Эммелина - Джудит Росснер

Проезжая часть была здесь вымощена, а пешеходные дорожки – нет. Дома стояли на участках земли, многие из которых были не меньше, чем ферма Мошеров. Было слишком темно, чтобы читать названия улиц, но, оказавшись почти напротив водопадов, она подумала, что, наверное, пришла правильно. Перед нею был единственный угловой дом, особняк каменной кладки, выстроенный из того же серого камня, что и лоуэллская баптистская церковь. Расположенный перед ним палисадник окружала ограда, а сзади дом был не огорожен и земля не ухожена. Ограду опутывали жесткие стебли вьющихся роз, узловатые от потемневших и высохших в зимнем холоде плодов.

Два высоких фонаря, словно два стража, стояли по обе стороны, освещая парадный вход и табличку с именем «Стоун». На какую-то долю секунды она подумала, что вышла все же к чужому дому. Но потом вспомнила, что Элайя Стоун – отец миссис Магвайр.

В окнах обоих этажей мелькали огни, и это придавало дому какое-то волшебное очарование. Шторы нигде не были задернуты, а просто обрамляли окна. Две-три фигуры двигались за стеклами, как бы скользя в мерцающем свете. Ворота были не заперты, и ей вдруг отчаянно захотелось войти и заглянуть в окна, но она знала, что делать этого не следует, и замерла на месте, пытаясь заставить себя уйти. Представление о времени было уже утеряно, она помнила только, что ужинать кончили в половине восьмого и вскоре она ушла. Удар колокола, означавший команду тушить огни, раздавался в девять, а в десять все двери пансионов запирались на ночь.

Твердо решив уже повернуть назад, она вдруг услышала доносящуюся из дома музыку и, словно подчиняясь ей, потянулась вперед, чтобы лучше слышать. Ей было не распознать инструмент, на котором играли. Может быть, это было пианино, которое она видела на картинке, но никогда не слышала. Нежные звуки летели из глубины огромного дома сквозь ночь прямо к ней.

Словно во сне открыв ворота, она пошла по дорожке к дому. Обогнув светлый круг фонаря, двинулась к окну, за которым – она это чувствовала – что-то происходило. Музыка делалась все светлее и нежнее, и Эммелина не могла уже остановиться. Затаив дыхание, она прокралась за кустами к самому окну. Привстав на цыпочки, она смогла увидеть большую часть комнаты, невиданной по великолепию и богатству.

Атласные шторы обрамляли окна. Ковер с узором из роз, разбросанных по зеленому фону, устилал пол. Стены, обшитые внизу панелями из красного дерева, покрывали изящные обои, выглядевшие не бумагой, а гобеленами. Богато обитые кресла и диваны были красиво расставлены возле небольших столов и жардиньерок, на которых сверкали яркие лампы. Комод, стоявший так, что она превосходно его разглядела, был черный, лакированный и инкрустированный перламутром. В самом большом кресле, в видимом центре комнаты, сидел, читая, внушительного вида мужчина лет пятидесяти. У стены расположилась женщина, тоже немолодая; она вышивала. Другая женщина, лица которой Эммелина не могла видеть, лежала на диване, прикрыв лоб рукой. Следом в поле зрения попало пианино. Возле него на вращающемся табурете сидела стройная женщина в черном платье с короной из светлых кос на голове. Играя, она очень прямо и почти неподвижно держала спину. Пальцы у нее были длинными и тонкими. Эммелине очень хотелось разглядеть и лицо, однако это не удавалось. Но еще больше хотелось каким-то чудесным способом проникнуть в дом, сесть рядом с этой женщиной, закрыть глаза и позволить музыке заполнить душу. Опустив веки, она уже почти почувствовала себя там, в комнате… А когда снова подняла их, в комнату вошел мистер Магвайр.

Он был какой-то необычный, хотя в чем это выражалось, она сказать бы не сумела. На нем были домашние брюки и куртка свободного покроя, но дело было не столько в одежде, сколько в его поведении. Он казался, как всегда, оживленным, но как-то менее радостным, чем бывал в ткацкой, где обычно имел озорной, предвкушающий удовольствие вид, словно уверен был, что, куда ни пойдет, что ни скажет и что ни сделает, все будет просто отлично.

Подойдя к пианино, он положил руку на плечо жены, потом, наклонившись, поцеловал ее в волосы. Казалось, она не заметила этого. Он перешел к дивану, где лежала, держа теперь в руках книгу, другая женщина. Кажется, он сказал ей что-то. И, наверное, она ответила, потому что он улыбнулся и обратился к пожилому мужчине в кресле. Тот на секунду поднял глаза, но сразу, не изменив выражения, вновь погрузился в чтение.

Внезапно мистер Магвайр направился к окну. Эммелина скорчилась за кустами, сердце ее забилось так громко, что она испугалась, как бы его оглушительные удары не выдали ее присутствия. Когда она осмелилась поднять голову, он уже снова ушел в глубь комнаты, но она все еще боялась шелохнуться; он вполне мог увидеть ее, стоило ей только двинуться.

По дороге домой, поглощенная воспоминаниями о мире в окне, она даже и не заметила, что на улице, кроме случайных редких прохожих (мужчин, идущих в одиночку или маленькими группами), никого нет. О времени она тоже ни ризу не вспомнила и, только подойдя к пансиону миссис Басс и обнаружив, что дверь заперта, в первый раз осознала, что, вероятно, уже очень поздно. Но ведь не может же быть уже десять! Ведь если так, ей придется теперь спать на улице! Она постучала, но никто не ответил. Волной поднималась паника, чувство, что наступает уже наказание за ее своевольный поступок. Отчаянно заколотив в дверь, она принялась так громко выкрикивать имя миссис Басс, что та услышала из своей комнаты и вышла.

Эммелина вся дрожала.

– Ымельина! Где ты была, детка? – воскликнула миссис Басс.

– Я пошла погулять и заблудилась. – Это была первая преднамеренная ложь в ее жизни.

– Быдняшка, – промурлыкала миссис Басс, впуская Эммелину в дом и сразу же укутывая шалью, – как же так можно!

– Я не думала, что опоздаю, – проговорила Эммелина, пока миссис Басс закрывала за нею дверь.

– Конечно, конечно! Пойдем-ка, детка, в кухню, я дам тебе чашечку горьяшево чаю!

«Горьяшево». Оттого, что ложь неожиданно оборачивалась такой приятной стороной, Эммелина почувствовала себя вдвойне виноватой.

Миссис Басс провела ее в кухню, поставила на дровяную печку чайник, усадила Эммелину за стол и подала пирог и чай.

– Никогда больше не смей разгуливать так поздно ночью. Это опасно. В городе много дурных людей. Ведь это тебе не Мэн.

– Но мне так хотелось погулять за городом. – Еще одна ложь, хотя, может быть, и неполная. По правде-то говоря, она боялась ночного файеттского леса, а этот сложенный из кирпичей мир Лоуэлла был в общем-то одинаковым в любое время суток.

– Ты просто скучаешь по дому, по маме, – сказала ей миссис Басс, – нет ничего страшнее, чем Рождество вдали от дома. Ведь так? Но я устрою для вас, девушек, вкусный обед. И знаешь, Эммелина, я даже подумываю о том, не устроить ли чай, и тогда…