Любовь и злодейство гениев - Сергей Нечаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мать и новорожденный сын были похоронены в Ницце в одном гробу. После этого потрясенный Герцен написал:
«Все рухнуло — общее и частное, европейская революция и домашний кров, свобода мира и личное счастье».
У него не было больше ни семьи, ни родины, ни друзей, ни идеалов.
Для многих подобного оказалось бы достаточно, чтобы умереть. В крайнем случае, если не умереть, то лишь существовать, покорно дожидаясь смерти-избавления. Но, заплатив такую страшную цену, Герцен, как ни странно, нашел в себе силы начать главное дело своей жизни.
Оставив у себя старшего сына, Александр Иванович двух дочерей на время отдал приехавшей за ними из Парижа М. К. Рейхель. После этого он переехал в Лондон и там, в 1853 году, основал Вольную русскую типографию, чтобы вслух, на весь мир и без помех, обращаться к русскому народу. В 1855 году он выпустил в свет первую книжку «Полярной звезды» (альманаха, названного так в честь альманаха декабристов), а в 1857 году, вместе со своим другом Николаем Платоновичем Огаревым, которому удалось вырваться из России, — первый лист первой русской бесцензурной газеты «Колокол».
* * *«Герцен — мой самый любимый и нужный мне писатель».
(из письма Л. К. Чуковской А. Г. Морозову)Л. К. Чуковская в своей книге о Герцене рассказывает:
«В посвящении к одному сборнику Герцен, 10 июня 1851 года, обращаясь к Огареву, писал: „Вместе входили мы в жизнь… Я дошел […] не до цели, а до того места, где начинается спуск, и я ищу твоей руки, чтобы вместе выйти, как мы вместе пришли, чтобы пожать ее и сказать тебе, грустно улыбаясь: „Друг, вот и все!“, ибо для себя я больше ничего не жду, ничто не удивит меня, ничто не порадует глубоко. Удивление и радость обузданы во мне; воспоминаниями былого, страхом будущего. Я достиг такой силы безразличия, безропотности, скептицизма, иначе говоря — такой старости, что переживу все удары судьбы, хоть я равно не желаю ни долго жить, ни завтра умереть“».
Удары воспоследовали — и какие! Мать, сын, жена, вера в революционную Францию, вера в республику… все погибло. «Печальная участь — переходить прямо с похорон своих близких на общие похороны», — писал Герцен в 1851 году, после гибели матери и сына, когда разразилось парижское 2 декабря. К горю от потери Натальи Александровны, скончавшейся через полгода после этих «общих похорон», примешивалось убеждение, что она не просто скончалась от неизлечимой болезни, а была загнана в болезнь и в могилу человеком, которого последние годы имела несчастье любить. Это был друг Герцена, участник революционной борьбы в Германии, известный немецкий поэт Георг Гервег. В 1851 году в Ницце, после долгого и трудного «кружения сердца», Наталья Александровна пожелала расстаться с ним. Герцен удалил его из дому, — а он продолжал писать Наталье Александровне, требовал свиданий, оскорблял ее, послал Герцену вызов и, по глубокому убеждению Герцена, сделался виновником ее смерти.
Еще недавно Гервег звал Герцена братом; Герцен считал его своим ближайшим — и, быть может, единственным на Западе — идейным соратником; вместе они пережили Июньские дни, а после решили покинуть Францию, отвернуться «от печального зрелища мира, впавшего в безумие» и «спасти себя», если не удалось «спасти мир». В Ницце обе семьи поселились в одном доме («гнездом близнецов» называла в ту пору Наталья Александровна их общее жилье). Но ни из спасения от мира, ни из попытки создать гармонию двух семей ничего не вышло. Совместная жизнь привела к разрыву. Наталья Александровна написала Гервегу письмо, отрекаясь от любви к нему, — Герцен счел это письмо окончательным приговором своему бывшему другу. Виновником всего происшедшего Герцен, безусловно, считал Гервега.
Более того: после гибели Натальи Александровны Герцен счел себя вправе объявить Гервега человеком морально запятнанным, недостойным звания революционера. В нем, в Гервеге, олицетворялся теперь для Герцена старый мир — растленный, коварный, себялюбивый, жестокий, прикрывающийся словами братства и убивающий из-за угла.
