Три полуграции, или Немного о любви в конце тысячелетия - Екатерина Вильмонт

Ох, добром это не кончится, испуганно подумал Олег Степанович, понимая, что придется вышвырнуть этого типа. И ведь, кроме меня, некому. Надо же, как неприятно! Никогда не умел драться… Но он напрашивается, а я не могу ударить лицом в грязь перед этими женщинами… А может, все еще рассосется? Может, эта мудрая тетя Тоня все уладит?

Берта Яковлевна, поджав губы, вышла из комнаты.

– Ну что вы, мамаша, как неродная?

– Не смейте называть меня мамашей! И убирайтесь! – донесся ее голос из коридора.

– Слушай, парень, а может, тебе и вправду лучше уйти? – примирительно сказала Антонина Михайловна. – Иди себе, проспись, а завтра придешь и выяснишь отношения с Соней на трезвую голову, а?

Ярослав улыбнулся пьяной улыбкой:

– Да, русский русского всегда поймет…

– Да при чем тут это, дурачок? Просто ты перебрал – праздник, понятное дело. А тут люди незнакомые тебе, ступай себе тихо, мирно.

– Не пойду! – стукнул он кулаком по столу. – И пусть эта старая жидовка не воображает! Я ее дочку драгоценную драл как Сидорову козу, а они…

Тут уж Олег Степанович не выдержал. Он вскочил и кинулся к Ярославу. Но его на долю секунды опередила Алиса. Она размахнулась и отвесила хаму такую оплеуху, что тот покачнулся и свалился со стула.

– Отойдите! – крикнул Олег. – Я сам с ним разберусь! – Он за шиворот выволок Ярослава из комнаты и выкинул на лестничную площадку. Тут же кто-то швырнул Славику вдогонку его пальто. И дверь захлопнулась.

– Вы-то зачем полезли? – запыхавшись, спросил Олег Степанович Алису. – Это мужское дело.

– А я не была уверена, что вы решитесь, – усмехнулась Алиса. – Какое дерьмо! У вас есть сигареты?

– Я не курю, – развел руками Олег Степанович. Праздник был испорчен. Соня горько рыдала на кухне.

Тата и Берта Яковлевна утешали ее.

– Я что-то ничего не понял! – слегка дребезжащим голосом произнес Александр Рувимович. – Кто это был?

– Сонькин хахаль, – мрачно объяснила Антонина Михайловна. – Не нашла лучше, что ли?

Молчавшая до сих пор жена Александра Рувимовича тихо сказала:

– Почему-то сейчас это из многих наружу полезло. Раньше как-то стеснялись, что ли… Отвратительный тип!

– А ты чего сунулась ему морду бить? – напустилась на Алису Антонина Михайловна. – Он же мог тебя ударить! И у нас тут мужик есть!

– Я не привыкла на мужиков рассчитывать, тетя Тоня.

– И всегда так, чуть что – по морде?

– А что вы предлагаете? – взорвалась Алиса. – Слушать, что несет этот хам? Мурло свинячье!

– Все! Успокоились! – скомандовала Антонина Михайловна. – Надо выпить! Олежек, наливай!

– Тетя Тоня, дайте сигаретку! – попросила Алиса, у которой все еще дрожали руки.

– Нечего тебе курить, раз бросила. Все! Еще не хватало, чтобы из-за этого скота снова закурила! А кто он вообще такой?

– Раньше был химиком, как Сонька. Но не сумел вписаться в новые условия и обозлился на весь свет.

– Я, конечно, понимаю, это нелегко, но нельзя же терять человеческий облик, – опять подала голос жена Александра Рувимовича. – Алиса, а чем он сейчас занимается?

– Не знаю, кажется, где-то преподает.

– Да, трудно теперь, – вздохнул Александр Рувимович, – а в тяжелые времена всегда во всем виноваты евреи, известное дело. Что вы хотите от этого человека? Он неоригинален.

– Я просто хочу, чтобы он не имел отношения к Соне! – решительно заявила Алиса. – А главное – она сама этого уже давно не хочет! Все, я на кухню! Хватит им там рыдать!

Алиса вышла и вскоре привела в комнату засевших на кухне женщин.

Но вечер был безнадежно испорчен.

Доволен остался только Олег Степанович. Он чувствовал себя героем, настоящим мачо, вступившимся за честь женщины, причем не своей, что только еще больше подчеркивало его заслуги. Правда, первый удар нанесла рыжая, но об этом как-то не хотелось помнить.

– Олег, кто мог знать, что так получится, – сказала Тата, когда они ловили такси.

– Да ну что ты… Все нормально, бывает…

– Ну как, с Алисой ничего не вышло? – сочувственно спросила она.

– При ближайшем рассмотрении я понял: это не то. Она слишком воинственная. Мужик в юбке… Хоть и красивая, зараза. Но вообще, если бы не этот инцидент, все было бы просто здорово! А эта тетя Тоня просто блеск… Умереть не встать!

– А Соня?

– Что – Соня?

– Понравилась она тебе?

– Да, она милая. Только плачет некрасиво.

– Ну знаешь ли! Зто твоя «мисс Ставрополье», наверно, красиво плакала! Не всем же такими быть! – обиделась за подругу Тата.

– И вообще, Наталья, из троих ты мне больше всех нравишься.

– Вот новости! – засмеялась Тата. – Просто ты меня давно знаешь.

– А твоя дочка где?

– Надеюсь, уже дома. А что?

– Слушай, поехали сейчас ко мне?

– К тебе? Зачем?

– Ну как – зачем? Не понимаешь, что ли?

– Олег, ты что, очумел?

– Почему?

– Потому что! Я с тобой по-дружески, а ты…

– Ну не хочешь, не надо. Извини…

– Ладно, извиню, если ты забудешь эти глупости! Подъехала машина, Тата села на заднее сиденье, но не подвинулась, а сказала:

– Садись вперед.

Олег Степанович покорно сел рядом с шофером.

Утром Соня вышла на кухню еле живая.

– На кого ты похожа! – воскликнула Берта Яковлевна. – Не ходи на работу, а то всех клиентов распугаешь.

Смотреть противно. И все из-за какого-то вонючего антисемита!

– Мама, я уеду!

– Опять в рекламный тур? Куда на этот раз?

– Нет, мама. Я вообще отсюда уеду! В Израиль!

– Новости!

– Я не хочу больше слушать, что я жидовка! Я устала!

– А в Израиле что? Там ты будешь русская! И это будет звучать ничуть не лучше здешней жидовки.

– Я так больше не могу.

– Прекрати свои глупости, кому ты там нужна в сорок лет? А я? Что там делать?

– Я поеду одна, а уж потом…

– Ты хочешь просто избавиться от меня, так?

– Мама, ну что ты говоришь…

– Сонька, ты в Израиле была как туристка. Что ты там кроме красот и всякой исторической муры могла видеть, скажи своей маме? А я, между прочим, прожила там в семье полтора месяца и кое-что таки повидала. Там совсем не сахар и не мед!

– А тут сахар? А тут мед?

– Нет, тут тоже говно, но… свое говно, оно, Сонька, меньше воняет. И потом, вчера, когда этот мерзавец начал хамить, Алиска врезала ему по его антисемитской роже, а совсем незнакомый человек, между прочим гой, выбросил его, как шелудивого щенка, на лестницу. А в Израиле, когда тебя обзовут русской, никто никому морду бить, скорее всего, не станет.

– Мама, но я…

– Сонька, в Израиле арабы, и это тоже не сахар и не мед! И вообще, кончай блажить. И слушай свою маму. Я говорила, что твой Ярослав паскуда? Скажи, говорила?