В гвардейской семье - Анатолий Недбайло

Искусные руки медиков сделали все возможное и даже невозможное, чтобы как можно скорее поставить

меня на ноги, а значит — вернуть в боевой строй. Одно беспокоило — багрово-красные рубцы на лице.

Взглянул в зеркало — и отпрянул: я это или не я? Лоб, нос, подбородок — в шрамах. Только глаза мои. А

все остальное какое-то чужое. Как отнесется к этому — другому, изуродованному человеку та, которая

сказала, что любит и ждет?

...Какое это безмерное счастье — снова оказаться на «своем» аэродроме! Я вновь ощутил в себе силу, несущую солдата в бой, и готов был сейчас, сию же минуту сесть за штурвал крылатой машины и воевать

еще упорнее, бить врага еще сильнее.

Иные утверждают, что после сложных боевых ситуаций появляется страх. У меня же появилась какая-то

неукротимая жажда летать. Впрочем, в глубине души притаилось что-то похожее на страх. Но это было

совсем другое чувство: я спешил, я очень хотел поскорее увидеть Катюшу — и вместе с тем опасался

этой встречи.

...Первым, кто повстречался мне на пути, был мой дорогой друг и боевой товарищ Антон Малюк. Мы

обнялись, [109] расцеловались. Он, оказывается, ждал меня с утра.

— Как же ты узнал, что я должен приехать? Я ведь никому об этом не сообщал...

— Я все знаю, — сиял Антон. — У меня особое чутье!

Нас окружили товарищи. Жали мне руку, поздравляли с выздоровлением, сообщали наиболее важные

новости. Их оказалось много. Были хорошие, были и нерадостные. То, что полк наносил удары по

вражеским группировкам, откатывавшимся в глубь Крыма, — это, разумеется, было хорошей вестью. А

вот услышать, что погибли такие прекрасные летчики, как Толмачев, Сачивко, Егорышев, было больно и

тяжко.

— Командиру полка присвоено звание подполковника! — сообщал один.

— Новички прибыли, всех в третью эскадрилью определили, — дополнял другой. — Может, знакомы

тебе такие фамилии — Карпеев, Обозный, Масленцев, Киреев, Кожушкин?

Нет, я этих ребят не знал, но мне предстояло пройти с ними большой фронтовой путь.

— А про Береснева тебе еще не рассказывали? Послушай...

И товарищи поведали мне о подвиге младшего лейтенанта Анатолия Береснева.

...Вторая эскадрилья во главе со старшим лейтенантом Леонидом Бедой штурмовала вражеский аэродром.

Прямым попаданием зенитного снаряда был поврежден самолет командира, и Леонид Беда вынужден

был сесть на занятой противником территории. Группу возглавил заместитель Беды — лейтенант

Брандыс. Он перестроил эскадрилью и передал по радио приказание Бересневу сесть и взять на борт

комэска и его воздушного стрелка Семена Романова.

Легко сказать — взять на борт! Сверху Береснев хорошо видел, как отовсюду к штурмовику бегут

гитлеровцы. Он прошел почти над головами фашистов, обстрелял их и сел рядом с командирской

машиной. Комэск поджег ее — чтобы не досталась врагу, быстро вскочил на крыло бересневского

самолета и втиснулся в кабину воздушного стрелка. Стрелок Романов устроился в гондоле шасси. [110]

А в это время четверка штурмовиков во главе с Брандысом буквально поливала гитлеровцев огнем.

Береснев дал газ, мотор взревел, и с четырьмя отважными авиаторами на борту штурмовик взлетел над

головами фашистов и вернулся на свой аэродром. Какие молодцы! — искренне восторгался я Бересневым

и другими однополчанами, для которых мужество, отвага, героизм стали привычным, будничным делом.

— Товарищ командир, вас вызывают! — шепнул Малюк.

— Извините, друзья: начальству надо доложить! — сказал я. Ребята расступились, и мы с Малюком

пошли дальше.

— Кто вызывает, командир полка? — спросил я Антона.

Малюк загадочно улыбнулся.

О, этот хитрец Малюк! Я догадался и тут же ощутил страх перед встречей с Катюшей.

Она увидела меня издали. Быстро мелькнули русые кудри в окне. И вот уже Катя птицей слетела с

крылечка, мчится навстречу. Остановился в нескольких шагах от нее. Остановился потому, что на таком

расстоянии не должны быть видны кровавые отметины на моем лице.

— Здравствуй, Катюша!

Чувствую, что слова эти произношу каким-то чужим глухим голосом. «Я это — или не я?» — стучит

сердце. А она уже обхватила мою шею руками, приникла губами к моим рубцам. Нос мой щекочут русые

кудряшки, и я начинаю улыбаться. Вижу мокрые веки, вижу на щеке Катюши крупную слезу и смеюсь.

