Маша без медведя - Ольга Войлошникова

class="p1">— Ничего вам за это не будет. Идите с миром. Этим… воровкам вызовите помощь.

— Доктора? — сглотнула судомойка.

— Можно и доктора. Но лучше бы начальницу. Директрису зовите. Прилюдно не покаются — через неделю умрут.

— Так, может, батюшку?

— Можно и батюшку. Зовите, хуже не будет. И вот ещё что. Нас вы не видели.

А ВСЁ ОТ ВРЕДНОСТИ

Мы с Марусей прошли коридорами и поднялись в свою спальню в облаке «тени», но подобная предосторожность оказалась излишней — так мы никого и не встретили. Зато на пороге были едва не сбиты с ног промчавшейся мимо нас докторицей. Маруся, явно находившаяся всё это время под впечатлением от содеянного, удивлённо вздёрнула брови:

— Это что ещё за забеги на длинные дистанции?

В спальне происходило нечто странное. Во всяком случае, я не думаю, что в порядке вещей, когда из умывалки доносится настолько истерический вой. Нет, правильнее сказать: визг. Или верещание? Всё вместе. В общем, это из умывалки неслось даже через плотно прикрытые двери.

Стоять колом посреди спальни было бессмысленно, мы пошли на свои места. У Маруси, к моей радости, как у последней передо мной прибывшей, номер был триста сорок четвёртый, рядом со мной. Дальше по нашей стороне шли переведённые в эту спальню в начале августа пятнадцатиклашки (или, проще говоря, пятнашки). Сейчас они сбились кучкой, обсуждая происходящее экстраординарное событие. Их, кстати (не событий, а пятнашек) в нашей спальне было больше всего — восемнадцать человек. И всего двенадцать шестнашек. И, между прочим, метки на одежду надо поставить, не забыть.

Пока эти несвязные мысли, толкаясь локтями, скакали в моей голове, докторша пронеслась в уборную и оттуда пошли вовсе уж странные звуки. Мы с Марусей переглянулись. В ответ на мой вопросительный взгляд она только плечами пожала:

— При мне таких истерик ни у кого не было.

Любопытные пятнашки обернулись к нам одновременно, как стайка синичек.

— Да это Далила, — сказала одна.

— Она с ужина пришла, а на носу — прыщ, — мстительно добавила вторая. — Пока ахала-охала — ещё два вылезло.

— А теперь она кричит, что это всё из-за новенькой, — осторожно добавила третья и спряталась за спины подружек.

— Мда, неприятно, — согласилась я, — но если на всех психических внимание обращать, свои нервы кончатся. А мне ещё метки поставить надо.

Я вытащила из шкафа одежду, разложила на кровати.

— Хочешь, я тебе помогу? — предложила Маруся.

— Да ну, неудобно как-то.

— Почему неудобно? Мне всё равно делать нечего.

— А у меня иголка всего одна.

— Как хорошо, что у меня есть швейный набор!

Больше отговорок у меня не осталось, мы уселись на кроватях и начали ставить метки: простой трилистник. Причём, чтоб было быстрее и заметнее, я взяла яркую шерстяную пряжу — уж пряжи-то у меня всякой было предостаточно.

Вопли в умывалке между тем то стихали, то поднимались с новой силой. Через некоторое время оттуда показалась Агриппина. Часть прядей выбилась у неё из причёски, и вообще, выглядела она довольно взъерошено. Агриппина простучала каблучками через спальню и остановилась около нас с Марусей:

— Мария, пойдёмте со мной.

— Я? — невинным голосом спросила Маруся.

— Нет. Маша Мухина. В комнату для уроков.

Мы прошли в учебку, Агриппина плотно прикрыла дверь, остановилась практически тут же и спросила, внимательно вглядываясь мне в лицо:

— Маша, что на самом деле произошло у вас с Далилой?

Я пожала плечами:

— Не знаю. Она весь день ко мне цеплялась. Не пойму, что ей надо?

— И ты ей действительно сказала, что от вредности прыщи вылезут?

— Сказала, — я развела руками, — это же просто пугалка для малышей. Я когда маленькая была, у нас одна бабушка рядом жила. Она всё время так говорила: что от злости прыщи вылазят, что от вранья зубы будут кривые. Ещё рожи корчить нельзя, напугают в этот момент, да такая на всю жизнь и останешься. Вы разве такого никогда не слышали?

— Просто пугалка, да… — отрешённо пробормотала Агриппина.

— А что случилось?

Классная словно проснулась, посмотрела на меня подозрительно и слегка покачала головой:

— Ничего страшного. Иди, Маша.

