Змеев столб - Ариадна Борисова

Город трудился, отдыхал, спал, просыпался, учился и развлекался – жил, по-прежнему глядя невинными окнами в лица людей. Но вот лица стали другими. Одни недоумевали, не желая верить в угрожающие приметы, другие поддались холодному безумию, навеянному западным ветром.

Вслед за евреями из Клайпеды потянулись литовцы. Люди, пятнадцать лет назад считавшие удачей переселение сюда, чуяли приближение лиха. Однажды Мария обнаружила, что в соседнем продовольственном магазине, принадлежащем литовской семье, сменилась вывеска. Всегда приветливая продавщица на чей-то вопрос о товаре ответила, что не понимает по-литовски…

Перед сеансами в кинотеатрах показывали короткометражные документальные фильмы о перспективных преобразованиях в Германии, берлинских Олимпийских играх трехгодичной давности, крутили и знаменитый «Триумф воли» Лени Рифеншталь. Немецкие газеты в открытую печатали статьи о преимуществах расовой чистоты. Мальчишки-газетчики бесплатно раздавали всем желающим брошюры и книжки с антисемитской гитлеровской пропагандой. Листовки с соответствующими призывами «украсили» остановки и стены домов.

Знакомые при встрече отворачивались от Хаима – кто стыдливо и сочувствуя, кто – с открытой неприязнью. По улицам с песнями и барабанным боем маршировали отряды гитлерюгенда. Марию выводили из равновесия воинственные выкрики за окном. Она начала уговаривать мужа переехать.

Фирма, где он служил, не собиралась сворачиваться, напротив, расширялась и увеличила поставки в Германию. Начальство избавило Хаима от европейских командировок, но от него самого избавляться не собиралось. К переезду он стал склоняться лишь после того, как одна из клайпедских газет, захлебываясь восторженными отзывами, стала публиковать с продолжениями «Майн кампф». Хотя Хаим прекрасно знал о ненависти фюрера к евреям, ознакомление с прославленным текстом потрясло его до глубины души.

Мария расстраивалась, что хозяйка их избегает. Хаим и сам это заметил. В последнее время фрау Клейнерц едва с ними здоровалась. А ведь совсем недавно так по-матерински заботилась о молодой семье Готлибов, страшно гордилась тем, что сыграла немалую роль в соединении влюбленных и радовалась их согласной жизни в «Счастливом саду». Старушка с удовольствием учила Марию домашним премудростям, угощала свежей выпечкой, любила по утрам выпить вместе с ней чашечку кофе…

Теперь жильцы не решались зайти в столовую, дверь которой прежде была гостеприимно распахнута для них.

– Она скоро нас выставит, – вздохнул Хаим и оказался прав.

Как только схлынули рождественские праздники, домовладелица остановила его на лестнице. Было видно, что она плакала, веки припухли, носик покраснел и напоминал чуть недозрелую ягоду клубники. Фрау Клейнерц не поднимала глаз.

– Мне нужно поговорить с вами, герр Готлиб… Видит бог, я хорошо к вам отношусь. Я считаю вас с женой порядочными людьми… Я привязалась к вам… и мне совестно… Мне стыдно, что приходится, но я вынуждена…

– Отказать нам в жилье? – помог Хаим.

– Да, – выдохнула она с облегчением. – У меня собственные взгляды на политику. Я не рассталась бы с вами, если бы не соседи… Они пригрозили мне погромом за то, что я сдала такую хорошую квартиру не своим! Ведь вы… не арийцы… Ваш отец – разумный человек, герр Готлиб, и вовремя увез семью в Каунас. Еще летом все у нас было спокойно, а сейчас народ зол, очень зол… Все евреи покинули Клайпеду. Вам тоже лучше уехать отсюда.

– Спасибо за совет, фрау Клейнерц, – поблагодарил он. – Через несколько дней мы уедем.

– Простите меня, герр Хаим, – жалобно пролепетала старушка, назвав его по имени, как раньше.

Хаим уже уведомил начальство о переезде, ему обещали подыскать вакансию на одном из каунасских предприятий общества. Осталось объяснить на работе обстоятельства непредвиденной спешки и открепиться в муниципалитете от клайпедского гражданства.

Квартиранты собрались.

Фрау Клейнерц перестала стесняться и, прощаясь, всхлипывала, как обиженная кем-то маленькая девочка. Хаим подозревал, что вот-вот последует заключительный просмотр дюреровской копии с изъявлениями горя, вполне, впрочем, искреннего.

Хозяйка сделала огромное усилие и заставила себя успокоиться.

– Фрау Мария, я знаю – вы будете возражать, но прошу принять мой подарок, он от чистого сердца.

С этими словами старушка вынула из кармана фартука бархатную коробочку и положила на ладонь Марии.

Открыв крышечку, Мария ахнула:

– Ни за что не возьму!

