Большая свобода Ивана Д. - Дмитрий Добродеев

У Власова он становится членом агитбригады: поет под гармошку, выступает по лагерям. Его любят: он веселый, заводной, хороший собутыльник. Повсюду находит баб и устраивает гульбища. В пригороде Берлина Дабендорфе — главный штаб РОА. Здесь он лично играет частушки Власову.

В мае 45-го они в Праге. В город входит Красная армия. У Нусельских сходов настоящая бойня. Часть власовцев прорывается к немцам в Баварию. Остальных вывозят на Ольшанское кладбище и там ставят к стенке. Пылаев среди тех, кто вырвался из окружения, он знает, что его ждет в Союзе.

Послевоенная Германия: здесь миллионы перемещенных лиц из СССР. Пылаев подкармливается в разных солдатских комитетах, там, где дают работу. Веселый и артистичный, он может сыграть на гармошке, сплясать гопак, выпить литр водки и написать экспромт. Поэтому ему подкидывают работу НТС и прочие антисоветские организации. Он также кормится от новых хозяев — американцев.

Он выступает, агитирует и снова получает пайку. И всюду находит душевных женщин. После войны их много — немки, чешки, мадьярки. Он поселяется во Франкфурте, потом в Дахау под Мюнхеном. Матерый предатель иль бонвиван?

В 50-х Пылаева пригрела американская администрация, устроила на станцию «Освобождение», позднее «Свобода». «Пылаич» был дерзок и изобретателен. В Брюсселе на Всемирной выставке без спроса вошел к советским специалистам, достал бутылку водки, развеселил и взял отменнейшее интервью.

Один из работяг увязывается за Пылаевым. Они берут еще по кружке пива в одном из брюссельских кабачков. Серега, так зовут работягу, вдруг просит Пылаева: «Леня, хочу остаться на Западе!» Пылаев, задумывается, чешет в затылке и говорит: «Нет, лучше не надо, не потянешь».

В 59-м году на съемках фильма «Дорога» с Юлом Бриннером он чрезвычайно органичен в роли капитана Дембинского, что было отмечено всеми без исключения. Сосватал его на съемку все тот же Джордж Бейли, который был консультантом фильма от ЦРУ.

На эти деньги Пылаев приобретает кинокамеру, зовет двух проституток с Ханзаштрассе и просит друга Макса заснять на пленку их любовные утехи в гараже.

Сцена: 1960 год, гараж, в углу стоит «Опель» 1948 года, который Пылаев неустанно драит. На столике — бутылки шнапса. Посередине гаража разостлана старая подстилка. На ней возлежит Леонид Пылаев, по бокам — две самые крутые проститутки с Ханзаштрассе. Стрекочет киноаппарат: друг Пылаева, безумный немец Макс из зондеркоманды, некогда его охранник, снимает их любовные утехи. Пылаев делает паузы, на кривых ножках подходит к столику, аккуратно пьет водку, оттопырив мизинец. Предлагает выпить дамам. Они хихикают, ломаются, но Леонид вытаскивает новые стомарочные купюры: они на все согласны. Пылаеву весело, такого загула он не знал со времени войны.

Отснятый материал он помещает в надраенную медную коробку и во время пьяных оргий показывает гостям. И двадцать лет спустя, уже постарев, Пылаев ремонтирует пленку и продолжает ее крутить.

Еще один из перебежчиков «второй волны» — Григорий Миронович Миронов, тоже бывалый сотрудник радио «Свобода». В 47-м Миронов, молодой советский офицер, дежурит в штабе полка в берлинском районе Панков, когда приятель из смершевцев звонит: его хотят арестовать.

Миронов дежурит в комендатуре, пьет чай и видит в окно, как подъезжает машина, выходит группа особистов. Он оставляет китель на спинке стула, чай, недокуренную папиросу, выходит через задний ход. Впоследствии эту привычку он вместе с Пылаевым принесет на радио — оставлять пиджак и уходить пить пиво в Английский сад.

На улицах Берлина малолюдно, воскресенье. Он садится на трамвай, доезжает до Тиргартена: полно советских патрулей. На нем нет кителя, шинель накинута на нижнюю рубаху. Он понимает, что не пройдет контроль, и едет в обход — в Потсдам. Там он крадет у немца велосипед и проезжает малоукрепленную границу в густом подлеске.

Американский беженский лагерь Кэмп-Кинг под Франкфуртом, 1946–1948 гг. В одной камере сидят: Игорь Калмыков, впоследствии Григорий Климов, Леонид Павловский, он же Леонид Пылаев, и неприметный советский офицер Григорий Миронов.

Бесконечные допросы, один из них ведет лейтенант Бейли. У Миронова отнимают портмоне, часы, кольцо, которые он больше не получит. Он сидит полгода, ждет. Время от времени американцы увозят очередного дезертира на обмен. Торг с русскими идет вовсю. Чекисты требуют: «Надо разобраться с этими дэпэшниками!» (DP — displaced person, перемещенное лицо.)

