В гвардейской семье - Анатолий Недбайло

боевую технику, и за дела целой эскадрильи. Мне предстояло сдать трудный экзамен на командирскую

зрелость, на самостоятельность. И принимать его будет строгий и бескомпромиссный экзаменатор —

жизнь. Да, я заверил командира, что эскадрилья будет идти впереди, что старая добрая традиция будет

продолжена. Но ведь успех добывает целый коллектив. С чего же начать? Мне нужны помощники, нужна

опора. Я знал: надеяться есть на кого! Это — коммунисты и комсомольцы. Это — лучшие наши

гвардейцы, «золотой фонд» эскадрильи.

Комнату заполняли сумерки. Я зажег «фонарь». Вспомнил: в чемодане лежат черновые наброски

чертежей и расчетов. Отыскал их и при мерцающем свете коптилки стал разбирать записи,

восстанавливать в памяти подробности событий, побудивших меня взять в руки карандаш и бумагу. [122]

Я чувствовал и верил, что можно и надо сделать более эффективными тактические приемы,

применявшиеся нами в боях. В частности, «круг». Если добиться четкости и слаженности, если каждую

секунду взять на учет, можно в корне видоизменить его заключительный элемент. Это лишь вначале

покажется сложным, но, отработав одновременный выход всей шестерки или восьмерки из «круга», мы

избежим опасности быть атакованными вражескими истребителями во время перестроения или сбора, обеспечим взаимозащиту и огневую мощь.

Как же сделать маневр гибким, динамичным? Уже не один день, не один вечер размышлял я над этим.

Выход из атаки всех сразу давал бы нам преимущество над противником. Но замысел был пока что лишь

теорией. Я мог стереть на бумаге любую линию, чертить все новые и новые варианты. Проверить же их

можно было только в бою. А это — риск. Очень большой, очень серьезный, ибо речь шла о человеческих

жизнях.

И все же я решился. Потому что был уверен в эффективности маневра, в его целесообразности. Надо

было только дождаться удобного, а точнее — удачного времени. К тому же эксперимент требовал от

летчиков не только отработки маневра, но и соответствующей психологической подготовки.

Следовательно, спешить нельзя, и как ни хотелось поскорее начать проверку замысла, я старался не

поддаваться соблазну. Никаких случайностей не должно быть. Все надо хорошенько взвесить, со всеми

неизвестными разделаться. Иначе — провал!..

На поиски ушла не одна неделя. А я все думал, взвешивал, искал.

...Ночь на исходе. Я весь ушел в расчеты. Заснул лишь под утро. Спал крепко. Но проснулся вовремя: сработала привычка вставать в одно и то же время.

Солнце уже окрасило у горизонта облака, и они кажутся лепестками огромной розы. Потом из-за темной

кромки земли выглянул кусочек расплавленной меди. Он все больше, все ярче. Рождается новый день.

Дышать легко — воздух свеж, настоян на густом аромате леса. На аэродроме уже трудятся

авиаспециалисты.

— Товарищ старший лейтенант, технический состав готовит шесть машин к вылету!.. [123]

Принимаю доклад инженера эскадрильи старшего техника-лейтенанта Одинцова.

— Сколько всего исправных машин?

— Семь, товарищ командир! Одна — на профилактике, две восстанавливают пармовцы.

Подходит старший техник по вооружению Ворона. Докладывает, чем заняты вооруженны.

— Надо ускорить работы: шестерка вылетает через час...

У одной из машин увидел старшего техника-лейтенанта Поповского, нашего парторга. Он уже закончил

свои дела и теперь помогает товарищам. Поздоровался, направляюсь к другому самолету.

— Как настроение? — спрашиваю младшего техника-лейтенанта Волошина.

— Преотличное, товарищ командир!

— А у подчиненных?

— Тоже!

— Из дому пишут?

Волошин оживился:

— В неделю по два-три письма получаю. Дела в тылу пошли лучше, просят, чтобы мы поскорее с

фашистами разделались.

— Напиши: просьбу выполним!

— А я уже и так написал, — улыбается Волошин.

Недалеко от моего самолета кто-то прилаживает переносной стенд. Подхожу ближе — это комсорг полка

старший сержант Николай Захарченко. Из-за его плеча вижу свежий номер боевого листка. Наверху

крупно написано: «Добьем остатки немцев в Крыму!» Небольшая передовица содержит итоги последних

штурмовок, фамилии наиболее отличившихся летчиков, воздушных стрелков, механиков, вооруженцев, мотористов полка. А вот в конце — печальные строки: «Отомстим за нашего штурмана полка гвардии

майора Суклышкина!». Вспомнилось, как на прошлой неделе пришла в полк тяжелая весть: погиб Иван

Григорьевич Суклышкин — бесстрашный ас, коммунист, превосходный мастер штурмовых ударов, первоклассный штурман.

