Между волком и собакой. Последнее дело Петрусенко - Ирина Глебова

– Вы, Василий Самсонович, небось прикидывали, что могло случиться? Давайте попробуем вместе построить версию.

Лейтенант Кирьянов хотел сказать, что все предположения уже описаны в деле, но промолчал. Конечно, с живым свидетелем это обсудить лучше.

– Всего не передумаешь, – философски ответил рыбак. – Волна могла лодку перевернуть, или ветер так рвануть, что брусом по голове бедолагу стукнуло. Или, как говорится, в пучину вод затянуть. Это там, где течения разные схлёстываются. Он ведь как раз к мысу Монастырскому повернул, а там и летом-то знать фарватер надо, а уж зимой… Ну а дальше – я так представляю, – течение уже пустую лодку протащило за скалу Медвежье Ухо и кинуло в Ташир-Лиман.

Да, Кандауров помнил, что побитый баркас нашли как раз в бухте Ташир-Лиман. Тогда, будучи уверенны в личности «австрийского коммуниста», розыскники рассуждали приблизительно так же, как и сейчас Шурпенко. Но при новых обстоятельствах…

– Давайте-ка и мы в Ташир-Лимане причалим, – кивнул Кандауров. – Не сложно это?

– Причалим, – уверенно согласился рыбак, и вновь ловко перебросил брус к другому борту.

Издали, с моря, легендарная Аю-Даг – Медведь-Гора, – казалось, опускается к воде полого, ровной береговой полосой. Когда же они подошли ближе, Дмитрий увидел крутые скалистые обрывы, острые каменные уступы, маленькие, недоступные бухточки между ними. Мрачная и суровая картина. Но вот открылась довольно большая бухта с окатанными морем валунами серо-розоватого, фиолетового цвета. Рыбак пару раз выправил парус и загнал баркас на пологое место берега.

– Вот она, Ташир-Лиман.

Кандауров и Кирьянов прошлись по бухте, осмотрелись.

– Значит, здесь… – протянул Дмитрий. Запрокинул голову. – Круто, однако. Но, кажется мне, подняться можно. А?

– Точно, – кивнул Кирьянов. – И вообще здесь полно разных старинных троп, даже дорог. Когда-то контрабандисты ходили, да и местные жители.

– Здесь живут? – удивился Дмитрий.

– На Аю-Даге есть два поселения, татарских. Одно как раз почти над этой бухтой.

– Вот как… – Дмитрий думал недолго. – Тогда пошли. Только как станем потом спускаться? Это труднее.

– А зачем? – весело пожал плечами лейтенант. – Я потом вас выведу верхом прямо к лагерю Артек. А вы думаете, почему именно меня с вами послали? Я же местный парень, родился и вырос в Ай-Даниль, это село совсем рядом. А какой здешний мальчишка не лазил по Медведь-Горе?

– Отлично! – Дмитрий улыбнулся совсем молодому, двадцатитрёхлетнему парню, русоволосому, гибкому, в синей футболке и спортивных брюках. Он и сам одет был почти так же – собирались ведь на морскую прогулку, но для похода в горы эта одежда тоже подходила. – Тогда отпустим нашего капитана.

Через пять минут они оба помахали руками отчалившему баркасу, и Кандауров сказал:

– Ну, Миша, веди.

Сначала пришлось преодолевать участок голых камней, но скоро они вышли на травянистую почву, а ещё через время Кирьянов, шедший впереди, крикнул:

– Ну вот и тропа. Теперь живём!

Подниматься вверх стало заметно легче: тропа петляла, «выбирая» более пологий путь. На первой попавшейся поляне они передохнули, и Дмитрий впервые по-настоящему огляделся вокруг. Высокая трава, казалось, звенела от пронизывающего солнца и небольшого ветерка, пестрела жёлтыми и синими цветами. Но дальше начинался густой тенистый лес. Было уже не так круто, и Дмитрий продолжал с любопытством рассматривать необычные растения. Вот небольшое дерево: гладкая кораллово-красная кора, листья, как у фикуса, гроздь плодов – круглые игольчатые шарики, красные, жёлтые, оранжевые. Ну просто ёлочные игрушки! Он оглянулся на Мишу, и тот пояснил:

– Земляничное дерево. Вечнозелёное. Можно сказать, редкость.

И дальше показывал: иглица понтийская, ладанник крымский…

– Его ещё «скальной розой» называют, – сказал, указывая на сероватый кустарник с густым опушением. – Цветки у него на шиповник похожи. Жаль, отцвёл уже, а то они такие красивые, розовые, пурпурные, пахнут нежно. Вот, уже коробочки образовываются. Из них смолу ароматическую добывают, тот самый ладан…

Подъём внезапно кончился, они вышли на обширный горный луг, здесь паслась небольшая отара овец. В их сторону побежал с лаем пёс, следом шёл, с посохом наперевес, невысокий пастух-татарин.

– Селям алейкум, абай, – поздоровался лейтенант. – Мы – в посёлок. Бригадир там?

Пастух ответил по-татарски, кивая головой, потом что-то спросил. Кирьянов легко и свободно тоже ответил ему.

– Пошли, товарищ майор, тут рядом.