Томительное ожидание. Входит капитан Бейли и предлагает заняться оргработой во Франкфурте. Миронов соглашается. Его распределяют в Центральное объединение послевоенных эмигрантов из СССР — ЦОПЭ. А это — кое-что. Полагается пайка, крыша над головой. Потом он тридцать лет отбарабанит на радио.

В начале 90-х Миронова погнали со «Свободы», но он успешно работал в торговой сети «Шустерман»: ходил в прекрасных твидовых пиджаках, в марочных сорочках, носил шейные платки. Приходил на радио фрилансером: старательно нагнувшись над клавиатурой, одним пальцем стучал новости. Спокойно умер в конце 90-х и был похоронен рядом с Пылаевым. Там же покоится и Перуанский.

Сколько их там смылось после войны? Мы никогда не узнаем.

Как не узнаем и того, сколько смылось в начале 90-х, во время сворачивания Западной группы войск. Наверное, сей счет идет на десятки тысяч.

Иван со временем приходит к выводу, что все чего-то стоящие эмигранты сотрудничали со спецслужбами — с гестапо, с американцами, с НКВД, с Сюртэ, МОССАДом, МИ-6 и прочими. Остальных выбрасывали на помойку. От этого ему становится не то что горько, но сложно: он теряет ориентир. Он шепчет: «Если кто-то скажет вам, что не связан с одной из секретных служб мира сего, не верьте ему. Чистые — они пасутся на горных пастбищах. А в наших земных долинах есть феодальный статус подчинения. Какая разница — разведка, мафия, партия, корпоративная тусовка или любая другая группа влияния? Спецслужбы — они хотя бы честнее выражают свои цели».

А разве сам он, Иван, чем-то отличается от них?

— Разница, — думает он, — в степени экономической свободы. За допкомфорт надо платить. Так, бедные власовцы сидели при огарке свечи, пили шнапс, заедали салом и радовались, что не подыхают в концлагере. Так и в НКВД шли за пайку: так и бедный поэт Аронсон, работавший грузчиком в Нью-Йорке, теперь чувствует себя комфортно на вольных хлебах разведшколы в Гармише.

Один из перебежчиков 50-х — Павел, хозяин бакалейной лавки на Мюнхнер Фрайхайт. Это маленький пузатый человечек с длинными казацкими усами, он ловко режет колбасу, отпускает баварские прибаутки, но тут же определяет русского: «Чего изволите?»

Иван берет у него бутылку и двести грамм колбасы. По ходу разговора узнает: Павел бежал на Запад в 56-м, во время венгерских событий. Он был солдатиком. Говорит, драпал через минные поля так, что пятки сверкали, пока не оказался в Австрии. Попав в Германию, он неплохо устроился, вступил в НТС, стал монархистом. Иван часто видит его в русской церкви на Сальваторплац: Павел приходит туда в черном старомодном пальто, становится у алтаря и истово крестится. После службы он говорит Ивану: «Царь-батюшка был человек железной воли». — «А как же отречение?» — «А если вам приставят револьвер к виску?»

Павел ненавидит бандеровцов и всех, кто угрожает единой и неделимой России. Он шепчет: «Хохляндский национализм — наш злейший враг. На Украине есть группа пассионариев, так называемых «щирых». Они могут и пасть порвать. Но все остальные — это довольно неразвитый, пассивный народ. Им все равно — с Бандерой или с коммунистами».

В церкви на Сальваторплац Иван видит Петра Паламарчука (Един Державин), который идет под руку с некрасивой тридцатилетней женщиной. Вокруг шепчут: «Это племянница княгини Трубецкой». Паламарчук хочет жениться на русской аристократке. Трубецкая — хорошая партия. Злые языки говорят, что с ней еще недавно встречался поэт Кублановский.

Обрывки кадров: русские патриоты в Мюнхене — Михаил Назаров, Огурцов, Паламарчук, Кублановский. И сам Иван: он, как и все, гуляет по Мюнхену, ведет беседы о будущем России. Он говорит с ними, но сам уверен: «Русский проект загублен окончательно и бесповоротно. Спасать нечего. Правду о России скрывают. Сама жизнь в России есть доказательство чего-то страшного».

Ивана не оставляет ощущение, что русская национальная мысль — маргинальна по сути. Бьется как рыба об лед. Утратила связь с мировой историей. Уж лучше пролетарский интернационализм!

Выйдя из церкви, Иван идет на встречу с Вольфгангом. Он периодически встречается с ним, чтобы обсудить обстановку в Союзе и передать анализ, за который неплохо платят. Они садятся в одном из ресторанчиков, заказывают обильно поесть и выпить, говорят о жизни, о бабах, а в конце — о российской политике. Это очень забавляет Ивана. Немцам кажется, что они понимают происходящее в России. В их смятенном восприятии мечутся Шахрай с автоматом в осажденном Белом доме, Шумейко, Бурбулис, Сосковец… Однако же какие странные фамилии! Просто нереально. Раньше с такими фамилиями горком на руководящую работу не пропускал. И бедный Янаев, что он теперь делает? Он видел его в последний раз пьяным и удрученным в октябре 89-го. Потом друзья по ГКЧП его подставили и бросили. Бедный Геннадий Иванович!