Океаны Айдена - Михаил Ахманов

Одинцов вздохнул и погладил рукой ковровую обивку дивана. Это ложе верно служило любви: немало дней они с Найлой уминали его в согласном ритме охваченных любовной страстью тел. Что ж, теперь оно послужит ему в бою — в том бою, где хриплые крики умирающих так не похожи на стоны экстаза, слетавшие с ее искусанных губ. Он снова вздохнул, прикинул расстояние и пустил первую стрелу.

Следующие полчаса прошли в кровавом кошмаре. Одинцов стрелял и стрелял, а когда нападавшие полезли на «Катрейю» — сразу с двух бортов, — рубил клинком и челем. Лишь на мгновение он снова вспомнил о Найле, когда услышал ее придушенный вскрик. Потом он снова рубил, и палуба каравеллы из благородного дерева тум стала скользкой от крови. Он споткнулся о рухнувшее под ноги тело, ощутил страшный удар по затылку и потерял сознание.

Глава 9

Баргузин

В Москве им были недовольны. Шахов это точно знал — приятели позванивали из столицы, делились новостями и намекали, что его отчеты — все, кроме последнего — энтузиазма не вызывают. Плохо, очень плохо! С одной стороны, Проект не имел оборонного значения, осуществлялся на средства заокеанских партнеров и, с точки зрения ГРУ и Генштаба, казался такой же чушью, как ловля душ в астральных сферах. Но с другой — он был едва ли не единственным звеном военного контакта с американцами и в политическом смысле что-то значил. Не так много, как сотрудничество в космосе, зато без денежных вложений и попыток сохранить свои секреты. Все же строительство заатмосферных станций и космических кораблей было связано с закрытыми технологиями, а баргузинский Проект относился к области чистой науки и финансировался Фондом МТИ. Средства отпускали щедро, и Баргузин был лакомым куском для чиновников Минобороны — особенно для тех, кому уже светила пенсия. Например, для генерал-майора Иваницкого или для Дубова, Снисаренко и прочих столичных акул.

Нужны результаты! Более полные данные, чем доставил Ртищев. Двери в иной мир приоткрылись на мгновение, и щелка была слишком узкой, не позволявшей разглядеть подробности. Что там, рай или ад? Сады Эдема или преисподняя?.. Шахов склонялся к первому варианту. Разумеется, кое-что в рассказе Ртищева было сомнительным, даже внушающим опасения, но их перевешивал неоспоримый факт: Одинцов прижился в Зазеркалье и не хотел возвращаться. Это означало, что там не страшней, чем в Анголе, Афгане или Вьетнаме, может быть, лучше, чем в России, что трепыхалась в бурях частного предпринимательства и демократических свобод. Во всяком случае, Одинцов не требовал перечисления пенсии, а желал совсем другого: чтобы его оставили в покое.

Последний шаховский отчет был воспринят с интересом, но, как сообщали из Москвы, кредиты доверия иссякают, и кони в министерских кабинетах бьют копытами. Шахов это понимал и сам. Ртищев выжат, как лимон, а сведений немного, ровно столько, чтобы раздразнить любопытство и внушить определенные мысли. Скажем, о приоритете! Пусть деньги чужие, а вот первопроходец точно наш! Наш герой, наши идеи, наши ученые, наша установка, и получается, что мы, как прежде, впереди планеты всей. Как во времена Гагарина… Где он только, этот наш второй Гагарин? Чем он занят и по какой причине не желает возвращаться? Резонные вопросы, как ни крути!

Нужна информация, думал Шахов, информация и, очевидно, акт персонального героизма. После чего он сам превратится в Гагарина, и тронуть его не посмеют. Ни столичные завистники, ни министр, ни сам президент…

Сходить на Ту Сторону лично? Отчего бы и нет? Виролайнен утверждает, что погружение процесс отлаженный и безопасный, что Ртищеву просто не повезло — угодил в полуживого носителя… Повторную вероятность даже не оценить, столь она ничтожна. В сущности, никакого риска, тело сохранится в гибернаторе, и возвращение гарантировано. И задача много проще, чем у Одинцова, — не выжить в неведомой реальности, а побеседовать с выжившим. Ведь якорь в Зазеркалье уже брошен! Надежный якорь, который крепко держится за грунт! Земной посланец в райских кущах!

Взглянув на календарь, он прикинул, что с погружения Ртищева прошло немало дней и, вероятно, Одинцов уже добрался до земли обетованной. Пусть там не рай, но теплое море и небо в звездах точно имеются — уж это Ртищев видел собственными глазами! А генерал разглядит побольше, чем лейтенант!

Усмехнувшись, Шахов снял трубку внутреннего телефона и соединился с Виролайненом.