«Прогрессивные взгляды Герцена, чем-то напоминающие взгляды Шелли, на любовь, дружбу, равноправие полов и иррациональность буржуазной морали, в ходе этого кризиса подверглись испытанию и были разрушены. Он почти потерял голову от горя и ревности: его любви, самолюбию, глубочайшим понятиям об основе всех человеческих отношений был нанесен жестокий удар, от которого он так никогда полностью и не оправился. Он сделал то, что до него почти никто и никогда не делал: описал свое горе в мельчайших подробностях, детально проследил, как менялись его отношения с женой, Гервегом и женой Гервега, зафиксировал каждую встречу с ними, имевшую место, каждую вспышку гнева, отчаяния, чувства любви, надежды, ненависти, презрения и болезненного самоубийственного презрения к самому себе»
(Цит. по: Исайя Берлин «Александр Герцен и его мемуары», статья представляет собой предисловие к английскому изданию «Былого и дум» (1968 г.). Перевод В. Сапова выполнен по изданию: Isaiah Berlin, The Proper Study of Mankind. An Anthology of Essays. Ed. by Н. Hardy and R. Hausheer, London, 1997, p. 499–524).Сознание, что ему не удалось спасти женщину, которую он любил, привело Герцена, вместе с сознанием гибели революции, к мысли, что жизнь его окончена, что ни на какой новый труд он более не способен, что деятельности — кроме всенародного разоблачения Гервега — для него уже нет. «Fuimus» — «были», твердил он о себе самом в письмах к Рейхель; «мне все равно, готов умереть или жить — готов, — т. е. окончен». «Мне в будущем ничего нет, и нет мне будущего».
* * *Впрочем, жить Герцену оставалось еще восемнадцать лет. Целых восемнадцать лет! Немало для человека, утверждавшего, что у него нет будущего.
Дальнейшие события личной жизни Герцена описывает Ф. А. Вигдорова в своей книге «Минуты тишины». Она пишет:
«В 1852 году умерла жена Герцена Наталья Александровна. Умерла, оставив троих детей — Сашу, Тату и Олю. Старшему — Саше, было двенадцать лет, младшей — Оле, два года. Перед смертью, предчувствуя, что скоро уйдет из жизни, Наталья Александровна не раз говорила, что хотела бы доверить воспитание детей Наталье Алексеевне Тучковой. Жена Герцена любила ее, называла ее „моя Консуэло“[17] и верила, что только Наталья Алексеевна сумеет заменить мать осиротевшим детям».
Упомянутая Наталья Алексеевна Тучкова родилась в 1829 году в селе Яхонтово и была дочерью предводителя пензенского дворянства и участника событий 1825 года А. А. Тучкова, человека в высшей степени благородного и хранившего заветы декабристской чести. Она получила хорошее домашнее образование, а в семнадцать лет откликнулась на чувства Николая Платоновича Огарева. В 1849 году она стала его гражданской женой.
Наталья Алексеевна была женщиной пылкой, и она (с таким отцом и «другом») просто не могла не увлечься освободительными идеями. В Париже, во время событий 1848 года, она даже пыталась пробраться на баррикады. Восхищенный Огарев писал ей:
«Я еще в жизни никогда не чувствовал, что есть женщина, которая с наслаждением умрет со мной на баррикаде! Как это хорошо!»
Естественно, Тучкова не могла не откликнуться на предсмертное пожелание подруги.
* * *Как они стали подругами — это отдельная история.
Виктория Фреде в своей статье «История коллективного разочарования» рассказывает:
«Широко известно, что в 60-е гг. XIX в. русские „нигилисты“ проповедовали эгоизм, отождествлявшийся ими со свободной любовью. Идея свободной любви, однако, начала распространяться в кругах интеллигенции гораздо раньше благодаря романам Жорж Санд и „Избирательному сродству“ Гете. В конце 1840 х эту идею восприняли друзья Герцена, включая саму Наталью Герцен, чья супружеская измена повлекла за собой грандиозный скандал […]
Идею свободной любви с энтузиазмом восприняла и юная Наталья Тучкова, молодая дочь соседа Огарева по пензенскому имению, воодушевляемая Натальей Герцен и Огаревым. С Натальей Герцен Тучкова очень сблизилась во время совместного путешествия их семей по Европе в 1847–1848 гг. Вскоре у двадцатилетней Тучковой начался роман с Огаревым. Ее не останавливало, что он старше на пятнадцать лет и на данный момент все еще состоит в законном браке. Не смущала ее и перспектива любовного многоугольника».
Во всяком случае, уже весной 1849 года Наталья Алексеевна Тучкова написала Наталье Александровне Герцен:
«Огарев все ближе всех; но вы, cara mia, не думайте, чтобы я вас и иначе любила, чем прежде, мне это больно. Отчего же мне перемениться? Вы слишком между собою симпатичны, мои три звездочки, чтобы я могла когда-нибудь охладеть к одной из вас. Только вот что может случиться, раз захочется вас, а не Огарева, другой раз не вас, а Герцена».
