Убить миротворца - Дмитрий Володихин

«Вот позорище!» — подумал Сомов и, кажется, подумал вслух.

— Совершенно с вами согласен. Позорище. Подумайте, стоило ли идти на поводу у этой… бестии. Впрочем, у вас появится шанс вернуться на «Бентесинко ди Майо», если комендант базы на Астре-4 сообщит мне о вашей образцовой службе в течение всего времени, пока нас не будет. Тогда и поговорим. Вам ясно, господин капитан-лейтенант?

— Так точно, господин командор.

— Можете идти.

Госпожа старший помощник, непробиваемая и недосягаемая, смущенно сказала ему:

— Извини, Виктор. Мне жаль, что все получилось так нелепо.

— Я виноват, Лена.

Позднее, перебирая в уме подробности разговора с капитаном корабля, Сомов поправил его: «Бог, семья и служение. Так получается точнее».

Глава 2

Свобода, равенство, «Братство»…

Июнь 2105 года, день не имеет значения.

Московский риджн, дистрикт не имеет значения.

Дмитрий Сомов, 12 лет, и некто Падма, возраст не имеет значения.

Что такое линейный инспектор-плановик на транспорте? Для многих — важная птица, обеспеченный человек и даже, быть может, большой начальник… Как-никак федеральный служащий 11-го разряда! Ниже него простой инспектор, старший менеджер, менеджер, менеджер-ассистент, куратор, подкуратор и так далее, вплоть до ничтожного менеджера по продажам и станционного смотрителя — 20-й и 21-й разряды. Весьма солидно. Кое-кто счел бы положение линейного инспектора пределом мечтаний. В переводе на армейские чины — премьер-капитан. Для тридцати двух лет это далеко не худшая карьера.

Но! Если подумать… Выше будет старший инспектор, генеральный инспектор, директор, исполнительный директор… и так далее, вплоть до недосягаемой вершины федерального министра, — 3-й разряд, выше транспортнику забираться не положено. У старшего инспектора жалование составляет 3400 евродолларов. И это, Разум побери, решило бы кое-какие проблемы!

Каково быть ровно посередине служебной иерархии в тридцать два года, знать свое место и понимать свою перспективу: ты неплохо начал, на тебя как будто даже ставили, но все блестящее, кажется, закончилось! Ты застрял. И теперь многие сбросили тебя со счетов, не видят в тебе конкурента, а зубастые волчата из молодых уже точат клыки на твою должность. Чем тебе прикрыть мягкое место пониже спины, если самые сильные консорции брезгуют тобой, не хотят воспринимать тебя как солидную фигуру с будущим, а слабым консорциям… кто бы помог самим! Слишком быстро ближние начинают понимать: твои дела в застое, ты ослаб…

Дмитрий Сомов пятый год числился в линейных инспекторах.

Спасение могло прийти к нему только с одной стороны. Но такого спасения он и жаждал, и боялся. Впрочем, от Дмитрия не зависело — приблизить или отдалить его приход.

С недавних пор он с каким-то шальным интересом выискивал информпрограммы об участившихся случаях амнезии и впадения в детство. Медики то искали инфекцию, способную вызывать настоящие пандэмии, то объясняли все приступами массового сумасшествия, нередко вспыхивающего в жестких урбанистических условиях… Первая волна «беспамятства» прошла в сто десятом — сто четырнадцатом годах. Теперь набирает силу вторая. Конечно же, делается все возможное… Как обычно.

Вирус впадения в детство? Психоз впадения в детство? Не смешите. Он помнил кое-что, случившееся, когда ему было двенадцать лет. Наутро после дня рождения он открыл глаза и увидел у изголовья незнакомого мужчину. Доброжелательно улыбающегося. Ничуть не хуже Грасса, — впоследствии пришел к выводу Сомов, сравнивая этих двоих. Мать стояла чуть поодаль.

— Объясните вашему мальчику, миссис Сомова…

— Да, конечно. Конечно. Димуля… ничего не бойся. Мистер Падма не причинит тебе вреда. Просто ему надо обсудить с тобой кое-какие важные дела. А мы побудем с отцом тут, рядом… — и вышла за ширму, в пищеблок.

— Парень, можешь звать меня просто Падма, безо всяких мистеров.

Он усомнился: в школе им говорили, что называть человека по фамилии неприлично.

— А как ваше имя… Падма?

— Имя?

— Ну, Курт, Борис, Генрих, Василий, Джон, Жак…

— А-а… У меня нет никакой необходимости в имени. И в фамилии тоже. Там, где я работаю, меня обозначают цифрой. Я 506-й. А для тебя, парень, я Падма. Так удобнее. Ведь правда?

— А где вы работаете?

