Между волком и собакой. Последнее дело Петрусенко - Ирина Глебова

– Шай, шай, – радостно кивал головой Карим, слушая Михаила. Потом улыбнулся:

– Я всегда пою, когда иду домой. Уже близко подходил, встретил человека. Показалось, шёл по тропе снизу. По горе многие ходят, но летом. Вот я и спросил, не заблудился ли он.

– И что? – спросил Кирьянов.

– Нет, сказал. На Суук-Су, говорит, работаю, на стройке. Захотел встретить утро на Горе. Приятный такой, не старый, ловкий. Куртка синяя, красивая, городская. Шапка чёрная вязаная.

– Когда это было? – поинтересовался Дмитрий.

– Так про шестое февраля спрашивали, – слегка удивился Карим. – Вот тогда и было.

Кандауров кивнул: именно шестого февраля «пропал» лжеКраузе. Но всё же спросил парня:

– Так ты и запомнил точно? Время прошло.

– Запомнил. Воскресенье было, я домой хожу всегда. А ещё в этот день, уже вечером, по радио сказали – разбился дирижабль ОСОВИАХИМа, много людей погибло. Как же не запомнить, я тоже в ОСОВИАХИМе.

Сомнений у Дмитрия не оставалось: Эрих Краузе не утонул в Чёрном море, он был убит на станции Борки. В Гурзуфе, на рыбацком баркасе, ушёл к Аю-Дагу совсем другой человек. Оставался один неясный штрих, и перед отъездом Кандауров вновь встретился с Василием Шурпенко.

– Вы говорили, но я всё же хочу уточнить… У иностранца не было с собой поклажи – сумки, рюкзака?

– Не было, точно, – уверенно сказал рыбак. – Он же вроде не собирался ехать, спустился от санатория прогуляться к морю. Да тут втемяшило ему в голову, вот беда!

– Да, да, – кивнул Дмитрий. – И я помню, вы говорили куртка на нём была красивая, и шапочка австрийская.

Шурпенко уже давал описание одежды погибшего, но охотно повторил:

– Сразу видно, иностранные вещи. Куртка в красных и чёрных клетках, шляпа на голове, но с длинным козырьком и пёрышко вставлено. Только в кино такие видел.

Дмитрий нахмурился, сказал сам себе:

– Откуда же синяя куртка?

– Синяя? – переспросил рыбак. – Нет. Но подкладка у неё синяя была. Он, когда мне с парусом помогал, взопрел, видно, расстегнулся, я увидел – даже подкладка красивая, синяя.

Кирьянову Дмитрий объяснил:

– Куртка у него была явно двухсторонняя. Вывернул, надел, вот и синяя. Этот фокус мне известен. А вязаную шапку спрятать легко и в кармане. Свою же австрийскую охотничью шапочку скорее всего бросил в море. Нашли бы – ещё одно подтверждение гибели…

Всё, что Кандауров узнал в Крыму, он подробно рассказал сразу всем – и начальнику, и ребятам своей группы. Выводы делали вместе.

– Поездом до Борок ехал Эрих Краузе, а вот дальше – его двойник, – сказал Гриша Зарудный. – Я помню: в Белгороде к нему подсели двое попутчиков. Наверняка был где-то и третий, который после Борок играл его роль.

– Да, – Кандауров хорошо помнил рассказ Зарудного, – именно они, австриец и его попутчики, пошли смотреть место крушения царского поезда. А как они возвращались, проводница не заметила.

– И потом она его особенно разглядеть не могла, он на верхней полке книгу читал. А когда в карты играл, и проводница заглядывала, по-немецки говорил. Вот она и уверена была, что тот самый. Другое ей просто в голову не пришло.

– Что же получается? Дальше Борок Краузе не пустили. – Троянец обвёл всех взглядом. – А через день ещё раз его «убили» – уже как бы официально. Значит, цели использовать его имя не было.

– Да и не получилось бы, – заметил Кандауров. – Если только ненадолго, на время пребывания в Гурзуфе.

– Но и это, как видим, не нужно было. Однако убили австрийца, рисковали. Что получается?

– Мешал он, – уверенно сказал Виктор Качура. – Что-то знал.

– Похоже так, – согласился Троянец. – И вот ещё что, ребята… Убит он брысовцами, это факт. Мы раньше что думали: бандиты убили человека, ограбили – обычное дело. Но уже сразу заметили различие…

– Тело спрятали!

