Нерадивый ученик - Томас Пинчон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Время было уже позднее; лишь двое-трое туристов продолжали сидеть в разных концах зала. Виктория ничуть не устала, Гудфеллоу и Бонго-Шафтсбери спорили о политике. Через два столика от них изнывал от нетерпения официант. Хрупкое сложение и вытянутый узкий череп выдавали в нем копта; Порпентайн сообразил, что официант был единственным неевропейцем, которого он увидел за все то время, пока сидел здесь. Любой нехарактерный штрих надо немедленно замечать – Порпентайн расслабился. Он не любил Египта и, легко обгорая, избегал египетского солнца, словно малейший его след мог придать ему черты выходца с Востока. Страны за пределами Европейского континента волновали его лишь с точки зрения их влияния на судьбы Европы и не более; ресторан Финка для него мало чем отличался от «Вуазена»{134}.
Наконец компания встала, расплатилась и ушла. Виктория ускакала вперед через улицу Шерифа-паши к отелю. Позади них из проезда у Австрийского консульства с грохотом выехал закрытый экипаж, во весь опор промчался по рю де Розетт и исчез во влажной тьме.
– Кто-то очень торопится, – заметил Бонго-Шафтсбери.
– Да уж, – отозвался Гудфеллоу. Затем обернулся к Порпентайну. – Увидимся на Каирском вокзале. Поезд уходит в восемь.
Порпентайн пожелал всем доброй ночи и вернулся в свое pied-a-terre[31] в турецком квартале. Такой выбор жилища ничему не противоречил; Порта была для него частью западного мира{135}. Он уснул, читая старенький, потрепанный том «Антония и Клеопатры» и размышляя над тем, по-прежнему ли сильны чары Египта: его экзотическая нереальность, его странные боги.
В семь сорок он стоял на платформе вокзала и наблюдал за тем, как служащие компаний Кука и Гейза сваливают в кучу чемоданы и дорожные сундуки. За двумя линиями путей зеленел небольшой парк с пальмами и акациями. Порпентайн спрятался в тени здания вокзала. Вскоре подтянулись все остальные. Он заметил, как Бонго-Шафтсбери и Лепсиус обменялись едва уловимыми знаками. Подогнали утренний экспресс, а на платформе вдруг вскипела суета. Порпентайн обернулся и увидел, что Лепсиус гонится за арабом, который, видимо, упер его чемоданчик. Гудфеллоу тут же включился в действие. Его светлая шевелюра забилась на ветру, когда он метнулся через платформу; загнал араба в дверной проем, отобрал чемоданчик и сдал жертву пухлому полицейскому в тропическом шлеме. Получая чемоданчик назад, Лепсиус смотрел на Гудфеллоу своими змеиными глазками и молчал.
В поезде компания распределилась по двум соседним купе; Виктория, ее отец и Гудфеллоу оказались в том, которое примыкало к задней площадке. Порпентайн чувствовал, что в его обществе сэру Аластеру было бы уютнее, но он хотел проследить за Бонго-Шафтсбери. Поезд отправился навстречу солнцу в восемь ноль пять. Порпентайн полулежа слушал болтовню Милдред – она говорила о камнях. Бонго-Шафтсбери не проронил ни слова, пока поезд, проехав мимо Сиди-Габер, не повернул на юго-восток.
Тогда он изрек:
– Ты играешь в куклы, Милдред?
Порпентайн уставился в окно. Он понял, что произойдет нечто неприятное. Он рассматривал процессию темных верблюдов с погонщиками, которая медленно двигалась по насыпи вдоль канала. Вдалеке виднелись белые паруса плывших по каналу барж.
– Играю, когда не ищу камни, – отозвалась Милдред.
Бонго-Шафтсбери продолжал:
– Могу спорить, что у тебя нет кукол, которые умели бы ходить, говорить и прыгать через скакалку. Или есть?
