День отдыха на фронте - Валерий Дмитриевич Поволяев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Под утро, в разбойно щелкающем морозе на разъезде появился укороченный состав — две теплушки с печками, поставленными внутри, и два пассажирских вагона с проводницами — тощими горластыми тетками, похожими на голодных кур.
Воздух в вагонах был нагрет печками. Неведомо, как было в теплушках, а вот в пассажирских вагонах было хорошо, тепло, и Вольт, приткнувшись спиной к стенке, собранной из крашенных лаком реек, быстро уснул.
Поезд двинулся дальше, на северо-запад измученной войной страны.
Семье Сусловых повезло — отец, приходя в себя после внезапно открывшейся раны, — противное оказалось обострение, — находился дома, госпиталь, в котором работала мать, вернулся в Ленинград, мать первым делом тоже поспешила в родную обитель, и почти одновременно с нею в доме с азиатскими подарками появился Вольт… В общем, очень скоро все Сусловы, всем составом собрались на кухне.
Отец, исхудавший, перевязанный, с темным, словно бы иссосанным лицом, сделался меньше ростом, стал совсем худым — солдаты на фронте голодали почти так же, как и блокадники; мать выглядела лучше отца — все-таки в госпиталях было больше еды, чем в окопах.
При виде родителей у Вольта даже задергалось что-то неровно на шее, звучно затрещали горловые хрящи; успокаивая себя, он неловко пошмыгал носом, затем аккуратно, боясь потревожить рану и причинить боль, обнял отца, затем обнял мать.
— Ох, предки вы мои дорогие, — зажато, с трудом одолевая самого себя, просипел он, хотел сказать что-то еще, но не смог — горло ему вновь закупорило.
Вечером мать устроила торжественный ужин — в госпитале ей удалось добыть котелок супа и три небольших куска хлеба. После супа пили роскошный азиатский чай с сахаром, произведенным в Сталинабаде, и душистым сладким урюком.
Жизнь продолжалась. На все вопросы, которые домашние задавали отцу насчет здоровья, звучал один и тот же ответ, который старший Суслов услышал однажды на фронте и запомнил навсегда:
— Не дождутся!
Судьба Лады, служебно-розыскной собаки и одновременно преданного домашнего существа, с деликатным характером, ставшей членом семейства Сусловых, беспокоила Вольта: что с собакой?
Как увел ее из дома инструктор, очень не понравившийся Вольту, так Лада больше и не возникала на горизонте семьи Сусловых.
Два собачьих питомника Вольт знал и решил туда сходить — они ближе всех других подобных заведений находились к дому; до одного питомника было вообще рукой подать, его можно было даже разглядеть с крыши, но начать Вольт решил не с него, а с заведения, что располагалось подальше.
Мать принесла из госпиталя пару гладких, но все еще пахнущих мясом костяшек, Вольт завернул собачье лакомство в тряпицу и отправился в питомник.
Шел долго. По пути встречались дома с обваленными крышами — в них попали немецкие бомбы, при виде разбитого жилья горло начинало давить, — ведь здесь остались чьи-то жизни, завершились чьи-то судьбы, раздавлено чье-то счастье… Встретилась раскуроченная, вывернутая наизнанку брусчатка двухсотлетней давности, за ней — две разбитых водокачки, сооружения местного значения, груды камней на месте бывших домов, в которые уходили черные провалы — норы в подвальные помещения. Чтобы пройти по такому городу, нужно иметь мужество.
Вольт не знал, имеет он его или нет, но как бы там ни было, расстояние до дальнего питомника он одолел и очутился около железных ворот с приваренной к ним красной звездочкой.
В капитальной будке, построенной из кирпича, сидел дежурный с новенькими малиновыми погонами на плечах, украшенными тремя лычками. В армии только что ввели погоны, новинка не вызывала ни восторга, ни возмущения, к ней отнеслись, как к обычной диковинке, знакомой по дореволюционным временам и не более того. Погоны царской армии, особенно золотые офицерские, народ помнил хорошо, а вот приживутся ли эти погоны, должно было показать время.
Сержант придирчиво глянул на Вольта:
— Чего тебе?
Вольт объяснил. Сержант, вспоминая что-то про себя, сощурил один глаз, потом другой, не вспомнил, была у них такая собака или нет, и переспросил:
— Лада, говоришь?
— Лада.
— А фамилию инструктора не помнишь?
Вольт виновато развел руки в стороны.
— В том-то и дело, что не помню.
— Тогда, парень, ничем помочь не смогу, — сержант тоже развел руки в стороны, в унисон посетителю, — так что извиняй, ежели сможешь.
Вольт втянул в себя воздух, сделался объемным, покрутил головой — уходить он не хотел, убежденность сержанта в том, что собаки по имени Лада в их вольерах не бывало отродясь, сработала от обратного, дала противоположный результат, и он решился:
— А можно мне собак посмотреть? Вдруг инструктор Ладе имя сменил?
— Такого быть не может. Не положено переименовывать собак. Это же все равно, что изменить судьбу…
— А вдруг?
— Никаких вдруг! Смешной ты, парень. Я же говорю, что такого быть не может в природе, в принципе, в корне, вообще в жизни питомников, а ты утверждаешь: может! Не может!
— Вы же понимаете, товарищ сержант, что значила собака в каждой ленинградской семье? Это же как родной человек, даже ближе.
— Пропуск нужен обязательно. У тебя пропуск есть?
— Нет.
— На нет, молодой человек, и суда нет.
И все-таки Вольт побывал в вольерах питомника, — в проходную вышел капитан и наткнулся на посетителя.
— Тебе чего?
Вольт рассказал, чего ему надо было, капитан отнесся к его поиску Лады сочувственно, все понял и велел пропустить гостя в питомник. Лады там Вольт не увидел.
Как не увидел дорогую собаку и в питомнике ближнем. Но следы ее там отыскались: на воротах, в будке всеми вопросами заправлял такой же сержант, как и в дальнем питомнике, знал он все — и кто командовал питомником в двадцать седьмом году, когда "собачьи школы" еще только затевались, и какого цвета носил рабочие панталоны Петр Первый, и что за невзорвавшееся снаряды лежат на дне Малой Невки — результат действия антифашистов где-то во Франции, на снарядном заводе, — знал даже отчество Гитлера, такой был этот человек.
— Была у нас Лада, — сказал он Вольту, — хорошая умная собака, восточноевропейская овчарка, умела толково работать, а вот проводник этими качествами не обладал… Как же его фамилия? — Сержант сморщил лоб, постарел на глазах лет на пятнадцать, седые волосы даже из ушей полезли, покачал головой удрученно. — То ли Ложкин, то ли Поварешкин, не помню… Может, Вилкин, Мискин, Тарелкин — что-то кухонное, в общем. Из головы вылетело, й-йэх! — сержант с досадою мазнул рукой по воздуху, сморщился еще больше.
— Да дело, наверное, не в фамилии, товарищ
