Просто жизнь - Алексей Ельянов

Как-то оказались Петр и Анюта у Новой Голландии, а потом невдалеке от Адмиралтейского завода.

— Вот здесь я учился вместе с Ильей, — показал Петр на высокое серое здание, из которого выбежали, весело расталкивая друг друга, рослые парни в синих форменных кителях. И ему отчетливо вспомнились далекие дни. Когда-то он жалел, что пошел в ПТУ, а теперь знал — все было как надо. И особенно ему повезло, что попал потом на стапель к мастеру Титову.

Петр повел Анюту к площади Репина, к широкой заводской проходной «Адмиралтейца», откуда густым потоком шли рабочие. Закуривали, покупали газеты в киоске, договаривались о чем-то друг с другом, кто спешил, а кто едва-едва переставлял ноги. Все знакомо до мелочей, все памятно, от первого до последнего дня… И ему даже послышался бас Титова: «Что, академик, невесту привел? Моя находка, я тебе ее сосватал. Свадьба когда?»

Петру повезло, он получил в районном загсе пригласительный билет во Дворец бракосочетания, минуя обычно долгие сроки.

Это и в самом деле был прекрасный дворец. Старинные зеркала, бронза, мраморные ступеньки лестницы, высокие лепные потолки — непривычный простор, свет, роскошь.

В свидетелях со стороны Анюты были ее старшая сестра с мужем — Зоя и Василий Николаевич, а вместе с Петром пришли Даниил Андреевич и приехавший из Ярославля Илья.

Петр был в черном костюме, который купил специально для свадьбы. Новых вещей он не любил, довольно долго испытывал в них неловкость: движения были скованными, казалось, что все обращают, внимание на обновку, на то, как человек чувствует себя в ней.

Да еще ожидание… Толчешься в коридоре, потом сидишь в комнате для молодых и все ждешь, думаешь, волнуешься, не зная, куда деть руки, как поставить ноги, стоять ли, сидеть ли, разговаривать ли. Вот что значит нет умения держаться на людях свободно, непринужденно. Другой, наверно, никогда обо всем этом и не задумается, а уж если испытает неловкость, легко найдет выход из положения. «Вот если бы регистрация и свадьба были на стапеле… Какая ерунда, чего только тут не придет в голову…»

Но все-таки, а если бы там, или в Гридине, под разудалые кадрили… Пахом и Пахомиха венчали бы их…

Естественности, простоты хотелось Петру, а не внешней пышности и шума, — он всегда избегал быть центром внимания многих. Что-то каменело в нем, как будто уходил из него он сам, в общем-то мягкий, спокойный человек, а на его месте оказывался этакий провинциальный актер. Тогда и сердце холодело, и душа переставала воспринимать полно. Все становилось невзаправдашним. Теперь он всячески старался изгнать из себя это раздражающее его состояние.

Петр смотрел на людей, пришедших во Дворец бракосочетания в такой особенный для него день, и уже в который раз возвращалось к нему щемящее чувство несправедливости, беды, — в этом мире нет уже его матери. Отца на свадьбу он пригласить не захотел.

Из комнаты для невест вышла Анюта.

На ней не было фаты, она нарядилась в парчовое длинное платье, подарок всех сестер. Шея и плечи Анюты были оголены, тонкую талию перетягивал пояс, завязанный сбоку широким бантом. Петр смотрел на Анюту не отрываясь — свадебный наряд облегал ее так же естественно, как простая одежда, какую она носила в Гридино. Ноги ее, легко приподнятые «черевичками» на высоких каблуках, невесомо ступали по паркету — цок-цок. «И ей непросто в этом наряде, в этом дворце… И все же именно такое вот запоминается на всю жизнь…»

Анюта изо всех сил старалась быть сдержанной, да не получалось. Яркий румянец выдавал ее волнение, то и дело она поправляла волосы.

Молодых пригласили в зал, на второй этаж. Анюта и Петр стали подниматься по лестнице. Зеркала отражали их разгоряченные лица и полные смятения глаза. Вот здесь надо остановиться для фотографирования, а вот в эти белые двери — войти под руку…

Петр был взволнован необычайно, он даже плохо воспринимал слова пожилой, улыбающейся женщины, которая после торжественно-наставительной речи спросила, согласны ли они стать мужем и женой. Еще бы! Конечно, он обещает всем и прежде всего самому себе быть верным только Анюте и только той жизни, которая — на двоих, что бы ни было там, впереди… При свидетелях, перед всем миром Петр теперь в ответе не только за себя одного… «Да, согласен…» А она? Да, она тоже… она сияет, она верит, надеется, она любит… Да, согласна она стать женой и принять фамилию мужа, — они оба будут Ивановыми.