Рядом с боевым листком — карта общей фронтовой обстановки в районе Севастополя, последние сводки

Совинформбюро. Такие переносные стенды были в каждой эскадрилье и на командном пункте полка. К

ним [124] всегда спешили авиаторы. Каждого интересовало всё: и вести с фронтов, и сообщения о

трудовых делах нашего народа, и события, происходящие за рубежом.

...Подполковник Ляховский поставил боевую задачу: надо поддержать наступление наземных

подразделений на опорный пункт фашистов.

Выйдя от командира, заглянул в диспетчерскую. Катюша работает.

— Если все будет нормально, вернусь без потерь.

— Обязательно вернешься — и без потерь!

Она сказала это с твердым убеждением, как бы подчеркивая, что будет именно так — и ни в коем случае

не может быть иначе.

Я как-то невольно нащупал пуговицу левого кармана, отстегнул клапан — и пальцы мои коснулись ее

подарка...

Несколько дней тому назад, когда я заглянул к Катюше, она протянула мне небольшой конвертик, сказав

при этом:

— У нас на Волге такой обычай — дарить на счастье...

В конверте лежал аккуратно сложенный носовой платочек. Шелковый, нежный. В уголочке — искусно

вышитая Золотая Звезда Героя, веточка дуба с ярко-зелеными листочками.

Я был тронут:

— Спасибо тебе большое, дорогая!..

5.

...Видимость — отличная. Сине-голубое небо пронизано золотом солнечных лучей. Смотрю влево, затем

вправо: ведомые, словно привязанные ко мне невидимыми нитями, идут уступом. Поодаль, выше —

собратья наши, краснозвездные «яки».

Подходим к цели. Вражеские зенитчики, конечно же, изготовились к стрельбе. Я даже представил себе, как прибористы припали к окулярам, как номера расчетов заняли свои места и только ждут команды.

Вот-вот она раздастся — и грохнут орудия. Наступил как раз тот самый момент, когда я должен

действовать в соответствии с намеченным планом. Выполняю маневр — меняю курс, высоту. Иными

словами — путаю карты вражеским [125] зенитчикам. А цель уже под нами. Чуть дальше —

огнедышащий вулкан. Это — Сапун-гора. Склоны изрыты окопами, траншеями, расчерчены системой

заграждений.

— Атакуем! — бросил я одно лишь слово в эфир — и повел шестерку на снижение.

«Сейчас, вот-вот встретит нас огненный шквал»... Только подумал — и тотчас же вокруг заплясали

дымные шарики. В кабине запахло пороховой гарью.

— Орлы, смелее! — подбадриваю ведомых и в то же время стараюсь отвлечь их от страха перед этой

стеной заградительного огня. Собственно, опасная зона уже преодолена. Да и рвутся снаряды далеко

вверху.

Первая атака удалась. Мы обрушили на врага смертоносный груз. Там, где были огневые точки

противника, где простирались траншеи, одна за другой взблескивали огненные вспышки рвущихся

реактивных снарядов, вздымались разрывы бомб. Склоны Сапун-горы затянула дымная мгла.

— Порядок: начало сделано! Еще заход!..

Теперь заговорили пушки и пулеметы наших «илов». Зенитки не унимались, посылая навстречу нам и

вдогонку снаряд за снарядом. Но тщетно!.. Задание выполнено! Результаты штурмовых ударов

зафиксированы фотокинопулеметами. Теперь — домой! Со станции наведения передают: нам объявлена

благодарность.

На аэродром шестерка пришла в полном составе. Все самолеты целы. Только машина лейтенанта

Карпеева в нескольких местах прошита осколками близко разорвавшегося зенитного снаряда.

— Ну, что я говорила тебе, что? — встречает меня Сияющая Катюша.

— Спасибо тебе за добрые слова! — пожал я ее мягкую, теплую руку. — Бегу к командиру с докладом.

Все было превосходно. И надо же случиться беде...

Времени на обед мало — буквально считанные минуты. Полуторка мчится к столовой. В кузове —

яблоку негде упасть: летчики стоят, держась друг за друга, покачиваются, когда машина подпрыгивает на

неровностях дороги.