Маша без медведя - Ольга Войлошникова

уставившись на её обложку — тёмно-синяя кожа, тиснёные золотые буквы. Пару раз около меня останавливалась курсировавшая по классу классная шестнашек, но ничего не сказала.

Однако во время ужина Маруся сказала:

— Катя на тебя батюшке жаловалась.

— Из-за чего? — удивилась я.

— Из-за твоего отрешённого вида. Боится, как бы ты не впала в экзальтацию.

Я усмехнулась. Эх, ребята! Да если бы вам открылась величайшая тайна мира — так же, как мне! Немудрено тут слегка подвинуться рассудком.

Екатерина же (и её как воспитательницу можно понять) предприняла некоторые действия, и после ужина велела мне зайти в маленький храм на третьем этаже. Перед этим походом я предприняла некоторые приготовления: вынула из узелка риталидовую оправу… но одеть побоялась, уж больно в плачевном состоянии находилась застёжка. Поэтому я просто вложила её в лифчик. Зубчики кололись и царапались, зато контакт с телом получился непосредственнее некуда — если вдруг меня снова энергией захлестнёт, я хотя бы огнём искрить не буду.

Я подошла к маленькому храму (или, как ещё тут говорили: «малому приделу») и взялась за ручку двери — и тут услышала из-за двери рыдания. Плакал девчоночий голос. Потом батюшка отвечал что-то, слов было не разобрать, только бу-бу-бу. Вроде, разговор стал тише. Я отошла к ближайшему окну и уставилась на внутренний двор. Удивительно, но кое-где на спортивной площадке, поднятой на уровень второго этажа и прикрытой с четырёх сторон корпусами, виднелись жёлтые осенние листья. Ветер наносит.

Скоро, говорят, листопад войдёт в полную силу и засыплет всё. Потом листья совсем облетят, и я увижу, какова здесь поздняя осень. Судя по картинкам, сыро, холодно и неприглядно. А потом станет ещё холоднее, но сухо и бел о, зима придёт. Снежной зимы я не видела с самого детства…

Дверь малого придела скрипнула, и по коридору засеменил белый кокон. Далила. Понятно, чего она ревела. Раз прячется — значит, или Агриппина не сказала, или она ей не поверила.

Простынь ей выдали, что ли, чтоб закутываться?

Раструб обмотки смотрел чётко себе под ноги. Белый кокон дошёл до противоположного угла коридора и свернул в боковое ответвление. Агриппина, вроде, говорила, что изолятор здесь же, на этом этаже?

16. КОНФЛИКТЫ ПРИХОДЯТ И УХОДЯТ

МАЛЫЙ ПРИДЕЛ

Дверь скрипнула второй раз, от неожиданности едва не заставив меня нырнуть в «тень». На пороге стоял батюшка:

— А, Мария! Проходи.

По-моему, батюшка единственный во всей гимназии разговаривал с воспитанницами на ты. Или ему так положено?

Я вошла в храм и поняла, что с оправой возилась не зря. Здесь было много-много картин. Нет! Как это слово?.. Икон, вот! И от каждой шёл постоянный энергетический фон. Причём, с той стороны, где в сплошную стенку из икон были вделаны узорчатые золотые воротца, тянуло гораздо сильнее! Общее ощущение было приятное, но без внешнего накопителя меня бы переполнило буквально минут через десять.

Я судорожно соображала: мать моя магия! А как же это я раньше не почувствовала, что от икон такая сильная энергетика исходит? И тут до меня дошло! Я иконы когда в первый раз увидела? В больнице для душевнобольных, правильно? А там они или над окнами или довольно высоко в простенках между окнами развешаны. Я и не подумала даже, что от них поток идёт — как будто бы всё от окон, от сада, что вокруг здания, тянет.

Ах, как дивно и как странно! Вот бы сюда Баграра, да с ним всё это обсудить…

В уголке стоял маленький столик, батюшка предложил мне сесть с одной стороны, а сам сел с другой.

— Мне сказали, — обтекаемо начал он, — что чтение Евангелия произвело на тебя чрезмерное впечатление. Быть может, ты хочешь что-нибудь спросить? Или, наоборот, чем-то поделиться?

Я прикинула — хочу ли я того или другого, и как-то ничего не пришло в голову. Священник, видя моё затруднение, решил подойти к проблеме с другой стороны:

— Иногда человеку, столкнувшемуся с проблемой, сложно самостоятельно систематизировать полученные знания…

— Я понимаю. Я понимаю, но я… пока не готова спрашивать что-то конкретное. Я думаю, я перечитаю ещё раз. Первое Евангелие и остальные. И-и-и… наверное, сделаю себе пометки о тех вещах, которые мне непонятны, да? В какую-нибудь тетрадочку. И тогда уже подойду к вам.

