Две жены господина Н. - Елена Ярошенко

— Я люблю вас, Митя! Люблю!

В последний раз ударил колокол.

— Поезд отправляется, господа! — возвестил звучный бас начальника станции. Дежурный жандарм взял под козырек. Духовой оркестр грянул «Гром победы раздавайся».

Вагон дернулся, качнулся и поплыл мимо перрона, унося судебного следователя Колычева в Москву.

Потерянная душа

Глава 1

Боевая организация партии социалистов-революционеров переживала нелегкие времена. Начиная с марта шли массовые аресты боевиков. Регулярное проведение терактов, державших всю страну в напряжении, настолько затруднилось, что всерьез дебатировался вопрос о временном приостановлении террористической деятельности.

Однако пока руководство организации оставалось на свободе, далеко не все еще было потеряно.

Борис Савин, скрывавшийся в Финляндии, смог благодаря помощи финской партии Активного Сопротивления (считавшей эсеров соратниками по борьбе) под видом яхтсмена морем перебраться в Швецию. Такой способ бегства от жандармов чрезвычайно понравился Савину — море, свежий ветер, солнце, прогулка под парусами в хорошей компании — и, глядь, ты уже за границей… В начале сентября он выехал из Стокгольма в Женеву.

Однако после бурлящей в революционных потрясениях России (взрывы, перестрелки, сложные политические интриги, бегство от ареста — вот это и называется жизнью, не правда ли?) Швейцария с ее добропорядочными, вежливыми гражданами, аккуратными домиками и маленькими клумбами, засаженными яркими осенними цветами, показалась ему слащаво-игрушечной, кукольной. И вообще, все вокруг стало как-то раздражать. Убежать от охранки, чтобы надолго затаиться в мирной Женеве — разве это дело для несгибаемого борца с самодержавием?

Теплая, солнечная осень, темное пиво в уютных закусочных, хорошенькие девушки, танцующие в варьете… Открыто наслаждаться всем этим было, откровенно говоря, просто преступно (к тому же в Швейцарию съехалось много видных революционеров, и каждый с интересом приглядывался — а чем же занимаются здесь соратники, не обуржуазились ли еще, часом?).

Нужно было изобрести какой-нибудь предлог, делающий пребывание в Женеве очень важным, жизненно необходимым для Савина делом, по крайней мере в глазах товарищей по партии, да и в своих собственных.

После массовых арестов членов боевой организации (масштаб арестов был таков, что в верноподданнических газетах данную акцию восторженно именовали «Мукденом русской революции») настроение у несгибаемого борца было мрачным. Всегда тяжело ощущать себя кем-то вроде загнанного волка, которого травит свора сильных охотничьих собак.

Савин, опытный конспиратор, всю весну и лето мотался по городам и весям, заметая следы, но все равно он только чудом сумел избежать арестов в Нижнем Новгороде, Клину, Петербурге…

Можно уговаривать себя и других, что жизнь — игра, что приключения добавляют в нее остроты, но постоянно ощущать за спиной чужое дыхание утомительно…

В Женеве Савин прежде всего разыскал Гольца. Вот и повод для пребывания в Швейцарии нашелся — нужно же было посоветоваться со скрывавшимися здесь товарищами о положении дел в боевой организации. Положа руку на сердце, Савин внутренне ощущал себя лидером боевиков (а не просто партийной единицей) и мог бы самостоятельно решить любой вопрос, но в политических делах всегда в цене демократические принципы, а не авторитаризм. Ну так почему бы и не посоветоваться с товарищами по борьбе? Трудно, что ли?

Абрам Гольц происходил из очень богатой купеческой семьи, с которой, впрочем, порвал всякие отношения. Правда, годы, прожитые в богатстве и праздности в качестве избалованного сыночка любящей матушки, сказывались на некоторых привычках и манерах Гольца. Любил он посибаритствовать, позволить себе мелкие прихоти, капризы… Особенно когда изнывал от безделья, как сейчас в Женеве.

Гольц был человек молодой, инициативный, что называется, брызжущий энергией. Боевые операции воспринимал как захватывающую игру, как шахматные партии. Он постоянно был занят разработкой всевозможных хитроумных террористических планов и ради террора готов был заниматься любой, даже самой неблагодарной работой, забывая в этот момент и о капризах, и о дорогостоящих удовольствиях…

Среди эсеров-боевиков весьма высоко котировался практический ум Гольца, из-за которого ему прощалось отсутствие опыта.

