Сталин: арктический щит - Юрий Жуков

И снова ответа, даже на столь заманчивое предложение, не последовало. Ведь Чичерин добивался совсем иного — признания СССР де-юре, а не скорейшего решения вопроса о Шпицбергене. И тогда заместитель министра иностранных дел Норвегии воспользовался протокольной встречей с Александрой Михайловной в конце сентября. По поручению своего правительства вернулся к проблеме полярного архипелага. Предложил разрешить ее не с ним, как предлагалось в памятной записке, а уже двумя способами. Либо особым соглашением двух стран, то есть Норвегии и СССР, либо присоединением Советского Союза к Парижскому договору.

«В последнем случае, — заметил замминистра, обращаясь к Коллонтай, — норвежское правительство готово предложить России свои услуги, чтобы добиться от великих держав согласия на присоединение подписи России», подчеркнул, что считает именно «такое решение вопроса более удобным для России». Да еще задал Коллонтай прямой вопрос: «Заинтересована ли Россия в присоединении своей подписи к Парижскому трактату?»

Попытка Александры Михайловны связать вопрос о Щпицбергене с признанием Советского Союза де-юре, как того хотели и Чичерин, и она сама, не увенчалась успехом. Норвежский дипломат уклончиво заметил: да, можно «употребить шпицбергенский вопрос как средство для зондирования почвы у великих держав, чтобы перейти к вопросу о признании России». Но не стал горячо убеждать собеседницу в том, что Франция даст согласие даже на право подписи СССР под договором64.

7 ноября, когда поражение германской революции стало несомненным, НКИД в очередной раз попытался напрямую связать проблему Шпицбергена с признанием СССР де-юре Норвегией. Направил в Кристианию ноту, как бы отвечавшую на сделанные предложения.

«Правительство Союза, — для начала делался в ней глубокий реверанс, — никогда не сомневалось в добрых чувствах, которые всегда воодушевляли королевское правительство в отношении интересов России на Шпицбергене. Оно также с большим благожелательством рассмотрело предложения королевского правительства о получении согласия держав-участниц на присоединение России к договору о Шпицбергене».

И все же далее, как незадолго перед тем сделала А.М. Коллонтай, нота переходила к иной проблеме, имевшей крайне незначительное отношение к Арктике. Настойчиво проводила твердую и непреклонную линию Чичерина.

«Однако, — отмечал документ, — прежде чем высказаться окончательно по поводу инициативы, которую королевское правительство взяло бы на себя в соответствующем случае в отношении держав — участниц Парижского договора, правительство Союза хотело бы знать, не предусматривает ли королевское правительство наряду с урегулированием такого важного политического вопроса, как вопрос о Шпицбергене, обсуждение остальных политических вопросов, остающихся до сих пор не решенными между двумя правительствами»65.

Столь своеобразно, но в то же время и предельно прозрачно Москва намекала на более значимое для нее в тот момент — на проблему признания. В данном случае — со стороны Норвегии.

О том, что последовало вслед за тем, поведала в своих дневниках А.М. Коллонтай:

«На экстренном заседании кабинета стоял наш вопрос, т. е. обсуждение нашей ноты от 7 ноября. Была перед тем у Мишеле (Кристиан Мишле, министр иностранных дел Норвегии. — Прим. авт.). Он просил меня подтвердить, что в случае признания мы одновременно подписываем суверенитет Норвегии над Шпицбергеном. Это я вполне могла подтвердить, и уверенно. Мишеле казался удовлетворенным…

Мишеле… заявил (29 декабря. — Прим. авт.), что кабинет рассмотрел нашу ноту о Шпицбергене и принял решение вступить с нами в переговоры о признании. Это шаг вперед».

Но тут же Александре Михайловне пришлось признать иное. Решающую роль, оказывается, сыграло отнюдь не использование вопроса о Шпицбергене как наиболее действенного средства давления. «Конечно, — записывала Коллонтай, — слухи о том, что Англия, Италия, Дания и Швеция собираются нас признать, подталкивают норвежцев»66.

А.М. Коллонтай не ошибалась. Ровно через месяц Советская Россия вступит в полосу признания странами Европы. 4 февраля 1924 года — Великобританией, 7-го — Италией, 14-го — Норвегией, 25-го — Австрией. Их примеру последовали в марте — Греция, Швеция, в июне — Дания. А в октябре и Франция, от которой очень многое зависело в случае попытки СССР присоединиться к Парижскому договору.

