Право на творчество. Судьбы художниц Российской империи - Надежда Дёмкина

Это пишет скромная тихая девушка из Владимира. Едва появившись в Петербурге, она сразу оказалась в эпицентре событий, главнейших в мире искусства.

Нечем дышать. Воздух как будто сгустился. Кашель спускается вниз. Изнутри печет. Я полна алым цветом. Кровь, жар, огонь — все алое. Алёша, дорогой, где ты, опять далеко от меня? Ты помнишь мое стихотворение:

И каждый атом

Хрустально малый

Пронзает светом

Больным и алым,

И каждый малый

Певуч, как жало,

Как жало тонок,

Как жало ранит

И раним

Жалом,

Опечалит

Начало

Жизни

Цветочно

Алой[57].

Я чувствую сейчас эти атомы внутри себя. Они лопаются один за другим, наполняя пространство болью. Может, я смогла бы нарисовать это. Красный и черный. Как мои любимые карты. Дамы и короли, тузы и валеты. Тройка — семерка — туз. Мой червонный король появился тогда же, в 1912-м. Уже летом следующего года появился на свет наш первый ребенок, наша совместная с Кручёных книга «Возропщемъ», с посвящением мне — «первой художнице Петрограда». Лестно, ничего не скажешь. Но за этим стояла не лесть. Мы дополняли друг друга, как инь и ян. Мужчина-поэт и женщина-художница, мы стали женщиной-поэтессой и мужчиной-художником. Нет, тоже не так, сложнее. Мы и были ими, но проявились сильнее и ярче. Я стала его внешним художником, а он моим внутренним поэтом.

опять влюблен нечаянно некстати произнес он

я только собирался упасть сосредоточиться занятье

своими чрезвычайными открытиями о воздушных

соединенных озером как появляется инте —

ресненькая и заинтересовывается

меня все считают северо-западным когда я молчу и

не хочу называть почему созданы мужчины и женщины

когда могли быть созданы одни мужчины

(зачем же лишнее) и как сразу кому захочу

стать бессмертием…[58]

Алёша, мне никто так не писал. Жизнь завертелась вокруг с неистовой силой, разбрасывая по месяцам выставки, книги, диспуты, заседания и встречи. Перемещаясь между Петербургом, Москвой и Владимиром, мы общались письмами и рисунками, стихами и картинами, превращая рукописные буквы в знаки вышнего бытия. Водоворот событий захватил и разметал нас. Война. В-о-й-н-а. Ой-вон. Новь-йо. Вновь новь.

Одни уезжают, другие идут на фронт. Художники и поэты оказываются в окопах. Маяковский — чертежник, Ларионов — артиллерист. Бурлюк остается и продолжает организовывать лекции и издавать сборники. Кручёных предпочел уехать, спасаясь от призыва, и их с Розановой работа — как и отношения — продолжались в переписке. Письма летали туда-сюда, чувства летали вместе с ними по синусоиде. Век трещал по швам, сквозь него с кровью и болью прорастало нечто новое, невиданное, никем еще не понятое, но уже носящееся в воздухе. Прежнего уже не вернуть. Кручёных и Розанова создают книгу «Вселенская война» — ясно же, что дело не в конфликте конкретных стран, космос воюет сам с собой, чтобы найти свою новую форму, для которой пока нет ни нужных звуков, ни нужных цветов, ни форм.

Оранжевый треугольник, желтый куб, красный прямоугольник, алая полоса, выглядывает голубой шар. Голубой врезается в белое. Розовый фон. Новая реальность, предметная беспредметность. Розанова вырезает и клеит «наклейки» (демиург в детском саду!), создавая, как игру, невиданный художественный язык. Кручёных торопит ее, мечтает захватить своими книгами мир: «Писать стихи, писать на продажу картины, писать серьезные теоретические статьи, писать картины для выставки, делать бесчисленное количество рисунков для книг и не для, шить кофты, вязать чулки и прочее, все это как будто несколько много для одного человека и не хватает времени для миллиона наклеек»[59], — сообщает Розанова в письме к Кручёных летом 1915 года, пытаясь объяснить, почему не готова и дальше вручную делать беспредметные наклейки для иллюстрации книг.

Ольга Розанова. «Письменный стол». 1915

Холст, масло. Государственный Русский музей

Эти наклейки еще сыграют свою роль — полгода спустя Ольга отправит Алексею Кручёных злое письмо: «Весь супрематизм это — целиком мои наклейки… Показывал ли ты Малевичу мои наклейки и когда именно?»[60] В то лето Кручёных жил на даче у Малевича. Показывал ли он ему письма Розановой с ее идеями, мы вряд ли узнаем. Возможно, Малевич шел параллельным путем. Но именно он на «Последней футуристической выставке картин „0,10“» зимой 1915 года заявил о переходе от футуризма к супрематизму и повесил в красном углу свой «Черный квадрат». Наклейки же Розановой остались в письмах, которых никто не видел вплоть до последнего времени, и в книгах с тиражом по 100 экземпляров. Малевич же широко рекламировал свои идеи и вошел в историю как идеолог и главный супрематист.

Впрочем, Розанову это нисколько не остановило. Ей некогда было воевать и отстаивать первенство, она примкнула к сообществу Малевича, а на деле, как и всегда, продолжала заниматься собственным искусством, которому были малы любые рамки и названия. Она уже перешагнула импрессионизм, примитивизм, экспрессионизм, кубизм, теперь вот супрематизм, ей по плечу любые «-измы», каждый из них — всего лишь этап. Эволюция Розановой идет вертикально вверх, она, словно играючи, шутя, взбирается по лестнице новых и новейших направлений в искусстве, даже не замечая того, на что другим требуются годы опытов и напряжения. Кажется, что ей и не нужно было ничему учиться, она просто дышала воздухом эпохи и порождала новые идеи. Позже Абрам Эфрос напишет о ней: «Как о поэте, о футуристе можно сказать, что им не делаются, а родятся. Розанова родилась футуристкой»[61].

Ольга Розанова. «Беспредметная композиция». 1916

Холст, масло. Екатеринбургский музей изобразительных искусств

Всего за несколько лет Розанова и Кручёных в совместном творчестве и иногда при участии других художников и поэтов создают 18 изданий, от «Утиного гнездышка… дурных слов» до «Вселенской войны», — золотой фонд авангарда. Розанова взламывает книжный код, как Кручёных деконструирует языковой. Она рисует тексты, раскрашивает книжные страницы, вводит абстрактные изображения, режет линогравюры и клеит наклейки. Впервые широко применяет коллажи для создания книги (нельзя даже сказать — для иллюстрирования, поскольку изобразительный ряд тут равноправен тексту и неотрывен от него). Параллельно продолжает создавать и предметные, и беспредметные работы. Для нее это разные языки искусства, и она владеет обоими.

«Никогда рабское повторение образцов природы не передаст [ее] во всей ее полноте. Пора наконец сознаться в этом и открыто и