— На планете Земля. Веришь? Подробнее ты узнаешь чуть погодя. Мы с тобой, надеюсь, еще будем встречаться. А теперь давай к делу, Дмитрий. Из школьного курса социологии ты знаешь, ради чего построено наше общество и каким истинам оно подчиняется. Знаешь? Напомни мне.

Голос Падмы неуловимо изменился. В нем появилась требовательность. Последняя просьба прозвучала как повеление. У Сомова, — он точно помнит, — было очень большое желание спросить: а вообще-то обязательно отвечать невесть кому на чудные вопросы? Вроде, зачет по социологии он сдал шесть месяцев назад. Так какого… Но вместо этого он подчинился голосу, как собака подчиняется стянувшему ее горло ошейнику.

— Свобода… равенство, братство, благополучие.

— Верно, молодец. А теперь объясни-ка мне, что значит каждый из этих пунктов. Давай, парень, покажи, на что ты способен.

Падма нравился ему все меньше. Но желание сопротивляться ему улетучивалось моментально, не успевая сконцентрироваться даже на несколько мгновений.

— Свобода от предрассудков, равенство перед властью народа, братство по разуму, благополучие в зависимости от степени социальной ответственности.

— Отлично! Не зря тебя хвалили преподаватели. Памятью природа тебя не обделила. Но память, видишь ли, Дмитрий, это далеко не все…

— В классе я первый!

Падма нахмурился. Потом вновь улыбнулся и добрейшим голосом сказал:

— Ты не смеешь перебивать меня. Договорились?

Сомов молчал, мучительно борясь с желанием сдаться на милость незнакомца.

— Так да или нет? Да?

— Да…

— Чудесно. Итак, мне отлично известно о твоих способностях. Но… Ты ведь понимаешь, наш век — это век отсева избыточной информации. Мы не пытаемся накапливать и сортировать ее, как было еще пятьдесят лет назад. Мы отсекаем и уничтожаем лишнее, белый шум, то, что искажает истинную картину мира. По-настоящему способный человек должен знать больше прочих. В современных условиях это означает: знать меньше лишнего, уметь не обращать внимание на помехи. Понимаешь?

— Кажется.

— Как ты думаешь, Дмитрий, кто управляет нашим миром?

— Народ планеты Земля, это же очевидно. Еще в третьем классе…

— Я знаю, поверь, что вы проходили в третьем классе. А на вопрос, как он правит, ты ответишь мне — путем всеобщего прямого, равного, тайного волеизъявления. Так ведь?

Сомов кивнул.

— Итак, воля народная формулируется в свободной борьбе мнений. По статистике должны победить интересы большинства. Тебя никогда не посещали мысли о том, что все это здание несколько… хаотично? Что воля большинства может оказаться абсурдной и даже деструктивной?

Сомов почувствовал, что краснеет. Неудержимо. Стремительно. Каждый раз, когда он видел себя в зеркале красным, как вареный гибридный ракоид, приступ отвращения накрывал его с головой. Он опустил глаза. Да, черт побери, посещали его такие мысли. И следовало бы помолчать о них. На первый раз миссис Трак посоветовала ему внимательнее вчитываться в учебный материал. Когда он задал вопрос во второй раз, она ославила его недоумком перед всем классом.

— О да, твоя учительница была строга с тобой, — словно угадав его мысли продолжил Падма. — Но, быть может, она несколько перестаралась. Человеку, обладающему сильным умом, следует быть готовым к маленьким неожиданностям. Видишь ли, есть правда большинства и правда меньшинства, способного доминировать над большинством.

— Кто это?

— Мы называем себя интеллектуальной элитой, но это, пожалуй, слишком длинно. Для краткости можно говорить просто «Братство». То самое «Братство», которое на самом деле гарантирует свободу, охраняет равенство и обеспечивает благополучием в доступных рамках. Я вижу, ты слушаешь меня намного внимательнее, чем раньше…

Еще бы! Ему всегда хотелось быть выше равенства. Потому что первыми среди равных всегда оказываются те, кто громче кричит и больнее бьет. Школа вколачивает эту сверкающую истину железно. Даже базальтово.

— Только интеллектуальные сливки способны полноценно отправлять обязанности менеджмента. В любой сфере. И такова на самом деле наша реальность. Правят умнейшие, достойнейшие, везде и неизменно поддерживая друг друга. Везде и неизменно очищая общество от попыток шумной серости взять власть в свои руки. Именно мы формулируем «волю большинства», именно мы побеждаем в «свободной борьбе». В ста случаях из ста. Наша власть — великая тайна. «Братство», как ты понимаешь, не афиширует ее. Народное недовольство ни к чему. Даже нам. Хотя имеются средства пресечь любое недовольство. Итак, «Братство» — это прежде всего торжество разума, окруженное тайной. А теперь главное: желаешь ли ты вместе с нами править миром, сынок? Вместе со мной, вместе с твоим отцом и матерью… Желаешь ли ты быть среди лучших?