В гвардейской семье - Анатолий Недбайло

первым успешным руководством группой!

* * *

— Как долго ты летал! — тихо произнесла Катюша, когда я зашел на КП. — Глаза устали смотреть в

небо... Как долго ты не возвращался!..

Взял ее теплую руку, прижал к своей груди. Как хорошо, когда на свете есть человек, который так ждет

тебя. Все пережитое за день сразу ушло на второй план. Исчезла усталость. Я видел только ясные

девичьи глаза и ощущал у своего сердца трепетное тепло маленькой руки.

А вечером мы снова долго ходили, мечтали, не замечая, как мчится время. Уже давно пора было

отдыхать, но как не хотелось расставаться с Катюшей!..

И вдруг, словно бы из-под земли, рядом выросла фигура:

— Ты еще не спишь, дочка?

Я узнал голос капитана Клубова.

Катя торопливо отвечала:

— Иду, отец, иду! — и, сжав мои пальцы, умчалась.

— Я думал, Недбайло, что после такого трудного дня вы уже седьмой сон видите...

Мы шли рядом. Я молчал.

У дверей общежития остановились, чтобы пожелать друг другу спокойной ночи. [100]

— Вот что, Недбайло! Вы мою «дочь» не обижайте. В противном случае вам придется иметь дело со

мной! — с напускной строгостью произнес Клубов.

— Как же можно ее обидеть! — ответил я. — Мы с Катей просто хорошие друзья. Того, кто ее обидит, я

сам...

— Ладно, ладно! — прервал он меня. — Я не против вашей дружбы. Только я — за настоящую дружбу.

Понимаете? А теперь — отдыхать. Спокойной вам ночи! — и инженер протянул мне руку.

...Мои товарищи уже спали, и я осторожно, на цыпочках пробрался к своей кровати. Тихо разделся, лег. И

только теперь почувствовал, что устал! Сомкнул веки, но сон не шел. Память как бы воспроизводила

картины пережитого. Мысли вели какой-то странный хоровод. Я знал: это от усталости, от смешения

чувств, испытанных сегодня.

Потом поплыл туман. Такой же густой, как тот, что скрывал от нас землю, когда мы шли на цель, возвращаясь домой. Стал восстанавливать в памяти разговор с Клубовым, думать о нем.

...Капитан Клубов прибыл в полк примерно в то же время, что и я. С первой же встречи проникся к нему

симпатией. Бывает же так: понравится тебе человек как-то сразу. И я не ошибся. Это был отличный

знаток боевой техники, прекрасный специалист, умелый организатор. Подтянутый,

дисциплинированный, он требовал уставного порядка и от подчиненных. Расхлябанность, — говорил

капитан Клубов, — враг дисциплины. А без дисциплины нет армии.

Вскоре я убедился, что не один питаю симпатии к инженеру: за честность, справедливость и

отзывчивость, за отличное знание боевой техники и мастерство Клубова стал уважать весь личный

состав полка. Это был заслуженный авторитет, завоеванный не фразой, не панибратством, а делом.

4.

В начале февраля войска 4-го Украинского фронта перешли в решительное наступление. У нас, штурмовиков, работы прибавилось: наш «участок» находился в излучине Днепра. Мы «обрабатывали»

позиции противника, контролировали его коммуникации. [101]

В один из таких дней я получил необычное задание.

...Хоть и морозное утро, но после полуторакилометрового перехода в меховом комбинезоне и в унтах

жарко. У штабной землянки решил я передохнуть. Достал папиросу, затянулся раз, другой. Вдруг слышу

голос «моего» диспетчера:

— Здравствуй, Толя! Командир тебя вызывает. Срочно!..

У командира уже сидели замполит, начальник штаба и командир нашей эскадрильи.

— Садитесь, товарищ Недбайло! — жестом пригласил меня майор Ляховский. Вид у него

взволнованный, озабоченный. — Дело вот какое, — сказал он, расправляя на столе оперативную карту.

Карандаш, который Ляховский использовал вместо указки, нацелился на район наших действий близ

Никополя. — Надо без прикрытия сходить парой на Зеленую-Вторую и Васильевку, чтобы установить

истинное положение сторон. Поручаю это задание вам. Обратите внимание на местонахождение

вражеских танков. Учтите, что наши части на рассвете перешли в наступление. И обо всем, что увидите

на поле боя, будете докладывать на командный пункт генералу Хрюкину. Сообщайте все до мелочей.

Ясно?

— Так точно!

— Вот и хорошо! Идите, готовьтесь к вылету.

От командира мы вышли вдвоем с Кривошлыком.

— Кто со мной пойдет? — спросил я комэска.

— Охтин.

Я удивился. Охтину предстояло выполнить всего лишь третий боевой вылет, а задание сложное. Но

приказ есть приказ.

Вскоре младший лейтенант Охтин был у меня. Я разъяснил ему до тонкостей боевую задачу, ее

особенности, напомнил, какие маневры надо будет выполнять.

— Не беспокойтесь, товарищ командир. Я не подведу! — отвечал Охтин.

— По самолетам! — скомандовал я. — Вылет — по вашей готовности!

Малюк уже был в своей кабине. Механик доложил о готовности штурмовика к вылету. Я быстро надел

«доспехи» летчика и занял место в самолете.

Машина Охтина — напротив, метрах в тридцати. [102]

Мне видно, как под правым крылом штурмовика еще суетятся авиаспециалисты. Даже старший инженер

там — узнал Клубова издали.

Подзываю Мотовилова:

— Сбегайте, разузнайте, в чем там дело!

Летчикам хорошо известно, как томительно сидеть в кабине и ждать, когда же, наконец, будет устранена

неисправность.

Вернулся Мотовилов:

— Правая пушка неисправна.

«Начинается!» — с досадой подумал я. И, чтобы скоротать время, переключил СПУ на воздушного

стрелка.

— Как твои дела, тезка?

— Все в порядке, командир! Я готов! — бодро ответил Малюк.

Все чаще поглядываю на часы: начинаю уже нервничать. Завел мотор, прогрел его. А у второго самолета

все еще продолжается какая-то возня.

«Не пойти ли мне одному? — возникло вдруг желание. — Генерал ждет разведданные, а тут попусту

тратится время!»...

И я решился — взлетел. Иду по кругу над аэродромом — вижу, взлетает «горбатый»! Выждав, когда он

убрал шасси, я нажал кнопку передатчика.

— Охтин, Охтин! Ты?

Передатчика у ведомого нет, все команды идут ему на прием, и Охтин должен ответить мне условным

знаком. Он! Качнул самолет с крыла на крыло.

— Пристраивайся! — приказываю ему и беру курс. Над нами — сплошная облачность. Высота полета —

четыреста метров. С каждой минутой видимость ухудшается, облачность «прижимает» нас к земле. Я не

на шутку обеспокоен: справится ли молодой летчик?

У переднего края пришлось снизиться до пятидесяти метров. Только пересекли линию фронта —

заговорили зенитки. Впиваюсь взглядом в землю, «читаю» местность. Мне даже кажется, что слышу

раскатистое «ура» идущей в атаку пехоты.

Впереди появились закамуфлированные коробки. Насчитал их семь. Семь «тигров». У дульных срезов

орудий — языки пламени. «Ведут огонь!» — отмечаю про себя. Оглянулся: пехота залегла. «А что, если

ей помочь?!» [103]

— «Алмаз», я — «Коршун»-ноль три! — связываюсь с командным пунктом генерала Хрюкина. —

Нахожусь в заданном районе. Вижу наступающую пехоту. Танки противника мешают ее продвижению.

Разрешите нанести удар?

— «Коршун» — ноль три! Разрешаю!

Охтин идет справа. Передаю ему:

— Атакуем танки ПТАБами!{6} Выбираю цели — те, что ближе к нашим! — и, круто развернув самолет, захожу в атаку. Охтин идет рядом.

Пошли в атаку, включив форсаж. Двигатели неистово ревут. Наш стремительный полет на бреющем, мощный гул и удар по «тиграм», по моему замыслу, должны поднять дух наших воинов, наступающих на

этом участке. Выскакиваю на «горку» и командую:

— Охтин, твой — крайний, мой — второй! Бросаем бомбы!

Резкий разворот влево. Вижу — внизу пылают два танка. Малюк использует возможность и из

турельного пулемета поливает огнем вражеские траншеи.

— Охтин! Еще заход: атакуем эрэсами и пушками!

Подожгли еще один танк. Зашли снова. Обрабатываем вражеские позиции всеми огневыми средствами, которыми располагает штурмовик. Внимательно наблюдаю за тем, что творится на земле, и докладываю

на К.П.

После шестого захода, когда боекомплект был израсходован, принимаю решение уходить домой. Но на

душе неудовлетворенность: еще бы парочку заходов, поддержать нашу пехоту!..

Выхожу из атаки боевым разворотом, запрашиваю разрешение на возвращение домой — и тут вдруг

словно в молоке оказался: ничего не видно, не могу даже определить положение самолета: машина

нырнула в облака. Вывел самолет из серой пелены — вот и земля снова просматривается.

Охтин в стороне. Метров триста разделяет нас.

— Охтин, видишь меня?