Маша без медведя - Ольга Войлошникова

class="p1">Я сконцентрировалась и подняла руку.

— Слушаю? — удивилась географиня.

— Извините пожалуйста, вы не могли бы подробнее пояснить, по каким принципам происходит деление стран ы на регионы? Мне очень интересно, — в это «очень интересно» я вложила максимум внушения, на который была способна.

— Очень интересно? — растерянно переспросила преподавательница.

— Очень интересно, — закрепила внушение я.

Второй раз воздействие вышло не таким узконаправленным, и девчонки завозились, с любопытством таращась на вывешенную у доски большую карту империи, разделённую на зоны.

Учительница тоже обернулась к карте, двигаясь несколько заторможенно, и я испугалась, что сделала что-то не так, но тут она вдруг живо обернулась к нам, глаза её блестели:

— Действительно, тема наша сегодня крайне, крайне увлекательна! Можно сказать, что в этом году мы с вами начинаем разбираться в том, что составляет основу благосостояния нашего государства. Итак…

Дальше всё пошло куда веселее и реально довольно интересно.

— Как тебе это удалось? — спросила Маруся, когда мы пошли на полдник.

— Что?

— Раскачать географичку. На прошлом уроке я думала, что челюсть вывихну, пытаясь не зевать. А Анечка уснула и стукнулась лбом в парту, аж гул пошёл. Это было единственным занимательным моментом того урока. Ане потом пришлось остаток времени стоять.

— Не знаю. Может быть, она вдруг правда вспомнила, что тема интересная? Бывает с людьми такое.

— Бывает, — согласилась Маруся, — но уж очень редко.

ВЕЧЕРНИЙ ЧАЙ, СОЧИНЕНИЯ И УЖИН

Чаепитие было с одной стороны простым, а с другой (по моему скромному разумению) устроенным так, чтобы воспитанницы тренировались быть хозяйками. На столах стояли небольшие самовары с кипятком и заварник — на каждых пять-шесть человек. Разливала чай дежурная воспитанница. В дополнение прилагались сливки, кружочками нарезанный лимон, несколько видов варений и выпечки, в том числе и те знаменитые печенья, которыми меня угощала директриса.

Если в обед атмосфера была более строгая, то за вечерним чаем поощрялось поддержание занимательных бесед. Воспитанницы весело переговаривались.

— И сливки молоком разбавленные, — совсем тихо сказала мне Маруся, качнув фарфоровым сливочником, прежде чем забелить себе чай. — Нет, даже водой. Ещё в августе они себе такого не позволяли.

Обнаглели, значит? Ну-ну.

Однако, печенья были вкусные, и настроение у меня поползло вверх.

После чая мы направились в своё отделение, на подготовку уроков. Предварительно классы зашли в свои учебные кабинеты, взяли необходимое (в частности, семнадцатому нужно было к завтрашнему дню написать какое-то сочинение) и расположились в комнате для самостоятельного приготовления уроков (девочки коротко называли её учебкой). Я подумала, что никаких произведений пока не читала, чрезмерное рвение проявлять не собираюсь, а вот использовать два часа для собственных записей по магии считаю вполне целесообразным. Тем более что парты тут стояли не сдвоенные, а одинарные — чтобы никто из воспитанниц не думал беседовать с соседкой вместо полезных занятий.

В семь пятнадцать Агриппина объявила, что пора заканчивать наши упражнения, а в семь двадцать мы уже строились на ужин. Ходили тут строго парами — по крайней мере, до сих пор никаких отклонений от этого установления я не наблюдала.

На ужин предложили кашу гречневую с запечёнными куриными ножками, винегрет и чай с выпечкой. Маруся критически оценила предложенные к чаю ватрушки и брезгливо поморщилась.

— Что, опять? — спросила я одними губами, слегка прикрыв нас от чужого любопытного внимания.

— Я понимаю, дорогая рыба, мясная вырезка или, на худой конец, сливки. Но творог? Продукт дешёвый, копеечный, можно сказать. Да и сдобы в тесте совсем мало. Это уже, голубушка, от чистого пристрастия к воровству.

Более наблюдать, как меня обворовывают, я была не намерена, и когда наше отделение направилось к себе наверх, дёрнула Марусю за руку и свернула в боковой коридор, которым мы ходили днём.

— Ты что? — удивилась она.

— Тише. Сейчас все разойдутся, и мы эту кухню тряхнём.

— Глупости это. Ничего мы не добьёмся, только Агриппина изводиться будет.

Я-то знала, что ни Агриппина, ни кто другой нервничать и терять нас не станет. Однако, судя по голосам, кто-то из учителей собирался повернуть в наш коридор. Я затащила Марусю за портьеру. Понятное дело, можно было и вовсе не прятаться, накинуть на нас невидимость, да и всё, только как потом это Марусе объяснять?