Сейчас, вместо того чтобы готовить очередное покушение, он тоже вынужден был скрываться в благополучной Швейцарии. Гольц переносил это тяжело. Нервы его были напряжены, ему даже казалось, что он болен.

Знакомых, приходивших к нему в дом, Гольц принимал в постели, жалобно кашляя и глядя на визитеров своими большими темными глазами, словно говоря: «Да, я болен, болен и очень-очень страдаю… Но вы не обращайте на это внимание. По сравнению с нашей общей борьбой моя болезнь — сущие пустяки».

Савин, присев на стул у постели больного, хотел было из вежливости справиться о его состоянии, потом решил, что это ни к чему — отдает сентиментальностью, да и вообще, жалость унижает. Он сразу заговорил о делах.

В результате арестов, проведенных полицией 16–17 марта, был схвачен основной костяк боевой террористической организации. Причем у некоторых боевиков при аресте нашли динамит, и в силу этого судьба их представлялась теперь весьма плачевной. Оправиться от такого удара эсерам было трудно.

Но что казалось самым загадочным — некто решил проинформировать руководство партии социалистов-революционеров о том, что в их рядах есть провокаторы и аресты отнюдь не случайны. Правда, все это выглядело настолько странно, что трудно было безоговорочно принять такую информацию на веру.

В конце августа к члену Петербургского комитета партии социалистов-революционеров Ростковскому явилась некая незнакомая дама и передала ему анонимное письмо, начинавшееся словами: «Товарищи! Партии грозит погром. Вас предают два серьезных шпиона».

В качестве секретных сотрудников департамента полиции назывались «бывший ссыльный Т.» и «прибывший из-за границы инженер Азиев», в которых легко узнавались Николай Татаринов и Евно Азес.

Гольц уже знал о письме, ему даже успели доставить из Петербурга копию.

— Поначалу у меня не было никаких сомнений в том, что это послание — очередная игра полиции в «кошки-мышки», — говорил Савин. — Я никак не могу заподозрить в провокаторской деятельности Татаринова, об Азесе уж и не говорю. Но все же происхождение и цель этого письма неясны для меня. Что это — полицейская интрига против руководства партии? Кто стоит за этим посланием? Как-то все странно… Ясно одно — письмо в любом случае доказывает необыкновенную осведомленность полиции. И стало быть, нам невозможно приступить к дальнейшей работе, пока мы не примем каких-то мер. Я поэтому и выехал за границу, чтобы посоветоваться с тобой и Азесом.

(Вот так — приехал в Женеву, чтобы посоветоваться с Гольцем и Азесом об угрозе, нависшей над партией. Пусть не думают, что Савин, сбежав из Петербурга, где подставил под арест вместо себя другого человека, занят спасением своей шкуры и поэтому в ужасе примчался в Швейцарию…)

— Да, письмецо это явно полицейского происхождения, — задумчиво сказал Гольц и закашлялся. Отдышавшись и картинно откинувшись на подушки, добавил: — Господа из департамента полиции затеяли с нами игру. Но мне все равно кажется, что в партии есть провокатор. Чем ты, например, объяснишь наблюдение за нами в Нижнем Новгороде? Объяснение напрашивается только одно — кто-то выдал наш съезд. А провал Иваницкой? А арест Виденяпина с динамитом — его жандармы как будто ждали…

— Да, странностей много. Я в Петербурге, когда скрывался в квартире адвоката Земеля (он мой приятель по гимназии), тоже заподозрил, что кто-то выдал мое убежище, когда дом ни с того ни с сего окружила полиция. Филеров-то за мной не было, «хвоста» к дому я не привел, в этом я уверен, ты знаешь мой опыт. Значит, адрес моего убежища кто-то выдал полиции… Меня тогда спасло только то, что идиоты-полицейские арестовали Земеля, приняв его за меня. Представь себе, до вечера охранка не могла разобраться, что схватила не того (вот медные лбы!), а я успел уехать в Финляндию.

— Вот видишь. Кто-то же полицию на твой адрес навел, это ясно! Кто-то, кто его знал, а таких людей наверняка немного. По-моему, это дело с провокатором нужно расследовать.

— Но на Азеса я, как хочешь, подумать не могу. Он просто никак не может быть провокатором. Он ведь фактически создал боевую организацию как мобильный карательный отряд нашей партии, он руководил самыми громкими терактами, его партийная жизнь прошла у нас на глазах, и она безупречна. За Евно я ручаюсь.