«Поздравляем, желаем счастья», — эти слова слышались со всех сторон. «Счастья желаем — большого, полного, личного, семейного, всякого…»

Нет на земле человека, которому не хотелось бы стать счастливым. Но что оно есть — счастье? Это, быть может, состояние, когда очень хорошо тебе самому и всем вокруг с тобой хорошо?.. Оно в единстве и в малых частицах, одно на всех и свое для каждого, оно многолико, оно, как чистая вода, не имеет цвета и запаха, и безвкусно, текуче, и необходимо, как вода… Счастье! Сам звук этого слова знаком и желанен всем. Но один, услышав это, печально покачивает головой — мол, где оно, давно ушедшее это счастье? Другой слегка приподнимает брови — мол, в чем оно, кто знает?.. Третий улыбается таинственной улыбкой — мол, я-то знаю, что такое счастье, оно пополам с бедой, с горечью. Наступит расплата когда-нибудь. Или если не расплата, то будни. нудные, серые, черные, фиолетовые, синие, какого угодно цвета, только далеко не розовые. Эту редкую краску природа приберегает для особых случаев.

Петр и Анюта жили в радужном свете, может быть, даже слишком радужном, и порой чувствовали это. Увидят вдруг согбенную, едва передвигающую ноги старуху, или слепого с палочкой, или просто усталые лица возвращающихся с работы людей — и сразу им становится неловко, стыдно.

Все чаще стала приходить к Петру тревога: «Не слишком ли праздник захватил меня». Он уже не разгружал вагоны, как бывало, а деньги именно теперь были особенно нужны. В интернате тоже не оставался сколько надо, как бывало, — убегал теперь со звонком или пораньше, выкраивал время.

Анюта ждала его, так ждала, будто боялась потерять: «Мало ли что случится… всюду трамваи, автобусы…» И еще она не знала, чем заполнить свое время, — без Петра все для нее было бессмысленным, и каждую минуту она чувствовала себя одинокой, потерянной. И первый поцелуй у порога, когда Петр возвращался с работы, был с каким-то жадным счастьем, до слез.

А потом они говорили, говорили обо всем подряд, о главном и не главном одинаково взахлеб, будто спешили восполнить время разлуки, — лишь бы подтвердить, что они любят друг друга. Без этого Анюта теряла силы. И такая зависимость ее от любви радовала и тревожила Петра.

Они еще ни разу не поссорились, избегали даже маленьких размолвок. «А ведь это будет… должно быть, — порой думал он. — Как же тогда?»

Любое мнение Анюты он принимал безоговорочно, соглашался, поддакивал даже, когда не вполне был согласен. А как не согласиться, он еще не знал, «Но ведь это ждет впереди…»

Почти все Анюта воспринимала с детским удивлением: еду — «как вкусно, правда же», дома — «какие красивые, посмотри», людей — «какие они хорошие, Петечка». Петр понимал, что это не совсем так, все гораздо сложнее, но прервать восторг ни в себе, ни в жене не решался. «Потом, когда-нибудь…»

Петр привык к спорам с друзьями, к напряженному разговору, в котором решительно отстаиваются свои позиции, он уважал, даже радовался противоположности мнений и взглядов — это было естественным для него, только тогда он испытывал удовольствие от разговоров, от общения. А теперь довольно часто раздражало его во всем согласие.

И еще — он сам любил поговорить, порассуждать, а теперь больше молчал, слушал Анюту, которой хотелось говорить обо всем. Он начнет какую-нибудь мысль, Анюта подхватывает, будто все знает заранее. «Да, все верно, — думал он, — только что-то слишком просто и красиво… Мое мнение, да и не мое… Но все придет, придет, — успокаивал он себя, — мы и говорить научимся друг с другом. Надо выждать… А может быть, съездить в Новгород, как советовал Даниил Андреевич?» И они поехали.

Опоздав на рейсовый автобус, сели в новгородское такси вместе с какими-то развеселыми попутчиками. Они болтали о вине, о ценах, о продуктах, о вежливых и грубых ленинградцах, а Петр и Анюта смотрели на дорогу, несущуюся навстречу. Холодно, снежно было за стеклами машины, зябкие еловые леса стояли вдоль обочин, леса да болота, через которые не смогли пройти даже полчища татар.

В новгородских гостиницах мест не было. Ночь решили провести в фойе гостиницы «Садко», в новом современном здании из железобетона и стекла. Сидели на диванчике, обнявшись.

После долгого пути и мучительных разговоров с администраторами Анюта обессилела, разомлела в тепле, начала капризничать, сердиться.

— Есть же, есть у них хоть что-нибудь, попробуй, поговори еще.