Спроси у Ясеня - Ант Скаландис

Гаврилыч сразу потребовал продемонстрировать прыжок. Сергей с огромным запасом перелетел планку на высоте метр шестьдесят, и Гаврилыч чуть не прослезился, оценив увиденное безошибочным взглядом профессионала.

– И этот прирожденный прыгун два года своей жизни потратил на какой-то гнусный мордобой! – воскликнул он.

В общем, освоив флоп, за неполный месяц Малин довел личный рекорд до метра девяноста (это был уже первый разряд по тем временам), а через год выполнил норму мастера и был заявлен на чемпионат Союза. Внезапная нелепая травма, за которой последовало воспаление надкостницы на голени толчковой ноги, помешала его участию в крупном турнире. И Сергей увидел в этом некий знак. Подступал момент неизбежного расставания с очередным хобби. Да, он страстно любил спорт, он был настоящим спортсменом в душе, но кроме того хотел учиться, и путешествовать, и как можно больше читать, и не только на русском языке, и переводить стихи, и сочинять песни, и петь их под гитару, и развлекаться с девчонками, и гулять на пьяных вечеринках… Все это не слишком хорошо уживалось с жестким режимом профессионального спортсмена.

Малин начал пропускать тренировки. Рост его результатов прекратился, остановившись на однажды показанном во время тренировки и теперь уже недосигаемом уровне – два пятнадцать. Сергей перестал отдавать спорту всего себя –опять же на радость маме, но дядя Семен уже начал понимать, что никакого геолога, а тем более ученого, из его племянника не получится. Надо отдать должное дяде, он не считал свою профессию лучшей на свете, да и вообще во главу угла ставил другое – простую человеческую порядочность, честность, доброту и ум. Вот эти качества он в первую очередь и пытался привить талантливому мальчишке, рано потерявшему отца и с нетерпением хватающемуся за все подряд. Бывало они до глубокой ночи просиживали на кухне за чаем и говорили, говорили, говорили уже вдвоем, без сестры Катюхи, ушедшей спать, без мамы, уставшей от их бесконечных философских споров о литературе и политике.

Благодаря дяде Семену Сергей уже в те годы многое понял о стране, в которой ему довелось родиться. Ну, о сталинских-то репрессиях он знал от родителей, и к революции поэтому относился сложно. Романтики в ней пока еще виделось много, но кое-что уже настораживало: жестокость красного террора, разрушение памятников, притеснение религии, запрещение определенной литературы. Запрещенная литература – это было особенно актуально. С нее-то и начался следующий этап его прозрения.

Дядя Семен приносил в дом самиздат. Именно в семьдесят пятом Сергей и узнал впервые, что это такое – самодельно переплетенные тончайшие листы с подслеповатым машинописным шрифтом или тогда еще экзотические ксероксы на непривычно плотной бумаге. Переснятые или перепечатанные многократно, читались они зачастую с трудом, но какое это было наслаждение! Ни с чем не сравнимое, потому что через серые и блеклые страницы проступали абсолютно новые незнакомые миры – миры Солженицына и Зиновьева, миры Платонова и Набокова, мир Авторханова – мир безжалостно правдивой нашей истории и завораживающий, ошеломительный мир поэзии Бродского. Но настоящим потрясением стал для Малина Оруэлл – "Ферма животных" и "1984", особенно "1984". Это было уже в семьдесят девятом, за пять лет до обозначенного писателем года, и может быть, великий роман просто стал последней каплей для уже заполненной до краев чаши возмущения и гнева, а может быть сказалось совпадение отдельных мыслей самого Сергея с мыслями Оруэлла – но так или иначе, именно теперь, когда он прочитал о "двоемыслии", его собственное "двоемыслие" закончилось раз и навсегда. Очень разные миры очень разных авторов сложились вдруг в единый уродливый неправдоподобно страшный, но удивительно реальный мир, и это был тот самый мир, в котором ему довелось жить. Словно в детской мозаике, нашлось последнее недостающее звено, картинка сделалась цельной, и иллюзий не осталось. Совсем не осталось. Теперь он знал о чудовищной советской системе примерно столько же, сколько все остальные будут знать лишь через двенадцать лет, когда по Москве прогрохочут танки и развалится "империя зла" – Советский Союз.

Конечно, он был не один такой знающий. Но людей, понимающих ситуацию в равной мере с ним, было крайне мало. И по молодости лет он впал тогда в некую эйфорию, почувствовал себя посвященным в страшную тайную, причастным к элитарному глубоко законспирированному обществу. Потом пришло понимание: людей, посвященных полностью в страшную тайну не только крайне мало, но они еще и крайне разобщены. Собственно, объединение этих людей, было в принципе невозможно. Как объединить высшее партруководство, высшую сволочь, безусловно, знающих и понимающих все, но и готовых на все (абсолютно на все!) ради собственного благополучия и – писателей-диссидентов, творящих в стол в ожидании новых времен или выдворенных за границу; как объединить бегущих из КГБ на Запад лучших офицеров и – бегущих в Израиль евреев – учителей, врачей, ученых – лучших в стране специалистов; как объединить тех семерых, что вышли в шестьдесят восьмом на Красную площадь с лозунгом "За вашу и нашу свободу", чтоб отбывать теперь наказание неизвестно где и – таких как он, Сергей Малин, просто начитавшихся Оруэлла "под одеялом". Впрочем, попытки как раз такого объединения были. Сергей, конечно же, слышал о то и дело образующихся подпольных движениях и партиях. Но если за чтение самиздата сажали очень редко, а за распространение просто чаще, то за создание нелегальных организаций сажали обязательно, всех и очень быстро. И к тому же Сергей теперь знал, куда сажали. И путь в спецпсихушку казался ему принципиально тупиковым.

Конечно, идти против танка с шашкой наголо – это очень красиво, но только до того момента, пока кишки не начали наматываться на траки, ведь трудно увидать что-то красивое в грязно-кровавом месиве, где мозги уже не отличить от дерьма. Так что проклятый Ильич оказался беспощадно прав, когда просто и четко сформулировал в горячо любимой всеми со школьных лет работе "Партийная организация и партийная литература": "Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя ". Действительно нельзя. Более того, надо жить по его законам, даже если хочешь бороться с ним и победить. Не даже, а именно, именно, если хочешь бороться и победить.

Конец ознакомительного фрагмента.