Флирт и ревность - Джейн Донелли

— Благодарю вас, мистер Эннерман, я дам вам знать, если у меня получится еще что-нибудь, что может вас заинтересовать. И еще раз спасибо, что продали мое изделие.

Барни поднялся:

— Хорошо, вот вроде бы и все. Пошли, Джосс, выпивка за мой счет.

Эннерман слегка поколебался, потом тоже встал, с видимым усилием вытащив свою тушу из кресла — так глубоко прогнулось под ним сиденье. Он посмотрел на коня-качалку.

— Впечатляет, — сказал он. — Как вы его сюда умудрились поднять?

— Это было нелегко, — вздохнул Барни, и Сайан засмеялась:

— Легче, чем я думала. — Она вместе с ними пошла к двери, продолжая смеяться. — До свидания, — сказала она.

— Спокойной ночи. — Джосс Эннерман сжал ее руку в неожиданно легком пожатии; ей казалось, что он сожмет ее так, что косточки хрустнут. — Спокойной ночи, — сказал он, обращаясь к Лэнгли, и снова взглянул на Сайан: — Запомните — расставьте приоритеты в порядке очередности.

Она весело сказала:

— Мне кажется, они у меня уже все расставлены.

— Хм-м, — сказал Эннерман и вслед за Барни начал спускаться по узкой винтовой лестнице, держась за перила и ступая с осторожностью.

Сайан перевесилась через верхние перила и с облегчением увидела, как он ступил на площадку нижнего этажа безо всяких повреждений. Потом она вернулась к Лэнгли:

— Он немного подавляет, ты не находишь?

Улыбка Лэнгли была усталой.

— О да. Ему, как видишь, кажется, что ты просто теряешь время, работая у нас в салоне.

— Как это можно считать пустой тратой времени, если я делаю то, что мне очень и очень нравится? Что бы там ни говорил Джосс Эннерман, все остальное всегда будет для меня вторично.

— Я рад. — Его глаза выразили благодарность. — Я не хочу, чтобы для тебя что-то было важнее того, что я могу дать тебе.

Она мягко сказала:

— Для меня нет ничего важнее.

Барни явно обращался с Джоссом Эннерманом запросто, Лэнгли же, будучи менее уверенным в себе, посчитал нахрапистую, подавляющую манеру поведения толстяка довольно утомительной, как шквал ветра силой восемь баллов. Он задумчиво произнес:

— Мне иногда кажется, что этот толстяк Эннерман просто большой шумный жулик. У него есть деньги и полдюжины художественных галерей. Он считается специалистом по современному искусству, но что из того, что он говорит, искренно, а что — просто актерство, я лично не берусь сказать.

— Ты думаешь, со мной он тоже просто устроил представление, не больше? — Она не понимала, зачем ему нужно было это делать, и надеялась, что это не так.

— Нет, конечно, у тебя есть талант.

— Знаешь, а правда, из него вышел бы хороший цирковой конферансье. В цилиндре, в красном плаще, белых бриджах, с длинным, но безобидным кнутом.

Они так и не пошли никуда праздновать успех Сайан. Было уже слишком поздно идти куда-то, так что они просто посидели у нее в комнате и послушали пьесу по радио. Часов в десять Лэнгли отправился домой. Сайан помыла голову и стала расчесывать волосы, сидя перед зажженной газовой плитой, чтобы они скорее высохли.

На лестнице раздались шаги. Сайан услышала стук в дверь и крикнула:

— Кто там?

— Барни.

— Что тебе?

— На пару слов. Две минуты.

— Ладно. — Он вошел, и она сказала: — Я знаю, что еще нет двенадцати часов, но все равно — сделай над собой усилие и не говори Лэнгли, что приходил сюда. Он от этого расстраивается. Ну, о чем ты хотел поговорить?

— Джосс просил меня настойчиво убеждать тебя продолжать лепить. Знаешь, его нелегко чем-то удивить, но твои работы ему действительно понравились.

— Расскажи мне про него. Он сам тоже художник?

— Он хотел им стать. Он только начинал, в Париже, и случайно засунул руку в щель крутящейся стеклянной двери и перерезал себе сухожилия. Его правая рука в совершенно безнадежном состоянии, а Джосс не такой человек, чтобы делать второсортные работы, так что теперь он помогает молодым художникам. Он не филантроп, он очень прилично на этом зарабатывает, но все, что он продает в своих галереях, — стоящие вещи, и большинство работ по-настоящему талантливые.

— Ты не назвал бы его жуликом?

Барни усмехнулся:

— Ну, если только по виду. Нет, он не жулик. Он вполне реальный, настоящий, ну может, немного экстравагантный, но если его ранить, то из него польется настоящая, красная кровь.

— А из тебя польется?

Может быть, случайно, но в этот момент он взглянул на коня-качалку. Качалка… Натали…

— Меньше, чем из других, — сказал он. — Где ты будешь работать?

— Здесь. — Это она уже решила. — И пожалуйста, не делай из этого слишком большой шумихи. Я не хочу, чтобы Лэнгли чувствовал…

— Боже упаси, — сказал Барни. — Будем отправлять их в пломбированном вагоне, после наступления ночи.

Она откинула назад свои еще влажные волосы. Барни не привык заботиться о чувствах других людей, но, когда любишь кого-нибудь, приходится с ними считаться, а Лэнгли не понравился Джосс Эннерман, и ему не доставит удовольствия, если ему будут постоянно напоминать, что Сайан теперь работает не только на него самого, но и на Джосса.

— Спокойной ночи, — скованно сказала она.

— Спокойной ночи, — кивнул Барни и вышел, посмеиваясь.

Сайан позволила себе детскую выходку — показать закрытой двери язык.

Лэнгли ничего не спросил, и она ничего не сказала. Не было сказано ни слова и об использовании старой печи для обжига, но на следующий день она начала работать над головой Джосса Эннермана. Отчасти потому, что эта идея казалась ей забавной, но большей частью потому, что в его ангельском лице был целый клад своеобразия. Никто ее об этом не спрашивал, и она никому не говорила и лепила его вечерами после работы, почти всю неделю. Голова Барни была у нее готова за несколько часов, но теперь она очень старалась, не только пользуясь инстинктивным умением рук, но и работая головой.

Барни тоже работал — над пьесой. На этой неделе Сайан видела его только пару раз, однажды мельком за завтраком, а однажды, когда шла домой после работы, встретила его на лестнице — он уже уходил.

— Как жизнь? — спросила она.

— Все под контролем, — ответил он.

Неделя прошла без событий. Барни никого не беспокоил, кроме Эмили и Лэнгли, которые считали, что он слишком много работает. Несколько раз Сайан слышала стук машинки и однажды заглянула к нему за занавеску, чтобы спросить, не принести ли ему кофе. Он сказал: «Нет» — и через какое-то время добавил: «Спасибо», так что она поняла, каким вопиющим было ее вторжение, и поклялась себе больше не входить к нему. Пусть сам варит себе кофе!