Право на творчество. Судьбы художниц Российской империи - Надежда Дёмкина

Ольга Розанова. «Этюд к автопортрету». 1912

Холст, масло. Ивановский областной художественный музей

Жарко. Липкие простыни.

— Сестра, можно открыть окно?.. Сестра!

Никто не приходит… Трудно дышать. Почему так душно?

Молодая женщина с черными волосами мечется на больничной койке.

А где моя сестра? Она бы смогла мне помочь. Аня, где ты? Помнишь свой портрет? Как ты полулежишь в розовом платье на синем диване, черная шляпа с бантом, черные туфли, а позади я нарисовала букет с алыми каллами, такими же дерзкими и яркими, как и ты. Когда портрет повесили на выставке, все словно сошли с ума. Спандиков даже залезал на лестницу, чтобы получше тебя рассмотреть, а Школьник повторял, как ты красива. Званцева, в школе которой я поучилась недолго, помнишь, тоже меня хвалила, а ее ученицы мне завидовали. Портрет даже напечатали в журнале «Огонек» рядом с работами Малевича. Тогда начался мой успех. Розовое на синем и зеленом, розовое с черным, красное и желтое. Цвет говорит сам за себя. Но публике подавай сюжеты. Тогда я еще давала их. Но розовый на синем кричал о будущем. Ро-зо-вый — взор — ор — роз — воз и ныне там. Ро-за-но-ва. Ольроз — назвал меня Митурич. Имя как из детской сказки.

Ольга Розанова. «Портрет сестры, Анны Владимировны Розановой». 1912

Холст, масло. Екатеринбургский музей изобразительных искусств

Кем же была эта уникальная художница, за свою короткую, словно полет кометы, жизнь, перевернувшая искусство? Родись она на поколение раньше, у нее не было бы шансов состояться. Но Ольга появилась на переломе веков и сама стала символом этого перелома. Девочка была родом из семьи мелкого служащего, который в глуши Владимирской губернии пробивал себе дорогу к дворянству работой на непрестижных должностях. Мать, по образованию домашняя учительница, подготовила детей к поступлению в гимназию во Владимире. В 1903 году отец умер, и семья оказалась на пороге бедности. Через год Ольга окончила учебу и, уехав в Москву, начала самостоятельную жизнь.

Я знаю будущее, всегда знала, у меня не было сомнений, я просто шла вперед. Даже тогда, когда мы с тобой, Нютик, были всего лишь ученицами в провинциальной владимирской гимназии. Желтые тетрадки, красная доска, черные платья, коричневые парты. На два шага — три книксена. Строгие взоры классных дам. Никаких украшений, одинаковые шляпки и прически, устранить моду. Смешно даже! Тогда в моем альбоме были карандашные зарисовки с заборами и свиньями вперемешку с томными дамами в стиле модерн и, конечно, стихи. Стихи — стихия. Тих стих. Стих. Их. Звук и цвет сливаются вместе в аккорд такой силы, что человеку трудно его охватить, вот и приходится делить на части. Абстракция — необходимость, а не выдумка, очищенная от шелухи реальность пространства.

Когда я выходила за порог гимназии и за пределы своего альбома, я видела все как есть: вопль алого дома на фоне синих наивных небес, разноголосицу цветных домов на улице под стук копыт, звонкие линии кузницы и перекличку деревьев на бульваре. Я все это нарисую, когда смогу, совсем скоро. Мой милый Владимир. Я всегда сюда возвращалась. Здесь легче услышать и увидеть вечное, чем в столицах, где звук включен на полную громкость и слишком много чужих голосов. Владимир — моя колыбель, люлька над пропастью, откуда я выпаду прямо в вечность.

Я не тратила много времени на учебу. У меня не было лишнего времени — и лишних денег. Я даже рада, что меня не взяли в Строгановское. Сидела бы там, кисла. Раньше девушки рвались в учебные заведения, а их туда не пускали, чтобы они не догадывались о тайнах мужской анатомии. Смешно даже! Какие там тайны? Меня куда больше интересует анатомия пространства и анатомия света… «Искусство живописи есть разложение готовых образов природы на заключенные в них отличительные свойства мировой материи и созидание образов иных путем взаимоотношения этих свойств, установленного личным отношением творящего»[55]. Хоть бы бумаги дали. Так скучно тут, в больнице, и спать не могу, есть не хочу, ничего не хочу. Нютик, ты мне всегда присылала бумагу, я бы попробовала поработать. Жалко просто так лежать. Хотя сил мало. Ну да ничего, как-нибудь. Надо скорее поправиться.

На фотографиях мы видим юную тонкую девушку — одета всегда очень скромно, в темное, простая прическа, никаких украшений (Ольга всю жизнь будет перебиваться случайными заработками, часто ей не хватало денег даже на краски). Но на известном автопортрете 1911 года она предстает перед нами суровой воительницей: губы сжаты, подбородок выделен, глаза твердо смотрят вперед, прическа как шлем, голова украшена то ли короной, то ли венцом. Плотные темные цвета подчеркивают жесткий характер портрета. В искусстве Розанова и впрямь амазонка, она не признает над собой никаких авторитетов, ничего не боится и идет вперед — куда считает нужным и куда ее ведет логика собственного развития.

Давка, свист городовых, драки, скандалы, в том числе между самими выступающими, дамы, падающие в обморок, просьбы вызвать психиатров, полностью распроданные билеты и битком набитые залы — это диспуты «Союза молодежи», серия которых прошла в 1913 году в зале Троицкого театра (сейчас там Малый драматический театр). По накалу страстей их можно сравнить разве что с рок-концертом времен «Битлз». На одном из диспутов распространяется листовка, написанная Ольгой (она вскоре входит в пятерку правления этого объединения художников):

«Вот вызов всем тем, кто нас обвиняет в теоретичности, в декадентстве, в отсутствии непосредственности!

В чем полагают непосредственность эти господа?! В низменной тирании душевных переживаний! — всегда одних и тех же!

Тем хуже для них!

Мы объявляем, что ограничение творчества есть отрава Искусства!

Что свобода творчества — есть первое условие Самобытности! Отсюда следует, что у Искусства путей много!

Мы объявляем, что все пути хороши, кроме избитых и загрязненных чужими несчетными шагами, и мы ценим только те произведения, которые новизной своей рождают в зрителе нового человека!..

Солнце Искусства светит слишком ярко, чтобы мы могли преступно спать…

От беспрестанных поворотов в сторону прошлого немало людей вывернуло себе шеи.

Нет чести для нас обратиться в подобный нелепый призрак прошедшего, в бесплодный вымысел того, чего уже нет!

Мы не добиваемся того, чтобы нас помнили даже после смерти.

Достаточно культа кладбищ и мертвецов.

Но мы не дадим забыть себя, пока мы живы, ибо, бодрствующие, мы будем без конца тревожить сон ленивых, увлекая все новые и новые силы к вечно новой и вечно прекрасной