– Верно, Гриша. Не в их стиле это. Оказалось, не только это. По всему выходит, убили не случайно. Значит – по заказу? Чьему?

В наступившей паузе, обводя взглядом лица своих сотрудников, начальник УГРО видел: у каждого всего один ответ. Очевидный.

– Вижу, поняли все. Откуда убитый прибыл к нам? Из страны фашистского режима. Значит, всё тянется оттуда. А что сие означает?

– Хочешь сказать, у нас здесь немецкая резидентура? – хмуря брови, выговорил Дмитрий.

– Почему обязательно у нас? Может, немецкий резидент из Москвы дал команду.

– Брысь со своими бандитами тоже из Москвы, а, Виктор? Нет, коль исполнители наши, то и наниматель отсюда. Да, не было печали!

– Тогда… – Кандауров помедлил, словно чему-то удивляясь. – Тогда надо вспомнить ограбление почтового вагона. Первое дело Брыся. Золота не было, а секретные документы были.

– Верно! – Троянец подошёл и сел с ним рядом. – Мы тогда повелись на золото: мол, ошиблись бандиты, просчитались. Теперь, если предположить, что у Брыся есть связь с германским шпионом, надо подумать иначе. Золото – прикрытие, а цель – документы на наш танк. Тогда ведь ещё неизвестно было, что образец отклонят, забракуют в Министерстве.

– Зато теперь новая разработка прошла на «ура», – бросил Дмитрий, вспомнив, что об этом ему говорил Кожевников. – Скоро будут испытания на Подмосковном полигоне.

– Не сомневайтесь, этот танк ой как интересует гитлеровскую разведку. Вот вам и ответ, почему резидент может быть в нашем городе.

– Так, Андрей Фёдорович, может и убийство Краузе с этим связано? – предположил Зарудный.

– Тебе, Гриша, как и всей вашей группе, это и предстоит выяснить.

Глава 13

Викентий Павлович всегда жалел, что профессиональные знания его жены не приносили пользу и радость многим людям. А лишь небольшому избранному кругу – семье. Когда, много лет назад он, только начавший работать в полицейском управлении, встретил юную москвичку Людочку Бородину, знать не знал, что она – студентка высших женских историко-филологических курсов, будущий искусствовед. Ему было двадцать пять лет, девушка смотрела на него отнюдь не с восхищением, а маленький племянник Митя сказал ей: «Мой дядя – полицейский сыщик. Он ловит бандитов и умеет стрелять!» Это произошло днём, а вечером сначала ему пришлось спасать москвичку, потом – ей его… Люся вышла за него замуж, окончила свои курсы, но так никогда и не раскрыла для большой аудитории свои таланты искусствоведа. Родила сына Сашеньку, стала матерью осиротевшему Мите, потом появилась Катюша. Да и его работа – следователь по особо опасным делам, – приносила ей много тревог, переживаний, требовала особой заботы, внимания…

А искусствоведом Людмила Илларионовна была не просто многознающим – от Бога. Никогда не ошибалась она в молодом неизвестном художнике или актёре, предсказывая им славу. Всё сбывалось.

По своей службе Викентий Павлович общался со многими известными людьми и в Харькове, и в стране, были среди них и коллекционеры художественных шедевров, и сами мастера. Людмила Илларионовна не раз вызывала у них восхищение и своими знаниями, и своей интуицией. Павел Иванович Христоненко даже сказал однажды:

– Вы, дорогая, своей проницательностью дадите фору вашему мужу. Правда, в другой области.

Павел Иванович собирал живописные полотна, старинные иконы, и не раз советовался «в этой области» с Людмилой Петрусенко. Теперь часть его коллекции принадлежала городскому художественному музею. Людмилу Илларионовну несколько лет назад попросили помочь классифицировать эти работы. Потом – и другие, а дальше – прочесть курс лекций работникам музея. Вот так, наконец, и оказались востребованы её знания, её дар знатока искусства. Она и сейчас не отказывалась от встреч со студентами – и юристами, и в Университете. Но ни разу не согласилась – а предложения были, – вести постоянные факультативы.

– Это уже преподавательская работа, – сказала. – Дело серьёзное. Поздно уже мне начинать.

И муж согласился с ней. Во-первых, привык за всю супружескую жизнь к тому, что жена неизменно дома, есть в этом большое преимущество. Но главное: годы и перенесённые события… Для него Люся – всё та же любимая, всё понимающая, самая прекрасная. Для других – пожилая, но очень интересная, умная женщина. Но он знал, как хрупок сосуд жизненных сил, особенно в их возрасте. Нет, хватит Людмиле и семейной аудитории.