Я про себя подумала, что когда они узнают, что случилось с кухней, Далилины прыщи и впрямь покажутся им несущественной ерундой. А ещё — вот я ворона! — два таких похожих события в один день — в день моего прибытия! И если в кухне наши лица никто не вспомнит, то этот эпизод явно будет пришит ко мне. Мать моя магия, и что делать? Всю гимназию очаровывать? Вот уж способ спрятаться в толпе!

Я вздохнула:

— Вы же уверены, я тут не при чём. Далила сама вредная и склочная. Услышала слова — и поверила, так бывает. Это называется самовнушение. Теперь каждая злая мысль у неё будет вылезать прыщом. А чтоб они прошли, нужно просто перестать думать злое. Для верности лучше всего попросить прощения. И пусть думает про хорошее, станет снова красивая. А ещё лучше добрые дела делает.

Я немного припечатала внушение и спросила:

— Так я пойду?

— М-м-м… Иди-иди… — Агриппина потёрла лоб и снова пошла в умывалку.

Потом мимо нас провели Далилу, закутанную в банное полотенце. Она многоступенчато всхлипывала из своего кокона и иногда немного подвывала. Любопытные пятнашки высунулись в коридор и доложили всем, что её повели в изолятор.

— Сама, поди, напросилась, — лениво-рассудительно резюмировала Анечка, легко перекрыв все разговоры разом. — То всё нос задирала, а теперь вся физиономия в прыщах, какой уж тут гонор.

Старшие начали обсуждать: что теперь будет, и не расстроится ли свадьба из-за того, что Далила в одночасье сделалась страшилищем?

Некоторые девчонки начали задёргивать свои шторки, отгораживаясь от остальных в подобии крошечных комнаток.

— А я думала, это только переодеваться и на ночь.

— В свободные часы можно, если хочется одной побыть. Задёрнулся — значит, никто к тебе заглядывать не должен, личное время. А на ночь — обязательно, — Маруся сморщила носик, явно кого-то передразнивая: — «Ради приличия».

— Понятно.

Ну, хоть так. А то я за полдня уже устала на виду торчать.

— Мы можем закрыться, — предложила Маруся. Посередине шторки задвигать не будем, и будет у нас как будто своя комната. Я тебе покажу свои сокровища, у меня книг много, хочешь?

И хотя «сокровища» было сказано с изрядной долей самоиронии, перспектива увидеть нечто новое и интересное очень меня вдохновила.

— Ух ты, давай! Я только вещи сложу.

Мы отгородились от мира непреодолимыми зелёными портьерами и остаток свободного времени болтали. Маруся показывала мне свои книжки — и впрямь много, два ящика, а я ей — свои рисунки. Все, кроме Баграра. Папку с Баграром я пока не готова была показать никому.

ПЕРЕД СНОМ

Если прислушаться, то можно было различить, что в сумраке спальни многие переговариваются. Мы с Марусей тоже задёрнули разделяющую нас «стенку» едва ли наполовину и болтали шёпотом.

Перед сном Агриппина с нами распрощалась до завтра, а на её место заступила другая дама — вовсе ничья не классная, а сменная ночная воспитательница. Почему-то я думала, что наша классная будет с нами круглосуточно. Странная, на самом деле, мысль, если подумать, что у этой женщины вполне могла быть своя семья.

— Насчёт семей — вряд ли, — покачала головой Маруся, — если только пожилые родители или боковые родственники. Насколько я знаю, в воспитательницы берут в основном вдов или пожилых уже женщин, мужья которых не требуют… особо пристального внимания, так скажем, а дети уже живут собственными отдельными семьями.

Я приподнялась на локте:

— Так Агриппина — вдова, что ли?

— Да. Жаль её, хорошая женщина. Говорят, муж капитаном был, корабль попал в сильный шторм и… — Маруся развела руками.

Действительно, жаль… Я сердито подумала, что не должна молодая, умная, добрая женщина страдать в одиночестве. Да ещё такая красивая.

— А почему она замуж второй раз не выйдет?

Маруся взбила подушки и легла повыше, чтобы видеть меня через комод:

— Говорят, к ней уж и свататься пытались. А она сказала: т е ла никто не видел, буду по церковным правилам, семь лет ждать. Вот, третий год тут работает.

— Ничего себе… А хоть кого с этого корабля море вынесло?

— Ты что! Ни корабля, ни человека. Пропали, как и не было их.

Я откинулась на подушку и уставилась в потолок. Был бы тут Баграр, он бы живо определил: жив человек или нет. Если только хоть волос его сохранился. Я такое не умею, очень сложная магия. Вроде, говорят, если частицы тела нет,