Таинственный гость - Проуз Нита

Вместо этого я говорю: «До свидания, детектив», делаю глубокий книксен и ухожу.

Лишь покинув участок и перейдя на другую сторону улицы, я снова начинаю дышать. И как только я это делаю, то немедленно осознаю всю серьезность того заявления, что мистер Гримторп умер не от естественных причин. Он был хладнокровно убит. Кто-то его отравил, и этот кто-то, вполне вероятно, все еще в отеле. Мне нужно вернуться и рассказать все мистеру Сноу, прежде чем новость станет достоянием общественности.

Ускорив темп, я мчусь обратно в отель так быстро, как только позволяют ноги. Всего через несколько кварталов нечто на другой стороне улицы заставляет меня замереть как вкопанную. Я недалеко от местного ломбарда с его большой стеклянной витриной и неоновой вывеской, которая светится круглосуточно и без выходных.

Возле ломбарда, изучая что-то в витрине, стоит мистер Престон. Он заходит внутрь, и я слышу звон колокольчика, когда за ним закрывается дверь. В самом факте нет ничего примечательного: мистер Престон, мой друг и швейцар отеля, решил посетить ломбард. Это совершенно не мое дело.

Вся беда в том, что именно было у него в руках, когда он вошел. Даже издалека я сумела довольно четко разглядеть дизайн обложки с темной деревянной дверью и глазом, выглядывающим из замочной скважины.

Это был редкий экземпляр – первое издание «Горничной в поместье» Джей Ди Гримторпа.

Глава 13

Ранее

Я всегда отличалась вниманием к деталям. Мне свойственно видеть то, что другие обычно упускают. И хоть я наблюдаю за всем тщательно, но вот того, что другие замечают с относительной легкостью, почему-то не распознаю.

В моем воображении я снова ребенок и у меня в руках мой табель успеваемости, где написано, что я крайне несоциализирована, что я официально признана неудачницей и должна остаться на второй год. Вот уже две недели я работаю в поместье Гримторпов вместе со своей бабушкой, с каждым днем обретая уверенность в собственных силах. Но теперь, держа в руках этот табель, я чувствую, как моя самооценка испаряется на глазах.

Я даже не осмеливаюсь взглянуть на бабушку. Мои щеки горят от стыда. Я хочу разорвать бумагу на миллион кусочков, поджечь ее, превратить в пепел. Но какой-то части меня тоже любопытно, правда очень любопытно, чем же я отличаюсь от своих сверстников.

– Бабушка, а каково это – разбираться во всех видах социального поведения?

Она смеется:

– О Молли… На самом деле никто, и меньше всего я, в них не разбирается. Поддерживать социальные связи весьма непросто. Но чем больше практики в отношениях с другими людьми, тем больше понимания, как все устроено.

– Объясни, – прошу я.

Бабушка берет минуту на раздумья.

– Иногда именно то, что недоступно глазу, придает чему-то форму и значение, – говорит она. – Ты внезапно осознаешь то, что никогда не проговаривалось вслух, и признаешь этот недостающий икс важной частью уравнения. Даже когда он невидим. Даже когда его на самом деле нет.

Я изо всех сил пытаюсь разобрать смысл сказанного бабушкой, но не могу. Если чего-то недостает, то этого нет, а если этого нет, то бессмысленно это искать. В этот момент я решаю, что все безнадежно, что я безнадежна. Мне никогда этого не постичь.

Бабушка приседает, чтобы мы с ней оказались лицом к лицу.

– Не принимай этот табель близко к сердцу, Молли. Ты вовсе не неудачница. Если что-то и испортилось, так это система. А это просто глупая бумажка, где нет настоящей оценки твоих достоинств.

– Моих достоинств? – повторяю я.

– Да. Достоинств. У тебя их много. Время от времени ты можешь упускать некоторые тонкости, но твои сердце и душа на месте.

Мое сердце находится слева. Я знаю это, потому что, когда кладу руку на грудь, чувствую биение, и согласно проведенному в библиотеке исследованию я анатомически правильная особь. А вот по поводу моей души я теряюсь в догадках. Возможно, она похожа на тот самый загадочный икс в бабушкином уравнении, на нечто такое, чью форму можно узнать, только поняв, что ее окружает.