Но еще раньше само принципиальное согласие Норвегии признать де-юре Советский Союз подтолкнуло НКИД к необходимости завершить урегулирование проблемы полярного архипелага. Вынудило отказаться от прежних притязаний на него даже в форме «ничейной земли» либо кондоминиума, чего намеревалось добиться царское правительство. Возвестила о новом курсе Москвы газета «Правда». Опубликовала 27 ноября 1923 года интервью с А.М. Коллонтай «Норвегия и СССР». Вернее, если судить по форме, содержанию, — традиционную редакционную статью, явно выражающую мнение наркомата и Совнаркома. В ней далеко не случайно небольшой, всего в четыре абзаца, раздел выразительно назвали «Признание суверенитета над Шпицбергеном».

«Россия с давних пор, — поясняла газета, — принимала деятельное участие в судьбе и в правовом режиме на Шпицбергене.

Значение Шпицбергена, являющегося важным источником угольных богатств, возрастает с каждым годом. К тому же шпицбергенский уголь обслуживал и мог бы прекрасно обслуживать наши северные порты. Поэтому признание суверенитета Норвегии над Шпицбергеном со стороны СССР, несомненно, являлось бы политической уступкой со стороны России интересам Норвегии. Отсюда ясно, что нельзя отрывать этот важный вопрос от ряда других политических вопросов, подлежащих взаимному урегулированию».

О том же, о своей готовности принять именно такое решение — признать суверенитет Норвегии над Шпицбергеном, — Наркоминдел уведомил Кристианию и нотой от 31 декабря: «Тот факт, что королевское правительство молчаливо признало в своей памятной записке от 26 сентября 1923 года законность русских претензий (подразумевалось восстановление прав российских граждан и обществ на разработку шпицбергенского угля. — Прим. авт.), расположил правительство Союза рассмотреть все предложения, которые королевское правительство соблаговолит представить ему по вопросу об окончательном статуте этих островов, скрупулезно стараясь при этом действовать так, чтобы норвежским интересам не был нанесен ущерб»67.

В переводе с дипломатического языка на обычный нота означала одно — Советская Россия готова признать условия Парижского договора, надеясь и на уважение своих экономических интересов.

Тогда настала очередь Норвегии сделать ответный ход в партии, которая вдруг стала развиваться стремительно. Всего через три дня, 4 января 1924 года, открывая сессию стортинга, король Хокон VII, говоря об основных задачах, стоящих перед страной во внешней политике, признал желательным «урегулирование нормальных отношений с Советской Россией»68. Иными словами, признания СССР. Теперь по неписаным правилам игры Чичерину и НКИДу следовало напомнить о предоставлении твердых гарантий регистрации советских заявок на угольные шахты и месторождения угля. Разумеется, тех, что прежде, до революции, принадлежали российским гражданам и компаниям. Однако нарком, вполне удовлетворенный достигнутой целью, забыл обо всем другом. Перестал придавать экономическим вопросам хоть какое-нибудь значение. Более того, отклонил предложение Коллонтай использовать крайне благоприятную ситуацию и приобрести у норвежцев несколько участков. Посчитал такую идею «лишней», могущей даже принести неприятности69. Но, что не менее возможно, просто решил выждать официального заявления Кристиании.

15 февраля 1924 года Норвегия объявила о признании «правительства Союза ССР как единственной фактической и юридической властью Союза». Выполнила свои обязательства. Поспешила выполнить свои и А.М. Коллонтай. На следующий день вручила К. Мишле ноту, которой СССР признал суверенитет Норвегии над Шпицбергеном, включая остров Медвежий. При этом, как и добивалась Кристиания, было подчеркнуто: Советский Союз «в будущем не будет выдвигать возражения по поводу договора о Шпицбергене от 9 февраля 1920 года и относящегося к нему Горнорудного регламента»70.

Так завершился более чем полувековой спор о принадлежности не только заполярного архипелага, но и острова Медвежий. Советская Россия отказалась от каких-либо прав на них. Правда, этим проблему политического размежевания в западной части Арктики разрешить полностью не удалось. Осталась без юридически установленной и признанной мировым сообществом принадлежность Земли Франца-Иосифа и острова Виктория, лежащего между норвежским Свальбардом и советской Новой Землею.