Порпентайн старался не отрывать взгляда от группы арабов, лентяйничавших вдалеке на насыпи; они выпаривали соль из вод озера Мареотис. Поезд несся на всех парах, так что вскоре арабы растаяли вдали.
– Нет, – с сомнением в голосе отозвалась Милдред.
Бонго-Шафтсбери продолжал:
– Ты хоть раз видела таких кукол? Они очень красивые, часовой механизм внутри. Они все прекрасно умеют делать благодаря механизму. Они не похожи на настоящих мальчиков и девочек. Настоящие дети плачут, плохо себя ведут, не желают слушаться. Куклы гораздо лучше.
Справа – хлопковое поле цвета охры и глинобитные лачуги. Иногда какой-нибудь феллах плелся к каналу за водой. Боковым зрением Порпентайн следил за руками Бонго-Шафтсбери: длинные, худые нервные кисти спокойно лежали на коленях.
– Интересно, – отозвалась Милдред.
Все-таки она понимала, что здесь кроется подвох: ее голос звучал нетвердо. Возможно, что-то напугало ее в выражении лица археолога.
Бонго-Шафтсбери продолжал:
– Хочешь увидеть такую куколку, Милдред?
Это было уже слишком. Он обращался к нему, Порпентайну, а девочку просто использовал. Но зачем? Что-то здесь было не так.
– А у вас она с собой? – нерешительно спросила девочка.
Порпентайн не удержался, оторвался от окна и взглянул на Бонго-Шафтсбери. Тот улыбнулся:
– О да.
Он подтянул рукав пиджака, чтобы снять запонку. Принялся закатывать рукав рубашки. Затем показал девочке обнаженную по локоть руку. Порпентайн отпрянул и подумал: «Господи помилуй». Бонго-Шафтсбери – псих. На внутренней стороне предплечья в кожу был вшит черный и блестящий миниатюрный переключатель; тумблер имел два возможных положения. Тонкие серебряные проводки отходили от клемм вверх по руке и исчезали под рукавом.
Дети, как правило, легко верят в ужасы. Милдред задрожала.
– Нет, – сказала она, – нет, ты не кукла.
– Я кукла, Милдред, – улыбаясь, настаивал Бонго-Шафтсбери. – Эти провода идут в мой мозг. Когда переключатель стоит в этом положении, я веду себя так, как сейчас. А если поставить вот так…
Девочка вжалась в стенку.
– Папа, – заплакала она.
– …Все работает на электричестве, – успокаивающим тоном объяснял Бонго-Шафтсбери. – Просто и ясно.
– Перестань, – перебил Порпентайн.
Бонго-Шафтсбери резко повернулся к нему.
– Почему? – прошептал он. – Почему? Из-за нее? Тебя волнует ее испуг, да? Или из-за себя самого?
Порпентайн предпочел отступить.
– Не следует пугать ребенка, сэр.
– Общие принципы, черт их дери.
Казалось, он обиделся и вот-вот заплачет.
В коридоре раздался шум. Это звал на помощь Гудфеллоу. Порпентайн вскочил, отпихнув Бонго-Шафтсбери, и выбежал из купе. Дверь на площадку вагона была распахнута; перед ней боролись, вцепившись друг в друга, Гудфеллоу и незнакомый араб. Порпентайн увидел, как блеснул ствол пистолета. Он подался вперед, осторожно, крадучись, выбирая выгодную позицию. Улучив момент, когда шея араба оказалась достаточно открытой, Порпентайн резко пнул того в горло, прямо по кадыку. Араб рухнул на пол. Гудфеллоу схватил пистолет. Тяжело дыша, откинул волосы со лба.
– Уф.
– Тот же? – спросил Порпентайн.
– Нет. В железнодорожной полиции ребята сознательные. Да и различать их, знаешь, можно. Это другой.
– Держи его на мушке. – Он взглянул на араба. – Ауз э. Ma тхафш минни.
Араб повернулся к Порпентайну, попытался улыбнуться, но глаза у него были больные. На горле синела отметина. Он не мог выдавить ни слова.