Глава 10

Плен

Одинцов очнулся, застонал, с усилием поднял голову. Перед ним в полумраке плавала кошмарная рожа — широкая, с чудовищно толстыми серыми губами, покрытая рыжим волосом. «Бур, вошь окопная! Добрался-таки!» — подумалось ему. Мысли текли лениво, словно нехотя, затылок трещал от боли.

Постепенно он начал приходить в себя. Мерзкая физиономия не исчезла, однако теперь он понимал, что это лицо человека, а не трога. Щеки покрывала кирпично-красная охра, которую он принял за шерсть, губы были обведены темным, на лбу — зеленые полосы. Одинцов попробовал шевельнуть руками, потом ногами и понял, что крепко связан.

Не только связан, сообразил он минуту спустя, но и примотан к столбу: ремни шли поперек груди, охватывали пояс, бедра и голени. Похоже, он впечатлил островитян — постарались на славу! Ремни были прочными, шириной в три пальца.

Медленно повернув голову, Одинцов поднял глаза вверх, затем огляделся. Его привязали к деревянной подпорке в большой хижине, сложенной из ошкуренных толстых бревен. Окон в помещении не было, поток света падал через наполовину притворенную дверь из массивных брусьев. Кажется, пол тоже был набран из такого же тесанного вручную бруса, темного и отполированного босыми ногами. В углу валялось оружие — чель, длинный меч, кинжал и арбалет, сверху на этой груде тускло поблескивал бронзовый шлем. Все эти подробности его сейчас не занимали, гораздо важнее было то, что к соседней подпорке, в пяти метрах слева, была привязана Найла.

Ее скрутили не столь основательно — только завели руки за толстенное бревно, перехватив там ремнем. Но Одинцов понял сразу, что девушка совершенно беспомощна. Он быстро осмотрел Найлу и успокоился. По крайней мере, ее пока не тронули, даже не стащили кольчугу, одежда девушки была в полном порядке, только на щеке багровела царапина.

Между столбами, на равном расстоянии от Одинцова и Найлы, стоял рослый, обнаженный до пояса человек в головном уборе из синих и красных перьев, с длинным медным кинжалом на перевязи. Вождь, главарь пиратской банды, что захватила их! Спустя минуту Одинцов сообразил, что раскрашенное лицо этого дикаря маячило перед ним в момент пробуждения. Пожалуй, эта рожа и впрямь напоминает Бура, решил он, снова оглядывая просторный зал с бревенчатыми стенами. Кроме них троих, тут не было никого, хотя сквозь полуоткрытую дверь доносились далекие причитания и вопли.

Ноги, торс и плечи вождя островитян были неподвижными, он только поводил башкой налево и направо, поочередно обозревая каждого из пленников. Одинцову дикарь напомнил Буриданова осла меж двух охапок сена: видимо, решал, какому из упоительных занятий предаться вначале — то ли пытать мужчину, то ли насиловать женщину.

А в том, что Найлу изнасилуют, он был уверен. Недаром здесь больше никого нет… Скорее всего, этот размалеванный садист в перьях будет насиловать девушку на его глазах… если к тому моменту у него еще останутся глаза. Жаль, что он не побеспокоился о Найле пораньше… Непростительная ошибка! А ведь всего один взмах клинком, и он мог избавить ее от мучений…

О себе самом Одинцов не беспокоился. В крайнем случае придется вернуться, как ни обидно покинуть Айден с его нераскрытыми тайнами, оставить молодое тело Рахи, к которому он так уже привык, распрощаться с Лидор… С Лидор, Найлой, Тростинкой, Р'гади… Это стало бы поражением! Позорным поражением!

Подняв голову, он с яростью уставился на предводителя дикарей. Если бы удалось порвать ремни! Он задавил бы эту крысу, оставил кинжал Найле и вышел наружу с мечом и челем. А там… Там он либо привел бы это племя к покорности, либо пал, утыканный стрелами и копьями, и, за секунду до смерти, покинул тело Арраха Эльса бар Ригона — к великой радости своих начальников!

Вождь в перьях, повернувшись к Найле, что-то рявкнул. К удивлению Одинцова, она ответила дикарю и, выслушав его, негромко позвала:

— Эльс! Ты меня слышишь, Эльс? Понимаешь, что я говорю?

— Слышу, малышка. Тебе знаком его язык?

— Это испорченный сайлорский. Помнишь, я говорила об экспедициях из Кинтана? Сайлорцы, что плыли на восток, обычно не возвращались.

— Хм-м… Ну, если так, попробуй убедить нашего приятеля, чтобы он меня развязал. А потом я с ним побеседую — даже на сайлорском, если угодно.

— Эльс, ты невозможен… Ты понимаешь, что нам грозит?