– Свободно говоришь на крымско-татарском? – не без удивления спросил Кандауров.

Миша засмеялся.

– Так у нас в Ай-Даниль татарских домов больше, чем русских. С рождения понимаем друг друга. Вообще-то посёлок мой старинный, и генуэзцы, вроде, были в нём, и греки. Русский монастырь святого Даниила, говорят старики наши, когда-то там стоял, оттого и название пошло. Не знаю насчёт монастыря, а имение графа Воронцова точно было. Но уже тогда татары всё больше Крым заселяли. Но заметьте, товарищ майор, почти не перемешивались – семей смешанных ни те, ни другие не одобряли.

– Сохраняли этническую целостность, – улыбнулся Кандауров.

– Точно! Но это раньше, а сейчас у нас интернационализм. Мы ведь все советские, правильно? У меня друг на татарочке женился – такая красавица! Да они вообще симпатичные и хорошие девчонки… Вот, уже пришли.

На краю поселения Кандауров и Кирьянов остановились. Впереди виднелись одно и двухэтажные дома, сложенные из крупных камней и глины. Дмитрий подумал было, что они стоят вплотную друг к другу, но когда он и лейтенант подошли к узкой улочке, оказалось, что некоторые дворы соединены калитками, другие, стоящие на разных уровнях, – каменными ступенями.

– Бригада номер два, – объяснил Михаил. – Так официально называется. Прикреплена к колхозу «Красный Крым». Виноград на склонах растят и овец пасут. Но, если честно, всё больше подрабатывают в Гурзуфе весь курортный сезон. Всякие сладости продают, в больших казанах пекут сарыбурму, чийбереки, шашлык жарят. Шьют, сапожничают…

– Ясно. Главный у них, как я понял, бригадир?

– Ахмед Меметов. Должен быть здесь.

– По-русски понимает?

– Да они все понимают. Старики по-нашему не говорят, но понимают. А молодёжь в школе русский язык учит. Да и так, по жизни – куда же без него.

Улица вывела их на небольшую площадь, к дому с табличкой «Правление бригады». Тут же был магазин, почта и небольшая открытая веранда чайханы. Через полчаса Дмитрий и Миша сидели там, на низком помосте, покрытом овечьей шкурой. На столике перед ними стояли глубокие блюда с пилявом и шиш кебабом – жареным мясом, пирожками с мясной начинкой, которые Миша назвал «янтык», овечий солёный сыр и сухофрукты. Их угощал бригадир, сказав: «Аш татлы олсун», и Дмитрий без перевода понял, что им пожелали приятного аппетита. Кандауров не посвящал бригадира в подробности дела, просто попросил помочь выяснить: не был ли замечен в окрестностях чужой человек – не сейчас, летом, когда туристы охотно взбираются на Аю-Даг, а зимой, в начале февраля. Меметов сказал: «Время много прошло, сразу не вспомнить, надо подождать». Он отправил двух человек обойти посёлок, а гостей повёл подкрепиться. Когда они уже пили ароматный чёрный кофе с молоком, на пороге появился юноша лет семнадцати, смуглый, с копной смоляных волос, в светлой татарской рубашке под поясом-кушаком. Сказав что-то бригадиру, он широко улыбнулся Кирьянову:

– Привет тебе, Миша-ага.

– И тебе привет, Карим. Ты по делу или меня повидать?

– Тебя повидать мне приятно. Но я слышал, вы про чужого человека спрашиваете?

Михаил махнул рукой, и парень тут же стал рядом, уважительно склонив голову.

– Товарищ майор, – официально обратился лейтенант к Дмитрию, – это Карим Идрисов. Он живёт здесь с родными, но учится в нашей школе, в Ай-Даниле.

– Перешёл в последний класс, – с гордостью добавил парень.

– Карим – двоюродный брат моего друга детства Салеха, вот почему я его хорошо знаю. Надёжный человек.

– Комсомолец, – опять вставил Карим, сверкнув глазами.

Дмитрий привстал, пожал ему руку и кивнул на место рядом.

– Садись. И мы тебя слушаем.

Карим рассказал, что в Ай-Даниле он жил у родственницы, домой возвращался только на выходные.

– Я рано выхожу всегда, как восход. Но в тот день, с утра, тётя попросила немного помочь, вот я и вышел позже, совсем светло было. Но я быстро ходить по нашей горе не могу – так красиво, в любое время. Иду и любуюсь. А в тот день хорошо было, солнце светило, вот я шёл и пел «Топрак кульди, кок кульди».

– «Улыбнулась земля, улыбнулось небо», – перевёл Кирьянов.

– Это песня нашего кадея Алядина, очень хорошая.

И опять Михаил разъяснил Кандаурову:

– Шамиль Алядин – наш поэт. Молодой парень, мой ровесник. Да я и знаю его. Книга стихов у него вышла, а сам он два года назад уехал в Дагестан, в горное село учителем. Совсем неграмотные люди там были, вот он стал их учить. А потом по комсомольской путёвке на Чирчикстрой поехал, добровольцем. Сейчас там на строительстве электростанции экскаваторщиком работает. Молодец парень, думаю, ещё много хороших стихов напишет.