Заметки поклонника святой горы - архимандрит Антонин (Капустин)
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С чувством иным совершенно выходишь из собора Карейского, нежели с каким оставляешь соборы монастырей. Соборная церковь всей горы Афонской представляется сиротою – как бы в оправдание нашей пословицы о семи няньках у одного ребенка. Нельзя сказать, чтобы монастыри ее совершенно оставили, но и сказать, что они о ней заботятся, тоже нельзя. Ее наружный вид до того печален, что не видевший ее не поверит тому, а внутренность напоминает собою гроб, которому не в состоянии дать привлекательности и погребенная в нем нетленная красота панселиновой кисти. В необозримой пустыни Св. Горы не нашлось нескольких саженей свободной земли для площади кругом храма, общего всей ей. Собора Карейского надобно искать в ничтожной Карее, как ищешь в Константинополе христианских церквей. Он застроен домами, безобразие которых могло бы послужить в пользу, как оттенок, всякому другому зданию, но не ему. Я всякий раз стремился к нему с любовию и оставлял его с нескрываемою радостью, полный досады и даже как бы озлобления. Путешественники не могут надивиться бедности протатской Палаты заседаний. Духом монашества легко объяснить убожество правительственного места Св. Горы. Но везде, где только дух сей собирал в купножитие людей, бегущих от суеты мирской к тихому пристанищу житейской беспечальности, он печатлел себя усильною заботою о церковном благолепии. Отчего же 6 или 10 тысяч иночествующих на Св. Горе, часто приносящих с собою из мира огромные капиталы денег, не украсят главного и первого из своих святилищ достолепным образом? От привычки ждать для подобного дела какого-нибудь императора византийского, царя сербского, воеводу угро-влахийского153. Но время хрисовулов прошло невозвратно!
Невдалеке от собора стоит тяжелая и старая башня «во страх творящим злое». Она, говорят, принадлежала еще бывшей Лавре, так что, руководясь ее положением, можно бы следить линию существовавших никогда стен ее. О протатском Судилище я кроме доброго слова ничего не имею сказать. Его церемонность и вместе крайняя простота для меня нисколько не новость. Не раз имев случай быть в полном (и неполном) собрании представителей154 всех монастырей Св. Горы, я во всех их встречал приветливость с приличною важностью и радушие с заметною сдержанностью. Во всякую минуту я мог чувствовать себя между ними и своим и чужим. Едва ли не это же самое чувство испытывает и каждый из них в среде своей. «Любовь – мирское чувство». Это должно быть начертано на всех входах и исходах Св. Горы.
Я посетил и училище Карейское – лучшее здание места. Нашел его пустым, прочитал прибитый на стене залы устав его – действительно такой, каким воображал его себе, говоря прежде – по поводу посещения развалин бывшей Ватопедской академии. Не удивился, потому, скудному числу его учеников, частой смене его наставников, его малым успехам и еще меньшему значению в мнении поддерживающих его кое-как обителей. Начальником заведения и учителем на тот раз был вызванный из Афин иеромонах, слушавший богословие в университете. Пробыв на Афоне с год, он уже готовился тогда возвратиться в пленительные для сердца греческого Афины. Смею иметь убеждение, что ни Афины не годятся для Афона, ни Афон для Афин. В то время как из афинских училищ выходили образцы подвижничества – Василии, Григории и Иоанны, – преподавание там было языческое. По странной судьбе – когда преподавание там сделалось христианское, оно перестало служить опорой иночеству. Это замечание мое, я уверен, не только не покажется обидным славному городу, но и будет принято им с удовольствием. «Есть время всякой вещи под небесем», – сказал древний мудрец. В Афинах это время меняющнхся вещей поставлено на пьедестал и принимает поклонение... Афон, напротив, не знает и не признаёт времени. Для него Константин В<еликий>, царевна Пулхерия, Лев Мудрый, Комнины, Палеологи, Уроши и Басарабы все стоят в одном ряду – все служат одной и той же непреходящей идее иночества – совершеннейшего жительства человеческого на земле... Много можно надумать и наговорить, ставши мысленно на черте единения двух средоточий современного гречества – гречества, если позволено так выразиться, ромейского (Ρὡμᾶιοι) и гречества эллинского (ὲλληνές), которые оба, на беспристрастный взгляд истинных греков (Γράικοι), суть чистые идеалы – отжившие типы греческого минувшего, – напрасно ловимые и вводимые снова в начало жизни народом, которого ожидает новое будущее.
Бывши в «Лавре келлий», естественно пожелать видеть келлии – эти первообразы афонских монастырей, называвшиеся, как надобно заключать из древних актов афонских, некогда все общим именем обителей (μονὴ). Из них некоторым посчастливилось возрасти и стать монастырями, а некоторым пришлось исчезнуть с лица земли, большей же части остаться тем, чем были. Одна из древнейших келлий карейских, обращенная теперь в конак (гостиницу) Хиландарского монастыря, есть так называемая типик a ́рница. Она находится в самой Карее – устроена еще св. Саввою Сербским155, снабжена от него особенным уставом156, и хотя составляет собственность сказанного монастыря, но пользуется некоторым видом самостоятельности. В ней, как и во всех вообще келлиях Св. Горы, есть церковь, очень древняя, но со многими позднейшими переделками и перекрасками, и при церкви – несколько комнат для совместного жительства двух-трех отшельников. Устав св. Саввы (τυπικὸν, откуда типикарница) хранится и показывается как святыня. Он написан по-славянски на малом свитке из кожи и подписан собственноручно св. Саввою157. Другая редкость келлии – огромное евангелие славянское, писанное на коже большими буквами, с преухищренными заглавиями, из коих многие вырезаны каким-то археологом, конечно, и до