Батюшка покивал:

— Хорошо, дочь моя. Как только у тебя возникнут вопросы — ты можешь обратиться.

Я немного удивилась такому обороту: «дочь моя» — но, наверное, так тоже принято.

ВРЕДИНА

Я вышла в пустой коридор. Червячок совести грыз. Что, если Агриппина и вправду ничего Далиле не сказала? Ну, вредная девка — так что, пожизненно быть уродкой? А шанс на исправление?

Я вздохнула и направилась в изолятор.

Дверь оказалась не заперта. Я вошла и запечатала вход, одновременно накрыв нас непроницаемым куполом — по-любому же, эта дурочка сейчас визжать будет. И Далила не подвела. Она увидела меня и вскочила:

— Ты что пришла⁈ Позлорадствовать⁈ Ведьма!!! — она выкрикивала ещё много слов, всё более бессвязных, покрываясь новыми волдырями и чирьями. Зрелище, честно скажем, не для слабонервных.

Я щёлкнула пальцами:

— Замри! — и поток воплей умолк, словно обрезанный. — Слушай меня. Тихо. Внимательно.

Над комодом висело овальное зеркало, занавешенное полотенцем, которое я стянула:

— Посмотри на себя. И заметь, что каждая — каждая! — новая злая мысль прибавляет отвратительный гнойник на твоём красивом лице. Каждая. Злая. Мысль. Уже живого места нет.

Далила начала реветь, отчётливо скрипя зубами. Ужас.

— Я могу убрать их. Я знаю особенную целебную молитву. НО ТОЛЬКО ОДИН РАЗ! — эта мысль явно дошла до адресата, потому что Далила аж перестала реветь. — Я хочу, чтоб ты услышала и поняла. Один раз. Всего один. Я уберу с твоего лица всю эту гадость, прямо сейчас. Ты хочешь?

Она вздёрнула подбородок, но в последний момент, видимо, заподозрила какой-то подвох и кивнула очень медленно.

— Но помни: только один. А несчастье твоё останется. Послушай и запомни: каждый раз, когда ты будешь думать или говорить что-то злое про кого угодно — они будут вылезать. Гнойники. И спасение только одно — искренне каяться. Тогда они могут пройти. Я тебе секрет скажу. Как захочешь на кого-то разозлиться — сразу про другое думай. Рецепты вспоминай или песенки. Стишки дурацкие. Раз-два-три-четыре-пять, вышел зайчик погулять… Примеры считай. Лишь бы не думать и не говорить про людей дурное. И уж тем более не делать. Тогда будешь чистенькая, как фарфоровая куколка.

Мы некоторое время смотрели друг на друга. Далилу, откровенно говоря, изучать было мало приятного.

— Разморозься уже. Убираем?

Она отвернулась к окну, задёрнутому ситцевыми белыми шторками, натянутыми на верёвочки. Выше верёвочек виднелись золотые, похожие на луковички, крыши с крестами. Большой храм.

— Я ведь не смогу, — глухо сказала она.

Я тоже помолчала.

— А что делать? Пробовать будешь. Исповедаться. Или ты хочешь такой остаться?

Далила сплела на груди руки и сделалась прямая и тонкая, как палка:

— Нет. Не хочу. Давай, убираем.

— Ну, садись, — я подвинула стул, чтоб он оказался напротив зеркала. — А я молиться буду. Нужно время.

Я прикрыла глаза, сосредоточилась на энергетических потоках вокруг неё, убавила до низких значений степень реакции на активирующий раздражитель — правда, что-то уж сильно получилось, надо бы мне поосторожнее с такими вещами — и начала потихоньку вкачивать её целительной энергией — на расстоянии, чтобы Далила не заподозрила истинную природу происходящего. При этом я непрерывно бормотала известные мне песенки (на гертнийском, конечно), прерываясь только для того, чтобы сделать очередной вдох. Минут через пять, в одну из таких пауз, Далила подавленно сказала:

— Ничего не получается.

— Не-не-не! Получается! Я чувствую! Смотри, сейчас начнут…

Я старалась ещё пару минут.

— Уходят! — завопила она и вскочила со стула. — Они уходят!!!

— Спокойно, процесс разгоняется…

Потом она гладила себя по щекам и снова ревела. Потом осеклась и посмотрела на меня холодно:

— Мы всё равно не будем подругами.

— Конечно, нет! — я даже слегка откинулась назад, такой дикой мне показалась эта мысль. — Просто спокойно доживём до твоего дня рождения. Спокойно. Не будем кусать и подначивать друг друга. Ты, главное, помни: переключайся на безвредное. Можешь молиться — молись. Не можешь — считалки считай.

Далила посмотрела на часы, висящие над дверью:

— Через десять минут уже смотр и отбой.

— О, спасибо!