— Спасибо тебе, моя дорогая, за твое письмо! Оно ускорило мое выздоровление. Оно помогло мне

выжить.

Катя зарделась:

— Правда?

— Да...

Я смотрел в ее глаза — и не мог наглядеться: так мечтательно и долго когда-то смотрел в бездонную

глубину неба, предавшись мечтам о будущем. Теперь снова загадывал судьбу.

— Спасибо тебе за подарок! — спохватилась Катя.

— Какой подарок? — не понял я.

— Ну, тот, что ты с Малюком переслал. [111]

Мне оставалось только ответить «пожалуйста». И тут Малюк отличился!.. Дело в том, что слышал он

однажды, как я просил нашего интенданта купить где-нибудь за любую цену набор ниток «мулинэ».

Догадался Малюк, для кого они предназначались. И вот, возвращаясь из госпиталя и желая хоть как-то

успокоить Катюшу, заглянул он к интенданту, взял у него покупку и вручил девушке, сказав, что подарок

этот посылаю я. И снова я почувствовал, сколько такта, сколько благородства в щедрой душе Малюка!

— А я тебе тоже подарочек приготовила! — продолжала Катюша. — Идем к нам — увидишь.

Мы зашли в общежитие. У подружек сразу же нашлись неотложные дела, Малюк исчез — и мы остались

вдвоем. Катя взяла искусно расшитую небольшую подушечку и протянула мне:

— Это тебе. Твоими нитками вышила. Чтобы хорошо отдыхалось.

— Спасибо тебе, дорогая! От всего сердца — спасибо!

2.

Мое появление в полку было для комэска приятной неожиданностью. Встретившись, мы беседовали до

глубокой ночи. Разговорам, казалось, не будет конца. Кривошлык интересовался подробностями моего

последнего боевого вылета, спрашивал, как лечили меня в госпитале, как чувствую себя теперь.

В свою очередь, я интересовался делами эскадрильи — какие виды боевого применения больше всего

используются сейчас, как входят в строй молодые летчики, все ли самолеты исправны, как работает

технический состав. Рассказал мне Кривошлык и о полковых новостях.

О многом вели мы речь. Одно лишь «приберег» я на завтра: чувствовал, что комэск, как бы он ни был

добр и отзывчив, вопрос этот будет решать без скидок на приятельские отношения.

Утром зашел я к командиру эскадрильи и попросил дать мне контрольные полеты, включить меня в

боевой расчет.

Майор Кривошлык пристально смотрел на меня и молчал. Долго молчал. Но вот он встал, улыбнулся

[112] своей доброй улыбкой, подошел ко мне, положил руку на плечо:

— Как можно, Анатолий? У тебя ведь рука еще в гипсе! Вот поправишься, подлечишься — все, что надо, получишь: и контрольные полеты, и право летать на боевые задания...

Конечно же, комэск был прав. Но я не мог ждать: сердце истосковалось по боевым полетам, рвалось в

бой.

...Уже три дня хожу по аэродрому, обшарил все закоулки. Мои боевые товарищи вылетают на штурмовки, а я провожаю и встречаю друзей. Нервничаю, как никогда раньше.

«Нет, не могу больше оставаться без дела!» — решил наконец я. И направился к командиру полка.

— А, Недбайло! — приветливо встретил меня Ляховский.

— Товарищ гвардии подполковник! — с досадой и надеждой обращаюсь я. — Все летают, бьют врага, а

мне сидеть без дела...

— Ценю порыв. Однако рука-то еще не в порядке? Я заранее подготовил себя к такому повороту и перед

тем, как зайти к командиру в кабинет, затолкал подальше в рукав гипсовую «трубку». Теперь же, вытянув

левую руку, стал демонстрировать Ляховскому, как прекрасно «работает» кисть.

— Ну, коли так — дело другое, — согласился Ляховский. — Разыщите Филимонова и полетайте с ним.

— Есть! — вытянулся я, молодцевато щелкнув каблуками. В этот момент мне хотелось расцеловать

командира, но, к сожалению, уставом такие нежности не предусмотрены.

...Контрольные полеты прошли без замечаний. Заместитель командира полка майор Филимонов,

«вывозивший» меня, остался доволен техникой пилотирования и дал «добро» на самостоятельный вылет.

Все шло хорошо. Мне бы радоваться. Но я испытывал недовольство самим собой. После перерыва

чувствовал скованность, не стало прежней уверенности, машина не была мне полностью подвластна.

«Что это — утрачены навыки, запаздывание реакции?» — тревожился я. Но вместе с тем ясно понимал: сказывается перерыв в полетах. Надо «влетаться», слетать на боевое задание раз-другой — и все станет