Несколько пар ног прошествовали мимо, обсуждая какое-то грядущее мероприятие. Постепенно всё стихло, только в столовой передвигали мебель да гремели большими баками. Шумела вода.

— Ну, и какой у нас план? — Маруся явно находила идею дурацкой.

— Послушай, — я посмотрела на неё очень серьёзно, — только это тайна. Мой отец научил меня некоторым особенным… молитвам. Я знаю, как сделать, чтобы вор проявил себя.

Вопреки моим опасениям, Маруся посмотрела на меня заинтересованно.

— Ты знаешь, когда мы с папой жили в Якутии, там тоже был такой человек. Он мог помолиться и шёл дождь или наоборот — солнце появлялось из-за туч. Кровь останавливал. У него и ученики были. Только он говорил, этому учиться очень долго.

— Я и училась долго. Десять лет, — прошептала я.

— Значит, получится? — глаза у неё словно засветились.

— Сто процентов!

— Тогда пошли!

Мы вошли в столовую в тот момент, когда уборщица протянула руку, чтобы задвинуть засов на двери. Увидев нас, она так и застыла, вытаращив глаза и бормоча: «Чево это?»

— Все ли работники кухни здесь? — спросила я, щедро добавляя в голос подавление воли.

— Все, барышня…

— Пошли, — кивнула я Марусе, — и ты, — уборщице, — закрой дверь и иди за нами.

14. ПРЯЧУСЬ Я ТАК СЕБЕ

ФОРМУЛА ИНКВИЗИТОРА

Мы вошли во внутренние помещения кухни, где от огромных плит ещё исходило слабое тепло, и увидели пятерых что-то обсуждающих женщин. Одна из них, явно выше других по должности, строго и даже злобно сказала:

— Это что ещё такое, барышни⁈ Вам сюда нельзя, не положено!

— Всем молчать! — велела я. — Кто ещё есть в помещении, подойдите сюда!

Из-за угла показалась судомойка.

— Это все? — спросила я главную.

Она чуть помедлила, но кивнула.

— Всем слушать меня внимательно. Кто-то из вас преступил закон Божий и человеческий и посмел воровать у императрицы. Хуже того, вы воровали у сирот. Поэтому я молитвой своей призову кару на ваши головы. И будете вы страдать до тех пор, покуда не раскаетесь и не возместите всё украденное. И чем более вы украли, тем сильнее будут ваши страдания…

Глаза у некоторых стали злыми, насмешливыми, или даже пренебрежительными, у других же — испуганными. И тут я пропела несколько слов.

В полном смысле это даже не слова были. Формулу придумал дядька Грой. Он всегда удивительно и принципиально отличался от Баграра. Мой названный папаша чаще всего работал кувалдой. Виртуозной, да, но всё же. А Грой был скорее ювелиром. Он любил такое: отшлифованное, нерушимое, как бриллиант. И чтоб максимально ёмкое. Здесь на своём месте был каждый звук, каждая нота и даже, как это ни странно, положение тела.

Дальше осталось только отсчитать:

— Десять, девять, восемь, семь… — можно было делать это и молча, но так вернее.

Я заметила, что некоторые, первоначально скукожившиеся, начали оглядываться и приободряться, всё более уверяясь, что за словами ничего не воспоследует.

—…два, один. Да свершится суд Божий. Можете говорить.

Старшая повариха вздёрнула подбородок, явно намереваясь высказать не одно предложение, но… Тут её словно ударили под дых. Следующий вздох был лающим, больше похожим на всхлип. Лицо и руки её покраснели и начали вспухать на глазах, кое-где открылись сочащиеся слизью язвы. Следом за старшей подобные, пусть и меньшие метаморфозы начали происходить ещё с тремя поварихами. Кухня резко разделилась на две части. Справа, широко раскрывая рты, неверяще смотрели на свои руки четверо поварих. Это они ещё лиц своих не видели. Зато стоящие слева судомойка, уборщица и молодая девчонка в белом фартуке лица видели прекрасно, и поэтому тряслись, аж подвывали. У девчонки в фартуке начали отчётливо стучать зубы.

— Ты кто такая? — строго спросила у неё Маруся.

— П-п-пом-мощница я-а-а… р-р-ра-з-з-д-д-датчица.

Маруся сурово окинула всех троих инспекторским взглядом:

— Что брали?

Уборщица, тонко скуля, повалилась ей в ноги:

— Так, матушка, кашку, коли в кастрюльках осталась, суп когда, или не доели что, хлеба, ежли нарезку не съели…

Двое остальных закивали головами, как игрушечные болванчики.

Я махнула рукой: