Ящер страсти из бухты грусти - Кристофер Мур

У Вэл оборвалось дыхание.

— Доктор, вы тут?

Все ее треволнения по поводу медикаментов, весь ее извращенный план, все лишние сеансы, нескончаемые рабочие дни, чувство вины, этой трижды треханой вины — и Бесс Линдер вообще не принимала лекарств. Вэл затошнило.

— Доктор? — повторял Тео.

Вэл заставила себя глубоко вдохнуть.

— Почему? То есть — когда? Уже больше месяца прошло. Когда вы это обнаружили?

— Сегодня. Мне не давали доступа к результатам вскрытия. Никому не давали. Простите, что так долго.

— Ну, спасибо, что сообщили, констебль. Я ценю вашу помощь. — Она собралась положить трубку.

— Доктор Риордан, а вам разве не нужно заводить на своих пациентов историю болезни, прежде чем вы им что-нибудь пропишете?

— Нужно. А что?

— Вы не знаете, не было ли у Бесс Линдер проблем с сердцем?

— Нет, физически она была очень здоровой женщиной, насколько мне известно. А в чем дело?

— Ни в чем, — ответил Тео. — Ох, да — я так и не выяснил, что вы думаете насчет того, о чем я вам сказал за завтраком. О Джозефе Линдере. Я по-прежнему надеюсь, что у вас появились какие-то мысли.

Весь мир опрокинулся. До этого мгновения Вэл отгораживалась от Бесс Линдер каменной стеной, поскольку предполагала, что смерть Бесс как-то связана с ее собственной халатностью. Но сейчас… Она в самом деле знала о Бесс очень мало.

— Чего именно вы хотите от меня, констебль?

— Мне просто нужно знать, подозревала Бесс мужа в том, что у него роман на стороне, или нет. И не давала ли она вам понять, что боится его?

— Вы хотите сказать то, что мне кажется, вы хотите сказать? Что Бесс Линдер не совершала самоубийства?

— Я этого не говорю. Я просто спрашиваю.

Вэл порылась в памяти. Что же именно Бесс Линдер говорила ей о муже?

— Я помню, она говорила, что чувствует, как он безразличен к их семейной жизни, и что она поставила ему условие.

— Поставила условие? В каком смысле?

— Она сказала ему, что раз он отказывается опускать за собой сиденье унитаза, ему отныне придется садиться самому для того, чтобы помочиться.

— И все?

— Больше я ничего не припоминаю. Джозеф Линдер — коммивояжер. Часто бывал в разъездах. Мне кажется, Бесс ощущала его помехой в своей жизни и жизни девочек. У них были не очень здоровые отношения. — Как будто бывают иные, подумала Вэл. — А вы подозреваете Джозефа Линдера?

— Я бы предпочел этого не сообщать, — ответил Тео. — А что — следует?

— Вы же полицейский, мистер Кроу, не я.

— Я? А, ну да, точно. В любом случае, спасибо, доктор. Кстати, моему другу Гейбу вы показались э-э… интересной, то есть — обворожительной. В смысле, ему очень понравилось беседовать с вами.

— Правда?

— Только ему об этом не говорите.

— Разумеется. До свидания, констебль.

Вэл положила трубку и откинулась в кресле. Без всякого повода она ввергла целый город в эмоциональный хаос, совершила целый букет федерально наказуемых преступлений, не говоря уже о том, что нарушила почти все мыслимые этические нормы своей профессии, а одну из ее пациенток, по всей видимости, зверски убили — но ощущала она лишь, ну… какое-то возбуждение. Обворожительной. Он нашел меня обворожительной. Интересно, он в самом деле сказал «обворожительной» или это уже Тео сочинил? Наркоман несчастный.

…Обворожительной.

Она улыбнулась и нажала кнопку зуммера Хлои, приглашая следующего пациента.

ШЕСТНАДЦАТЬ

Мэвис

За стойкой бара зазвонил телефон, и Мэвис сдернула трубку с рычага:

— Гора Олимп, Богиня Секса слушает. — Она подбоченилась, и шестеренка в ее бедре механически щелкнула. — Нет, я его не видела. Можно подумать, я бы побежала тебе докладывать, если б он даже был здесь. Черт возьми, женщина, мой бизнес основан на священной вере — не могу же я стучать на каждого мужа, который забегает сюда дерябнуть после работы. Откуда я знаю? Милочка, хочешь, чтобы такого больше никогда не было? Два слова — бери в рот подолгу и поглубже. Да, если б ты так и делала, а не слова считала, то мужей бы не теряла уж точно. Ох, ладно, подожди. — Мэвис прижала трубку к груди и крикнула: — Эй! Кто-нибудь видел Леса из скобяной лавки?

Качнулось несколько голов, и по бару пронеслись шальные пули ответов:

— Нет.

— Не-а, нет его здесь. Ага, если увижу, точно скажу, что его искала визгливая гарпия. Ох, ну еще бы, я парням из Бюро улучшения бизнеса по-собачьи давала, и им понравилось, так что передавай от меня привет.

Мэвис шваркнула трубкой об аппарат. Она чувствовала себя, как Железный Дровосек, забытый под дождем. Казалось, все ее металлические детали заржавели, а пластмассовые — расползлись в кашицу. Суббота, десять вечера, на сцене — живой музыкант играет, а пойлом не наторговала и на то, чтобы певцу гонорар заплатить. Нет, в баре-то народу битком, но все сосут из стаканов неторопливо, чтобы подольше хватило, лыбятся друг на друга влюбленными глазами, да пара за парой линяют, и десятки не оставив. Что за чертовщина с городом происходит? Блюзовый певец ей зачем? Чтобы киряли больше. А все население, кажется, просто очумело от любви. Не пьют, а лясы точат. Слизняки. В отвращении Мэвис сплюнула в раковину за стойкой. По жести звякнула крохотная пружинка, оторвавшаяся от какой-то детали в ее внутренностях.

Тряпки. Мэвис тяпнула «Бушмиллза» и опалила взглядом парочки, ворковавшие у стойки, а потом метнула шаровую молнию в Сомика, заканчивавшего на эстраде свое отделение. Его стальной «Нэшнл» ныл, а он пел о том, как потерял на перекрестке свою душу.

Сомик рассказывал историю о великом Роберте Джонсоне, незабвенном блюзмене, который встретил на перекрестке дьявола и продал ему душу за сверхъестественный дар; но в отместку всю жизнь его потом преследовал адский цербер, взявший его след у врат преисподней, — он и привел Джонсона в тот дом, где ревнивый муж подсыпал ему в пойло яду.

— По правде, — бормотал Сомик в микрофон, — я и сам выходил на каждый перекресток в Дельте, чтоб душу продать, да только покупателей не находилось. А теперь вместо этого блюза́ появилось. Только у меня и свой адский пес завелся, это уж как пить дать.

— Как это мило, рыбешка, — крикнула из-за стойки Мэвис. — Поди-ка сюда, я с тобой поговорить хочу.

— Извините, публика, меня вот как раз из преисподней кличут, — ухмыльнулся Сомик толпе. Только его никто не слушал. Он поставил гитару в стойку и поковылял к хозяйке.

— Ты слишком тихо поешь, — сказала она.

— Вставьте в розетку слуховой аппарат, женщина. У меня на этой гитаре звукоснимателя нет. И оно играет так, как в микрофон слышно, а не то фидбэком глушит.

— Народ разговоры разговаривает, а не пьет. Играй громче. И никаких больше любовных песенок.

— У меня в машине «Фендер Стратокастер» с усилком «Маршалл», да только мне они не нравятся.

— Сходи и принеси. Подключись. Играй громче. Ты мне на фиг не нужен, если пойло не расходится.

— Я сегодня все равно последний вечер играю.

— Тащи гитару, — только и сказала Мэвис.

Молли

Молли протаранила грузовичком мусорный ящик на задворках «Пены Дна». Осколки фар звякнули об асфальт, вентилятор визгливо проскрежетал по радиатору. Последний раз Молли сидела за рулем много лет назад, к тому же Лес забыл вкрутить несколько деталей в самодельные тормоза. Молли заглушила мотор, поставила машину на стояночный тормоз и рукавом стерла все отпечатки пальцев с руля и рычагов. Потом выбралась из кабины и швырнула ключи в покореженный бак. Из задней двери салуна музыки не доносилось — только вонь выдохшегося пива да невнятное бормотание застольных разговоров. Она быстро выскочила из переулка и зашагала домой.

Над Кипарисовой улицей плыл низкий туман, и Молли радовалась такой маскировке. В трейлерах на стоянке горело лишь несколько окон, и она прошмыгнула мимо, чтобы поскорее добраться до одинокого голубого мерцания своего забытого телевизора. Молли бросила взгляд мимо дома — туда, где лежал и поправлялся Стив, — и заметила, что в тумане вырисовывается какой-то силуэт. Подойдя ближе, она обнаружила, что фигур не одна, а две — они стояли футах в двадцати от трейлера-дракона. Сердце у нее ушло в пятки. В любую секунду туман могли прорезать лучи полицейских прожекторов. Однако фигуры просто стояли на месте. Молли на цыпочках обогнула угол своего трейлера, вжимаясь в стену так, что холод алюминиевого бока обжег ей кожу через фуфайку.

В тумане раздавался женский голос:

— Господи, мы вняли твоему зову и пришли к тебе. Прости нам небрежный наряд наш, ибо химчистка в выходные закрыта, и мы, к великой скорби нашей, остались без облачений с подобающими им аксессуарами.