Золотая кровь - Евгения Черноусова

тамбур, чтобы дохнуть хоть не свежего, но всё же прохладного воздуха. Потом сказала запаренной мамаше: «Давай своего крикуна, приляг на часок». Когда мамаша уснула, сняла со вспотевшего младенца одеяло. Стало прохладнее, и он замолчал. Когда рассвело, мамаша проснулась и сказала виновато: «Что же вы меня не разбудили? Господи, я в первый раз за три месяца столько проспала! Ложитесь, ради бога!» «Да я на этой жёрдочке…» Толстая Ира кивнула на свою узкую полку. Молодка взяла Ирину подушку и перебросила на свою полку. И часа три она проспала. С перерывами, конечно. То ребёнок закатывался криком, то мамаша собирала вещички на выход. Слышала, как та наказывала соседям: «Не допускайте к ней скандальную подругу, пусть поспит». Встала Ира за час до прибытия и получила свою порцию упрёков: «С твоей нервной системой могла бы и на боковой полке выспаться! А я глаз не сомкнула!» Соседи хихикали. Дальше добирались тоже с приключениями: автобус газанул перед самым их носом, а следующего ждать два с лишним часа. На такси не нашли попутчиков. И тут в недобрый час одна женщина сторговалась с попутчиком до Патриаршего, который в Утятинском районе и всего в двадцати километрах от райцентра. Утомлённая Ира уговаривала дождаться автобуса, но Люда была непреклонна: «Поехали, я его уговорю нас дальше везти», хотя шофёр сразу сказал, что едет только до Патриаршего. Но с ним не суждено было и до Патриаршего доехать. Он курил, открыв окно, и слушал какую-то заунывную кавказскую музыку. Люда потребовала курение прекратить, окно закрыть и музыку выключить. Водитель остановил машину и выставил сумки подруг на обочину: «Вылезайте, дальше я вас не повезу!» Когда машина уехала, стал накрапывать дождь. Редко проезжавшие машины не останавливались, Люда упрекала подругу, что не надо было вылезать из машины, никуда бы шофёр не делся, повёз бы. Когда, наконец, их пустил в свой ржавый жигуль сердобольный дедок, у Иры уже поднималась температура. Душил какой-то сухой перхающий кашель, Люда шипела: «Прекрати, хватит притворяться!» Дедок сказал: «Вы совсем никуда, давайте доедем до больницы». Больница эта сестринского ухода, здесь, в основном, не больные, а старые, кто уже себя обиходить не может. Медсестра послушала и сказала: «Бронхит жуткий. Рентгена у нас нет, но завтра передвижной флюорограф приедет. Останетесь?» Ира кивнула, Люда шипела: «Ты с ума сошла, я тут не собираюсь задерживаться!» Медсестра ей сказала: «Через 10–15 минут будут два автобуса. Один — в Утятин из Рясовска, другой — из Москвы до Новогорска». Люда заявила: «Я уезжаю!» Ира только рукой махнула, сил уже не было. Снимок показал пневмонию, сокамерницы склочные, кормёжка скудная, да и аппетит пропал. Становилось всё хуже. Позвонить родным не могла, зарядку впопыхах дома забыла. Если бы не Оля…

Собравшиеся на ужин сочувственно внимали рассказу. Алдона, сразу подошедшая погладить по головке расстроенную старушку, стала расчёсывать её спутанные за время болезни волосы, а потом сказала: «Терпеть не могу эту Люду-зануду. Сашка её зовёт занудной бабушкой». Оля прикрикнула: «Нельзя так про взрослых», на что Эдик возразил: «Я тоже так её зову. А Алдонка наша сама уже почти взрослая». Петя тоже вставил свои три копейки: «Моя Таня ни с кем не ругалась. Только с ней». Оля их упрекнула: «Они с детства дружат!» «Да никогда мы не дружили, — вздохнула Ира. — Жили в соседних домах, попали в один класс. Иногда гуляли вместе. И всё. После школы разбежались: я — в ЛЭТИ, Люда — в ЛКИ. Здоровались при встрече во дворе, я же всю жизнь живу на одном месте, и Людина мать также. А после пятидесяти, когда она со вторым своим разбежалась, потом мать померла, стала мне названивать. У психологов этот синдром называется «вечерний звон». Пока человек на работе, он не ощущает своего одиночества. А домой приходит — и понеслось! Она преподаватель, рабочий день вдвое короче. Прилетишь домой, есть охота, дела хозяйственные накопились. Картошку чистишь, а тут — дзинь! И пошла выдавать! Вода льётся, стиралку отключать пора, сковорода подгорает. А она о своём». «А чего терпела-то?» — спросил Степаныч. «Ну, как сказать. Это мне вроде послушания. Да и жалко её. Мама воспитала пуп земли. Если до таких лет она в этом непоколебима, другой уже не станет. И то, что с нами в дороге случилось, в её глазах целиком и полностью моя вина. Так ведь она тебе сказала?» «А может, хватит терпеть? — вмешалась Любовь Алексеевна. — Она при мне эту историю излагала. Мы все в шоке были. Как можно бросить больную подругу в богадельне и унестись домой? Оля за вас испугалась, если бы не эта история, она бы в Утятин не поехала».

Наутро деды решили поудить. Встали рано, долго препирались с Олей и Любой по поводу завтрака и одежды, потом всё-таки выкатились в заднюю калитку, напротив которой в воде стояла дощатая площадка на сваях, что-то вроде лодочного причала, к которому вели дощатые же мостки. Пожилые дамы проконтролировали их переправу по довольно узким мосткам и оставили одних на пустынном в эту рань берегу.

Молодёжь проснулась позже. Сначала появился Эдик, потом Наташа. Последней приползла зевающая Алдона. «Чем моложе, тем ленивее, — прокомментировала Любовь Алексеевна. — Все просыпаются строго по возрасту». «Сейчас буду камеры устанавливать, — деловито сказала девочка. — И ничего я не ленивая!» Она привезла кучу всяких подержанных деталек, которые выпросила у Даши, и собиралась всё это опробовать. С час она таскалась с ними вдоль задней стены ограды, примериваясь, как удобнее направить камеры на причал. Ей не нравилось, что на мониторе видны были только спины рыбаков. Наконец Алдона поняла, что лучше ракурса не будет, и уселась в гостиной за ноутбук, настраивать изображение. Потом вдруг закричала «Дядя Эдик!» и понеслась во двор. Во дворе она крикнула охраннику: «Сергей Иванович, бежим!» и кинулась к задней калитке. Спустился недовольный Эдик, спросил: «Алдона, ты что вопила?», заглянул в ноутбук, вскрикнул и кинулся к задней калитке.

Когда Любовь Алексеевна, Оля и Наташа вернулись с рынка, они увидели во дворе множество, как им показалось, посторонних. Валялась на боку коляска Алексея Степановича, у которой на корточках сидели Женя, Эдик и ещё один пожилой мужчина, стоял с папкой полицейский, ему втолковывали что-то старик в мокрых по колено брюках и с багром в руках и девушка модельной внешности. Ира сидела на диване-качелях, Петя — на пластмассовом кресле, принесенном с балкона, Алдона стояла рядом с ним. «Где Лёша?» — вскрикнула Любовь Алексеевна. Эдик вскочил, обнял пожилых дам и сказал: «Девочки, не волнуйтесь, все