Эммелина - Джудит Росснер

– Но ведь мистер Магвайр хороший? – спросила она наконец. Вспомнились слышанные еще в Файетте разговоры о каких-то достойных сожаления поступках. Часто их восприятие гораздо меньше зависело от того, каковы они были, чем от того, кто их совершил. Один и тот же поступок, совершенный разными людьми, мог быть расценен по-разному.

– Он очень хотел бы быть хорошим, – ответила Хильда, – а это, пожалуй, самое большее, что можно требовать от мужчины.

Эммелина взглянула украдкой на Хильду, чтобы понять, не шутка ли это. Но Хильда не улыбалась.

– А вы не думаете, что Люси Шортер тоже хотела бы быть хорошей? – невольно спросила Эммелина.

– Я думаю, что тебе надо любоваться водопадами, и не ломать себе голову над судьбой Люси Шортер. И еще я думаю, как я рада, что мы почти дошли: никто еще не терзал меня так вопросами, разве что в школе!

Эммелина искусно изобразила ошеломление при виде водопадов и снова почувствовала себя виноватой. Напористая въедливость миссис Басс делала естественными попытки защититься от нее с помощью лжи или хотя бы утаек, но хитрить с Хильдой совсем не хотелось. Однако выхода не было. Когда Хильда указала на дом, Эммелина поахала, восторгаясь его размерами и великолепием, а когда они подходили уже к дверям, изобразила изумление по поводу выбитого над ними имени «Стоун».

– Это дом Элайи Стоуна, – сказала Хильда своим обычным бесстрастным тоном. – Почему бы его имени и не красоваться над входом?

Дверь им открыла высокая, изящно одетая женщина. Ее шелковое лиловое платье было скроено без ухищрений, но превосходило, пожалуй, все, когда-либо виденное Эммелиной. При взгляде на него она вновь почувствовала убожество своего скрытого сейчас под шалью домотканого платья. Конечно, она будет единственной из приглашенных, «так» одетой.

Женщина поздоровалась с Хильдой по имени. Хильда представила Эммелину. Перед ними была сестра мистера Стоуна, Присцилла Стоун, которую накануне вечером Эммелина видела на фоне гобеленовых обоев.

– Входите, пожалуйста, многие уже здесь, – сказала мисс Стоун.

Голос у нее был мягким и музыкальным. А говорила она, как и прочие члены семьи, как и преподобный Ричардс, на манер образованного бостонского сословия. Но здесь, в доме, в устах Присциллы Стоун, или младшей сестры Айвори, Пейшенс, которую Эммелина видела тогда, накануне вечером, лежащей на диване с прижатой ко лбу рукой и которая сейчас большую часть времени провела в этом же положении, этот выговор звучал и приятнее, и ласковее.

Мисс Присцилла Стоун пригласила их в дом. В просторном холле зажжены были газовые рожки, хотя сумерки еще не наступили и можно было, пожалуй, обойтись и без света. Мисс Стоун велела служанке взять шали и провела их в комнату, виденную Эммелиной из окна. Там было просто не протолпиться.

Возле окна, за которым Эммелина пряталась предыдущим вечером, стоял мистер Магвайр, окруженный небольшой стайкой девушек в черных шелковых платьях. Вообще все женщины в комнате были одеты или в черный шелк, или же в платья из еще более дорогих тканей; на многих были нарядные воротнички и даже драгоценности. Эммелина на мгновение закрыла глаза, словно пытаясь забыть свое жалкое домотканое платье.

Какой-то голос доминировал над всеми прочими. Открыв глаза, она увидела, что человек, принятый ею накануне за мистера Элайю Стоуна, по-прежнему сидит в своем на трон похожем кресле, почтительно окруженный наиболее многочисленной группой гостей. Седина едва тронула его прямые темные волосы, грубоватое лицо было румяным, держался он самоуверенно, хотя и как-то нервно. Мисс Стоун представляла ее и Хильду пришедшим ранее гостям, а слух Эммелины улавливал совершенно невероятные обрывки фраз типа: «И тогда мистер Лоуэлл и я… И потом мы с мистером Буттом и мистером Лоуэллом отправились в Лондон…» Хильда была кое с кем знакома, обменивалась непринужденно короткими репликами.

Около пианино, как и вчера, сидела все та же женщина, но сейчас она не играла, а, повернувшись спиной к клавиатуре, разговаривала. Простое черное платье, никаких драгоценностей; белокурые волосы туго стянуты в узел. Лицо ее удивляло какой-то не городской грубоватостью, было сильным, строгим и твердым. Покрытое сетью морщинок, оно совершенно не походило на лицо женщины, живущей в роскоши и холящей себя. От нее трудно было отвести взгляд, но они уже подходили к окну, возле которого стоял мистер Магвайр.

– А, вот и Эммелина, – тотчас сказал он. – Пойдем, я представлю тебя миссис Магвайр.

– Вы знаете, я больше не могу ходить на фабрику, – говорила между тем Айвори Магвайр, обращаясь к сидевшей рядом с ней на диванчике супружеской паре. У нее был высокий и тонкий голос, который хорошо подошел бы маленькой девочке, а в данном случае поразил Эммелину несоответствием облику.

– Глядя, как выгружают хлопок, я сразу же начинаю думать о несчастных рабах, которые собирали его. – И она принялась подробно делиться с собеседниками впечатлениями о поездке с отцом на хлопковые плантации, где ее потрясли чудовищные условия жизни рабов.

У ног матери две прелестно одетые маленькие девочки играли с красивыми, привезенными из Европы куклами (кроме девочек, у Магвайров были еще два сына, которые находились сейчас наверху с нянькой), а непрерывно ухающий голос Элайи Стоуна все время как бы оттенял звучащую в высоком регистре речь дочери.

– Айвори, – обратился к жене мистер Магвайр (в его устах имя звучало как «Ойвори», и несколько недель спустя он сказал Эммелине, что тесть вздрагивал каждый раз, когда слышал это), – Айвори, вот Эммелина Мошер, о которой я тебе рассказывал.

– Рада вас видеть, Эммелина, – проговорила миссис Магвайр приветливо, но без улыбки. – Мистер Магвайр вас очень хвалит.

Эммелина зарделась от смущения и удовольствия, но совершенно не знала, как ей держаться: мешало ее неуклюжее платье, мешали руки, норовившие все как-то дергаться, что-то ощупывать, тереть глаза. К тому же она ощущала, что мистер Магвайр забавляется ее смущением, и от этого, конечно, смущалась еще более. Раньше ей приходилось видеть, как его добродушная ирония улаживала разгоравшиеся ссоры. Например, только на прошлой неделе он сумел ловко уладить спор между двумя работницами, каждая из которых обвиняла другую в том, что нити основы чересчур часто рвутся. Выслушав их с суровым выражением лица, он объявил: «Да, дело серьезное, и, хоть вы были всегда подругами, а нити можно связать в два счета, я не советую вам мириться, а предлагаю немедленно растоптать вашу дружбу ногами». Расхохотавшись от этого предложения, девушки в превосходнейшем настроении, обнявшись, вернулись к станку.