Внутри коробочки сверкал старинный золотой кулон в форме сердца, украшенный изумительной красоты янтарем – прозрачным, как хрусталь, а внутри в легком зеленоватом тумане ярко светились два сложенных ладонями семечка. Тонкая трещинка наверху между округлостями семечек напоминала черенок. Потрясающий природный рисунок напоминал яблоко.

Заламывая руки, фрау Клейнерц забормотала:

– Я вас очень, очень прошу! Я чувствую себя обязанной, ведь это мне было дано увидеть в вас избранных, это я свела вас! Я и Дюрер… Скажу честно: драгоценность принадлежала матери моего дорогого Йозефа, я хотела подарить его невестке… И раздумала! Я почти не знаю ее, а вас, фрау Мария, успела узнать хорошо… Яблоко – это ваш талисман… Чтобы янтарь не высох, не потерял вида, его нужно иногда опускать в воду на ночь… Я счастлива подарить вам кулон с яблоком. Мне он ни к чему. А вы, как посмотрите на него, так, может, вспомните о любящей вас… и подло выгнавшей вас фрау Клейнерц!..

Она высморкалась в белоснежный платочек.

– Напишите мне, когда устроитесь в Каунасе. Где бы вы ни оказались, обязательно пишите! А если политика вновь изменится к лучшему, приезжайте обратно. Мы со «Счастливым садом» станем ждать вас.

Мария оценила благородный порыв фрау Клейнерц и крепко ее обняла. Слезы тихо катились по круглым, морщинистым, как печеные яблочки, щекам старой женщины:

– Вот только чует мое сердце – дурное время пришло надолго, и до вашего возвращения я просто не доживу.

…Литовские крестьяне в вагоне, бойкая молодайка и угрюмый мужчина, везли продукты и корзину с курами. Окинув любопытным взглядом чемоданы новых пассажиров, молодайка сказала мужчине:

– Все люди уезжают, а мы?..

Она печально улыбнулась Марии:

– Нынче в наших краях на базаре никто не покупает у литовцев. Пруссакам надо, чтобы провизия была только ихняя, немецкая, поэтому приходится далеко на рынок ездить. Я своему говорю: все разъехались – и Василяускасы, и Пушинисы, на что Бернике голытьба голытьбой, и то… А этого с места не сдвинешь, у-у-у! – она ткнула молчаливого мужа в бок.

Мария переглянулась с Хаимом: оба подумали об Иоганне и Констанции. Как же теперь им приходится, немцу и литовке?

Поезд тронулся и, понемногу набрав ход, перегнал подростков в теплых куртках поверх коричневых униформ, колонной марширующих по перрону.

– Дойчланд, Дойчланд юбер аллес![38] – донесся сквозь стук колес нестройный, но уверенный старый гимн.

Мимо окна проплыл трепещущий на ветру флаг со свастикой, плакат на углу со знакомым изречением: «Любовь к чистоте – черта арийской нации», сгорбленный пожилой литовец в парусиновом фартуке… Он с остервенением подметал перрон огромной метлой.

Глава 2

Удачная встреча

В Каунасе, столице контрастов – немыслимой роскоши одних и невероятной бедности других – мрачно цвела на полицейских корнях националистическая власть таутининков. Можно было выбрать город в Литве с более мягким политическим климатом, но Хаим не хотел бросать хорошую работу и к тому же надеялся на сближение с семьей. Конечно, не сразу, не на волне ситуации, а позже, когда матушка Гене под ненавязчивым напором сына и мужа сдаст свои бастионы. Благодаря связям и деньгам старого Ицхака семейная коалиция устроилась неплохо: открыли завод пиломатериалов, большой магазин и лавки, со временем планировали оборудовать мебельный цех.

Зная, что отец непременно начнет предлагать помощь, Хаим не стал сообщать ему о переезде. Начальство вошло в положение и дало неделю отпуска на обустройство. Остановились покуда в одной из гостиниц Старого города. Небольшой, обнятый рукавами двух рек, он, как и Старый город в Любеке, напоминал полуостров, да и архитектура вызывала в памяти Любек. Мария отметила, что улицы здесь прямее, чем в Старых городах Клайпеды и Вильно. Но времени любоваться памятниками зодчества и достопримечательностями не было – следовало поскорее найти жилье.

Ни одного объявления в газетах о сдаче квартир молодые Готлибы не обнаружили и решили начать поиск с Лайсвес-аллее.

Всю ночь падали снежные хлопья, а теперь выглянуло по-зимнему равнодушное солнце – белый покров не таял. Отчужденно сияющие солнечные диски, как начищенные стальные щиты, многократно отражались в анфиладе оконных стекол модных салонов, ресторанов и магазинов. Галантерея и мануфактура не особенно отличались от клайпедских. В витринах универмагов были выставлены мебель и дорогая посуда, над всякого рода швейным прикладом в плетеных сундучках застыли волны драпировочных тканей, занавесок, ламбрекенов, оцепенело улыбались гипсокартонные лица мелкоголовых, длинношеих манекенов в клубных костюмах и умопомрачительных вечерних платьях.