Головы профессора Уайта. Невероятная история нейрохирурга, который пытался пересадить человеческую голову - Брэнди Скиллаче

Уайт надеялся, что поездка в СССР поможет ему совершить прорыв в работе. Но это путешествие изменило его сильнее, чем он ожидал. Гонка у операционных столов, строго говоря, была уже в прошлом. Уайт стоял на пороге куда более важных (и щедрее оплачиваемых) открытий, чем его советские коллеги. Поездка не изменила планов Уайта, но уточнила их, а встреча с Демиховым открыла новые возможности. Прежде он изводил себя вопросом: как доказать, что пересаженный мозг жив, мыслит, осознает себя? Как это продемонстрировать?[195] Энцефалограммы недостаточно. Недостаточно графика, фиксирующего стимуляцию слуха. Откинувшись в кресле первого класса под гул запустившихся турбин, Уайт думает, что никакие новейшие западные технологии не помогут ему доказать, что извлеченный из тела мозг способен мыслить. Нет. Чтобы продвинуться вперед, придется отступить назад. Ответ все это время ждал его в прошлом – и не в опытах Демихова по пересадке сердца и легких, и не в его методике реваскуляризации, и не в его работе с желудочками сердца. А в том давнем рекламном трюке, захватившем в свое время все помыслы Уайта.

Чтобы доказать, что пересаженная собачья голова живая, Демихов продемонстрировал, как она лакает молоко. Для такого нужно лицо. Решение не в том, чтобы изолировать один мозг за другим: нужно пересаживать голову целиком, со всеми нервами. Уайт встанет к чертежной доске и набросает схему операции – нет, двух операций. На обезьяне А и обезьяне Б, одновременно. И еще один урок, полученный от Демихова: если собираешься совершить научный прорыв, пусть о твоей работе узнает публика.

Глава 5

Обезьяна Франкенштейна

Осенний свет сквозь матовое стекло сочится в Лабораторию изучения мозга. Солнце уже садится, хотя еще нет пяти вечера. Морис Албин и Роберт Уайт уже могут идти домой, но они ждут гостя: Ориану Фаллачи.

Эта 38-летняя итальянка успела повоевать в Сопротивлении во время Второй мировой войны, а теперь входит в немногочисленную когорту отважных военных журналисток: среди ее недавних собеседников – Генри Киссинджер, северовьетнамский генерал Во Нгуен Зяп и Индира Ганди. При этом она эффектная длинноволосая блондинка, похожая на Лорен Бэколл, и выглядит лет на десять моложе Уайта, которому 41, – и отмечает это вслух, хотя и хвалит его «крепкую» фигуру. И тут же называет Уайта «весельчаком» – по-английски jolly[196]. Это верно, остатки волос у Уайта преждевременно поседели, но лишний вес он как раз недавно сбросил, так что это был не намек на сходство с Санта-Клаусом (jolly – привычный для него эпитет в англоязычных странах), а скорее удивление по поводу бодрого юмора хирурга. Но Фаллачи приехала не затем, чтобы состряпать хвалебный очерк: она собирается описать одну из операций по изолированию мозга, которые Уайт проводит без остановки после возвращения из Москвы в прошлом году. «Вам не жаль убивать столько обезьян?» – спрашивает Фаллачи.

«Конечно, жаль, – отвечает Уайт. – Смерть всегда расстраивает. Моя работа не в том, чтобы нести смерть. Она в том, чтобы сохранять жизнь»[197].

Это до странности похоже на слова любимого трагического героя Уайта. Виктор Франкенштейн замечает: «Для исследования причины жизни мы вынуждены обращаться сперва к смерти». Чтобы замедлить увядание цветущей плоти, нужно провести немало часов в склепе, полном костей, и в анатомическом театре. А для Уайта это три сотни обезьяньих голов (замороженных или плавающих в спирту), которые хранятся в его лаборатории, столько же мышиных мозгов и некоторое число собачьих. Да, казалось бы, это очень много. Да, Уайт считает, что все эти операции были необходимы.

Он прошел немалый путь после первой попытки изолирования; операция, назначенная на восемь утра следующего дня, будет выполнена «по горячему» – то есть без охлаждения мозга, которое прежде казалось абсолютно необходимым. Уайт отточил технику реваскуляризации «по Демихову» – все делается крайне быстро, работа изолированного мозга поддерживается при его естественной температуре только за счет скорости и безупречной точности. Поймет ли это Фаллачи? Возможно, да, возможно, нет. Уайт ведет журналистку в помещение, где содержатся его маленькие «пациенты»: в чистоте и сытости, под присмотром зоотехников.

Самец обезьяны, выбранный для утренней операции, обедает апельсином, бананом и брикетами витаминизированного корма. Албин и штатные ветеринары тщательно осматривают его, убеждаясь, что животное абсолютно здорово. Фаллачи спрашивает кличку обезьяны, но оказывается, что та безымянна. Можно ли дать ей имя? Албин не видит препятствий, и журналистка, приняв подопытного за самку из-за необычно малого размера, нарекает его Либби. Покончив с представлениями, хирурги запирают лабораторию на ночь, оставив одного техника на дежурстве. Операция начнется утром, ранним и солнечным.

Пожелав Фаллачи доброй ночи, Уайт отправляется домой, успев к позднему ужину. Появление в лаборатории журналистки не всем пришлось по душе, особенно среди самых консервативных членов команды, но на сей раз идея принадлежала даже не Уайту. Фаллачи связалась с ним по университетским каналам: он подумал было, что это студентка, готовит научный доклад. Хотя Уайт не скрывает, что ему льстит внимание прессы. Демихов появился в Life – а о работе Уайта расскажет Look, главный конкурент Life. О лаборатории узнают сотни тысяч. Чуть-чуть рекламы не повредит, правда?

Наутро, пока Уайт моется перед операцией, Албин анестезирует и бреет Либби. Присоединившийся к команде нейрофизиолог Лео Массопуст будет следить за электрической активностью мозга подопытного на протяжении всей операции: теперь это задача более важная, чем прежде, поскольку неохлажденный мозг нежнее и уязвимее. Уайт, сжимая в зубах трубку, входит в операционную, где непривычно людно. В последнее время в команде произошли кое-какие перемены. К Албину и Вердуре присоединились Ли Волин, физиолог-экспериментатор, Сатору Кадоя, известный новатор в области спинальной хирургии, новый ассистент Уайта Дэвид Яшон – и, наконец, пылкая итальянская журналистка. «Кофе и пончики на подходе», – объявляет Уайт. Через мгновение их вносит секретарша по имени Пэтти – в тот самый момент, когда Албин вводит трубку в бедренную артерию обезьяны. Уайт поверх кружки вглядывается в Фаллачи. «Мозг обезьяны не так уж отличается от человеческого», – поясняет он. Журналистка записывает. «Процедура изолирования человеческого мозга будет примерно такой же, все отличие в размере». Фаллачи фиксирует и это[198]. Тут Албин подает знак, что все готово, и Уайт занимает место у стола, целиком переключаясь на работу. Журналистка становится для него частью фона, Уайт едва ли помнит о ней, занятый тем, что умеет лучше всего: курит, отпускает шутки и обсуждает новости, безошибочно и быстро выполняя манипуляции. Фаллачи позже сравнит его руки с пальцами пианиста и ладонями священника, опишет их движение как безукоризненный танец, полностью независимый от беззаботной болтовни доктора. Она не знала Уайта, как его знал