День отдыха на фронте - Валерий Дмитриевич Поволяев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
"Виллис", конечно, был слабоват для отряда, эта машина — командирская, а вот "додж" уже мог тягаться с полуторкой, главное — "доджи" были снабжены лебедками, а это в боевой машине — штука очень важная. Ездить-то приходилось по разбитым проселкам, иногда вообще по целику, машины застревали, порою так прочно, что засасывало их по самую кабину… Выручить могла только лебедка — трос ее закидывали за какое-нибудь дерево, лежачее или стоячее, и вытаскивали методом "самовывоза". Сами вытаскивались и других вытаскивали.
А еще лучше было, когда начальство расщедривалось на "студебеккер" — золотая была машина! С ней отряд АПК мог двигаться куда угодно, хоть на Северный полюс либо в Антарктиду. Хотя там вши не водятся. Точно не водятся! Но помывка нужна даже пингвинам. Один "студебеккер" — машину эту солдаты звали по-приятельски "студиком" — мог вытащить из бездонной грязи целый полк автомобилей. Причем — легко.
Вот в такие войска попал Вольт Суслов. Он рад был бы пойти в авиацию или в подводники, но недоверчивострогий буденовец из военкомата погрозил ему прокуренным до коричневы указательным пальцем:
— Цыц! Всяк сверчок должен знать свой шесток! Иди, солдат, куда тебя посылают. В армии всякая служба почетна. Понял?
Вольту ничего не оставалось делать, только громко щелкнуть каблуками ботинок.
Отряды АПК в Красной Армии проходили по ведомству военно-медицинской службы, примыкали к госпиталям и госпитальному начальству, собственно, и подчинялись… Жизнь на фронте без этих отрядов была, честно говоря, немыслима. Вольт получил форму — старую, застиранную чуть ли не до дыр гимнастерку, к которой прицепил новенькие мягкие погоны защитного цвета, так называемые полевые, тяжелые сапоги-кирзачи, пару брюк-галифе, портянки, шинель — словом, все, что было положено ему по "регламентному списку", как выразился хмурый госпитальный завхоз, обрядился и, честно говоря, даже понравился себе.
Хотя не думал, что понравится, — слишком уж по-шутовски вел себя хмурый завхоз, старался сплавить новобранцу все ненужное, что завалялось у него на складе, отложено на вырост, а расти Вольт больше не будет, — в биографию его вмешался блокадный голод, обрезал концы, на всю жизнь он теперь обречен быть похожим на школьника… Не сознанием, не башкой, не сноровкой, нет — с этим все в порядке, — а телосложением парнишечьим…
Собственно, это не телосложение было даже, а "теловычитание", как многие годы спустя после войны говорил Вольту его коллега по литературносатирическому цеху Борис Брайнин.
Едва успел Вольт натянуть на себя сапоги с шинелью, как последовала громкая команда:
— На выезд!
Тремя машинами двинулись в отдельный саперный батальон, который мотался по всем фронтовым закоулкам, как прокаженный: немцы, увязнув под Ленинградом, осев в разных городах и деревнях, очень боялись налетов партизан, диверсантов, рейдов разведчиков и старались защититься — обкладывались минами, целыми полями, вот ведь как, — подвешивали на растяжках гранаты, в землю зарывали фугасы, даже минировали собственные сапоги и печки, на которых спали и грелись в свободное время, поэтому молодняк, прибывающий на фронт — такие же юные петухи, как и Вольт, требовал при каждом разе, когда видел взрывчатку, саперов.
Впрочем, боязнь эта у молодняка быстро проходила, через три-четыре дня новобранцы, если оставались живы, уже считали себя старичками, опытными вояками.
Отдельный саперный батальон — сплошь седогривый, седоусый, рукастый и головастый, умеющий не только расковыривать хитроумные заградительные поля и превращать мины в грязный дым, но и строить дворцы, наводить переправы, взрывать крепости, ставить плотины — в общем, много чего умели солдаты этого батальона, а вот с гнидами, от которых швы в одежде делались толстыми, как корабельные веревки, справиться не могли.
Пришлось им обращаться к специалистам, умеющим воевать с паразитами.
Машины АПК встречал сам командир батальона, капитан с небольшой, под Ильича, седеющей бородкой и внимательным взглядом сердечно пожал руку командиру отряда, лейтенанту Крылову, в прошлом доценту одного из ленинградских институтов, которого подчиненные звали исключительно по имени-отчеству Никанором Петровичем, и это звучало очень внушительно, хотя сам Никанор Петрович был скромным вежливым человеком невысокого роста, похожий, как и Вольт, на городского воробья, только годами вдвое старше.
Служили в АПК солдаты, имевшие, как правило, увечья: у одного глаза нет, у другого осколок на руке отрубил два пальца, у третьего темя затянуто прочной искусственной пленкой, под которой пульсирует живой мозг, у четвертого одна нога короче другой… В общем, это были бойцы второго, а может быть, даже и третьего фронтового эшелона.
Командиром над водителями отряда АПК, в который попал Вольт, был сержант Петриченко, хотя на эту должность его никто не назначал — он назначил себя сам, поскольку был человеком настырным, любил покрикивать, и если бы не оттяпанные во время бомбежки пальцы на левой руке, он явно бы стал претендовать на должность командира автороты и требовать себе на погоны офицерскую звездочку, такой это был человек.
Комплекцию он имел отрицательную, — собственно, как и все в подразделении АПК, тощий был, основательно прожаренный вместе с блохами и гнидами, усохший до жил, да и сам был похож на большую ходячую жилу.
Пререканий не терпел и вел себя, как штабной майор, очутившийся в окопах, хотя двух других водителей, которые работали на полуторках, старался защищать, гавкал на какого-нибудь другого сержанта, иногда даже пробовал взмахивать длинными сухими руками, поучая младшего если не по званию, то по возрасту, но такие представления долгими не были, на них легко опускал занавес какой-нибудь младший лейтенант, и Петриченко покорно затихал.
Два других шофера в их отряде были обыкновенными деревенскими ребятами с Брянщины, еще до войны по комсомольской путевке закончившими шоферские курсы, а в сорок втором угодившие в один автомобильный батальон, попавший в окружение.
Вот в окружении они и хватили лиха, даже побратались на фоне всех бед, свалившихся на их долю, держались друг друга, на воронье ворчание Петриченко внимания не обращали, а однажды, когда тот очень уж раздухарился, сунули ему под нос два кулака, и тот мигом застегнул свой рот на пуговицы. На все сразу.
Фамилия одного брянского парубка была не самой оригинальной для тамошних лесных сел — Сидоров, фамилия второго — еще менее оригинальной: Иванов. Схожи они были, как родные братья, рост — сантиметр в сантиметр, ни на вершок не отличались один от другого, носы конопатые, глаза синие, как июльское небо к вечеру, плечи словно у
