в Пантелеимоне – даже превосходна). Изобретение и выполнение исторических изображений Евангелия также превосходит все, что я доселе видел в византийской живописи. Удерживая общий тип церковный, живописец повсюду действовал с замечательною свободою в подробностях и видимо старался каждой фигуре дать и естественность, и занимательность, а всем вообще картинам разнообразие. К его великой похвале надобно сказать, что его фигуры не подлежат общему, как бы неизбежному и