– Раз уж ты собираешься развивать свои социальные навыки, – продолжает бабушка, – то хочу тебе напомнить, что не нужно так часто говорить миссис Гримторп «да, мэм» или вообще кому угодно, если уж на то пошло. Проявлять уважение вербально – это нормально, но если ты переусердствуешь, люди решат, что это подхалимаж.

– П-О-Д-Х-А-Л-И-М-А-Ж. Что значит: неискренняя лесть.

– Да, и раболепие. Оно присуще людям без самоуважения. И раз уж зашла речь: если хочешь проверить правописание слова, тебе не обязательно произносить его по буквам. Я поддерживаю твою любовь к орфографии, но не всем это нравится. Может быть, лучше и в этом быть несколько сдержаннее? – Тут бабушка подходит ближе, обнимает меня и целует в макушку. – И, Молли, просто помни, что я, несмотря ни на что, всегда буду тобой гордиться. У тебя не меньше прав ходить с высоко поднятой головой, чем у любого человека.

– Лютик, выше носик, – гляжу я на бабушку.

– Это моя девочка. Молли, я сбегаю вниз за бельем. Сложу его и вернусь прежде, чем ты успеешь сказать «сверчок Джимини».

Сегодня ей нужно сложить целых три тюка белья, но будь это даже один тюк, ей, чтобы все сложить, понадобится куда больше времени, чем мне, чтобы тысячу раз сказать «сверчок Джимини». Но я знаю, почему бабушка так выразилась. Она говорила это не буквально (что значит точно, наверняка).

Она открывает входную дверь, но оборачивается, прежде чем уйти, и говорит устало:

– Если зайдет мистер Россо, пожалуйста, отдай ему конверт с кухонного стола. И попроси квитанцию, не забудь. Снова месяц пролетел, и пришла та самая пора.

Я точно знаю, что она имеет в виду под «той самой порой»: первый день месяца, когда нужно платить за аренду. Мистер Россо, человек с большим выпуклым носом и таким же животом, появится здесь с минуты на минуту и будет колотить в дверь, требуя причитающееся.

– Почему его называют квартирным хозяином? – спрашиваю я бабушку. – Звучит так, словно он какой-нибудь лорд, но он ведь не лорд.

– Разве? – отвечает бабушка. – Он требует платы за дрянное жилье, ожидает почтения, палец о палец не ударив, и чахнет над златом, будто весь мир принадлежит ему. Но все равно заплати ему обязательно. В конце концов, мы же не хотим, чтобы в нашей квартире погас свет. Так что будь вежлива.

– Я всегда вежлива.

– Твоя правда, – улыбается бабушка и запирает за собой дверь.

Я слышу, как она напевает в коридоре вплоть до самого спуска по лестнице.

Едва она уходит, я комкаю свой табель успеваемости и выбрасываю его в мусорный бак на кухне.

Вскоре кто-то стучится во входную дверь.

– Иду! – Я хватаю кухонный стул и несу его в прихожую.

Бабушка требует от меня сперва проверять, кто пришел, а только потом открывать, поэтому я приставляю к двери стул, забираюсь на него и смотрю в дверной глазок.

Это не господин Россо. Это незнакомая молодая леди с черными как смоль волосами и пугливыми глазами.

– Добрый день! – кричу я через дверь. – Могу я спросить, кто вы?

– Я назовусь, если и ты назовешься, – отвечает женщина с той стороны двери.

Я делаю паузу, размышляя об этом, но не отрываю глаз от глазка.

– Бабушка запрещает мне говорить свое имя незнакомым людям. Также мне нельзя открывать им дверь.

Женщина переминается с ноги на ногу, как будто ей срочно понадобилось в уборную.

– Я не чужая, – произносит она. – Твоя бабушка хорошо меня знает. А я знаю тебя. Ее зовут Флора, а тебя зовут Молли. Знаешь, я бывала здесь раньше. Ты просто не помнишь, ты тогда была от горшка два вершка, как поговаривала твоя бабушка.

Это звучит обнадеживающе, но я читала сказку про Али-Бабу и поэтому знаю, что лучше не открывать дверь, пока не прозвучит «Сезам, откройся!».

– Докажите, что вы были здесь раньше, – требую я.

Она чешет голову.

– Мм, ладно… Любимая чашка твоей бабушки – та, что с домиками. Она хранит ее на кухне, на полке возле плиты.