Кинематограф и процессы в литературном мире почти не интересовали Людмилу Илларионовну. С юности и до сегодня она была предана живописи и театру. Театральная история Харькова с самого начала века строилась у неё на глазах. Она хорошо знала одного из тогдашних «столпов» театра Виктора Васильевича Жаткина.

Купец первой гильдии Виктор Васильевич Жаткин был фигурой известной в городе. Деятельный и толковый предприниматель, с размахом и фантазией. В 1909 году он построил и управлял первой в городе станцией электроосвещения. Искренне и беззаветно любил театр, сам был прекрасным антрепренёром. Оперетты давались в его собственном «Театре-Буфф» в саду Тиволи. При театре же была и летняя сцена. Жаткин дело вёл с размахом, и оно приносило ему немалый доход. Однако в саду Тиволи ему было тесно, к тому же Жаткин мечтал соединить театр с кафе-шантаном. Такой был в Санкт-Петербурге – «Летний Буф» в Измайловском саду, в Москве – «Новый Эрмитаж» Щукина и «Аквариум» француза Шарля Омона. Жаткин в Харькове сделал нечто подобное. Он купил в саду Бавария Малый театр, переоборудовал его, не жалея никаких денег. И театр, до сей поры мало популярный, преобразился. Рядом с ним появилось здание кафе-шантана со сценой, большим зрительным залом и рестораном, просторным вестибюлем и зимним садом. Для актёров оборудовали отдельные уборные-гримёрные – далеко не в каждом большом театре были подобные. В саду построили закрытую летнюю сцену и аттракционы. Почти сразу сад Бавария стал излюбленным местом гуляния горожан. Для удобного подхода к нему Жаткин проложил новую улицу до самой Харьковской набережной, осветил её электричеством от собственной электростанции. «Вилла Жаткина» – так теперь стал называться этот театр. Мало того, владелец провёл по новой улице одноколейную трамвайную линию до самого театра! Теперь «Вилла Жаткина» была самым популярным местом в городе, здесь в саду постоянно проводились народные гуляния, разыгрывались лотереи, взлетали в небо фейерверки, и днём и вечером звучала музыка. А когда закрывались аттракционы, заканчивались спектакли и расходились зрители, – начиналась ночная жизнь сада Бавария. В кафе шли представления «фарс» и «кабаре», работали номера. Здесь Жаткин остался верным второй стороне своей натуры – он был делец. И дела его процветали. А потом наступают трудные времена, купец разоряется, городские власти театр закрывают. Жаткин строит рядом с Баварией два доходных дома, надеясь пережить кризис, но тут – война… Описан ресторан, продаётся имущество, опустел сад и аттракционы. Из последних сбережений Жаткин выкупает свой любимый Малый театр, начинает ставить в нём оперетты. Он ведь всегда сам был хорошим антрепренёром, а теперь всего себя посвящает театру. Но нет, ничего его уже не спасает: времена изменились, публика в театр не идёт. Жаткин продаёт свои доходные дома, но изо всех сил пытается сохранить свой театр. И всё же, где-то в году шестнадцатом, имя Виктора Васильевича Жаткина исчезает из списков городских жителей. Но вот летом 19-го года в Харькове устанавливается власть Добровольческой армии, и Жаткин возникает из небытия. Набирает труппу варьете, ставит спектакли в Городском саду. Говорит Людмиле Илларионовне, что мечтает выкупить Малый театр, вновь обустроить сад Баварию… Но Добровольцы оставляют город, он со своим «Театром-Буфф» уходит с ними, в их тылы. Варьете на колёсах осело сначала в Новочеркасске, потом в Екатеринодаре, потом, когда фронт туда приблизился, переехало в Новороссийск. Понимая, чем всё кончится для Добровольческой армии, Жаткин решил не эвакуироваться, вернуться в родной город. Вместе с ним из Новороссийска уехали племянник Митя и Леночка Берестова, ставшая его женой. Он тогда сказал Мите: «Говорят, у красных не в чести лёгкий жанр. Ну так будем ставить другие пьесы, там тоже могут быть и танцы, и песни. Поскромнее, конечно…» Но вместе они доехали только до Ростова, там Жаткин остался, след его затерялся. Был слух, что он заболел тифом, умер…