Колея к ржавому солнцу - Денис Воронин

– Налить? Давай. Где твой стакан?

– Да нет, – покачал головой Костас, – я по другому делу. Сказали, что ты вроде бы знаешь Ингу. Ну, которая свидетельница…

– Сказали? – кучерявый Захар нахмурился, его взгляд потяжелел. – Есть такое, знаю… А что? Шары хочешь подкатить?.. Да ладно, чего там… Ты лучше не суйся к ней. Нет, ты не понял. Мне-то все равно. Просто ничего хорошего от отношений с ней не жди, если хочешь по-серьезному замутить.

– А если «по лайту»?

– «По лайту»? – Захар пожал плечами. – С ней «по лайту» не получится, выпьет тебя до дна. Сам же видишь, роковая красотка, хоть и стрижется как чучело. Не поверишь, на рояле играет всякие пьески, а сама – ходячий секс. Как клеем тебя к себе приклеит, потом с кровью будешь отдирать… Знаю, что говорю. Мы с ней жили несколько месяцев. А теперь я ее Остров Про́клятых зову.

– Остров Про́клятых? – переспросил Костас. – Она что, Скорсезе любит? Или Ди Каприо?

– Мозги она ебать любит, – выдохнул перегаром Захар. – Давай-ка накатим… За молодых! – они неловко чокнулись одноразовыми стаканчиками с водкой, выпили. – Просто жить с ней – все равно что тусоваться на Острове Про́клятых. Как в дурдоме из этого кино. Думаешь, что у вас так, – он сделал неопределенный жест рукой, – а потом выясняется, что ты ни хера не угадал. Всё по-другому. Сплошные неожиданные сюжетные повороты. И как в фильме, чем все закончится – непонятно… Ну, тебе непонятно, а я-то уже все знаю…

– Я, кажется, понял, – кивнул Троцкий. – Спасибо.

– Не-а, – пьяно протянул Захар, – ничего ты не понял, брателло… Это как эти дезодоранты, «олд спайс» там всякий… Слышал, что в их состав входят соли алюминия? Сужают протоки потовых желез, уменьшают процесс потоотделения. И все хорошо, все довольны, люди спокойны за свои подмышки. Только мало кто знает, что алюминий – универсальный канцероген. И чистые, приятно пахнущие ромашкой или Килиманджаро подмышки означают только одно – повышенный риск онкозаболеваний. Вот Инга как этот самый алюминий. Свяжешься с ней – и все будет пахнуть лавандой, а потом жизнь твоя наебнется…

«Транзит» остановился, ближайший к двери пассажир схватился за ручку, отодвинул дверь, впуская в салон свежий воздух с Невы.

– Приехали! – оповестил гостей водитель.

– Пойдем! – сказал Захар и добавил громким голосом, пугая двух накрашенных тетушек: – Возопим пару госпелов в честь новобрачных!..

Гуляли свадьбу ближе к дому, в Озерках. Ресторанчик в спальном районе, длинный стол, заставленный приготовленными без души блюдами, тамада с надоевшими всем конкурсами, «подарки» в конвертах, бесконечное «горько!» и песни Лепса, сменяющиеся песнями Меладзе. Шабаш, по мнению Костаса. А Ингу обхаживал свидетель. После одаривания Троцкий незаметно слился с праздника.

Три недели спустя после свадьбы, в октябре, он вместе с коллегой собрался на выходных сплавать в Хельсинки на пароме. Паром отправлялся вечером в пятницу, плыл всю ночь, субботним утром приходил в Хельсинки и на следующее утро, в воскресенье, возвращался в Петербург. В самый последний момент перед путешествием у коллеги заболел маленький ребенок, он отказался от поездки, и забронированная двухместная каюта, где вместо иллюминатора посреди стены висела картина с фотореалистичным береговым пейзажем, оказалась в полном распоряжении Троцкого. Когда паром неуклюжим бегемотом отчалил от берега, Костас вышел на палубу, но холодный ветер очень скоро заставил его укрыться в одном из баров на променаде. Немного выпив, он спустился к стойке информации, купил обзорную экскурсию по Хельсинки и ушел в каюту отсыпаться. Засыпая на узкой койке, он слышал смешную ругань на финском заблудившегося в лабиринте палубных коридоров пассажира.

Столица Финляндии негостеприимно встретила их ветром и косым дождем. Расположившись в кресле у окна туристического автобуса, Троцкий лениво, не стараясь что-то запомнить, слушал рассказ гида и разглядывал мокнущий Хельсинки. Аккуратные дома с большими окнами и щетками для обуви у дверей подъездов, голые деревья с облетевшей листвой, раскачивающиеся на волнах в гавани у Кауппатори катера, с которых рыбаки продавали свежую рыбу, позеленевший памятник Маннергейму и двадцать четыре тонны нержавеющей стали – монумент композитору Сибелиусу в виде органных труб в парке, дорожки которого усыпали ягоды рябины.

Из парка автобус повез их к Темппелиаукио, Церкви в Скале, чье название было гораздо грандиознее внешнего вида. Обычная для этих мест гранитная скала на окраине немолодого и чинного жилого квартала, в которой вырубили нужных размеров нишу, а сверху водрузили малоприметный стеклянный купол. Пока туристы упоенно фотографировали церковь, себя на ее фоне и шарили по сувенирным магазинам на первых этажах близлежащих зданий, Костас решил пройтись и размять ноги, рассудив, что без него не уедут. А если и уедут, дорогу к паромному терминалу он как-нибудь найдет. В крайнем случае поймает такси и скажет водителю: «Михаил Светлов, цигель-цигель».

Натянув на голову капюшон, он зашагал по бегущей с горы мощеной Фредрекинкату и скоро оказался перед расходящимся в стороны трапецией кирпичным домом. В витринах цокольного этажа висели выгоревшие постеры «HIM» и «Rasmus», по которым Троцкий опознал музыкальный магазин. Из его дверей вышла покупательница с плоским, квадратной формы полиэтиленовым пакетом с логотипом магазина в форме значка радиоактивной опасности. Костас посторонился, пропуская покупательницу, и вдруг с удивлением узнал лицо под выпущенным из-под воротника куртки капюшоном кенгурухи. Сделав шаг навстречу, он сказал неожиданно охрипшим голосом:

– Инга, привет.

Она остановилась, быстро стрельнула на него насмешливыми глазами и улыбнулась, узнав. Подошла ближе, и он почувствовал цитрусовый аромат ее парфюма.

– Костя? Печальный демон со свадьбы? Какими судьбами?

Лицо Инги было умиротворенным, словно она все утро занималась йогой.

– На пароме приплыл. А ты?

– Я тоже с парома! С «Принцессы Марии»! – засмеялась Инга. – Мир тесен! Ты чего хрипишь? Простыл?

– Нет, просто все утро молчал, горло заржавело… Это у тебя пластинки? – кивнул Троцкий на пакет в ее руках.

– Да, заказала через интернет две недели назад, сейчас заскочила выкупить. Жизнь была бы приятнее, если бы все, за что надо платить деньги, было бы таким же офигенным, как этот винил… У нас в Петербурге совсем с джаз-дилерами плохо. Те, что остались, ломят такие ценники…

– Слушаешь джаз?

– Не только, – пожала плечами Инга. – Я много чего слушаю… Да это и не джаз. «Jaga Jazzist» называются. Современные норвежские ребята, никакой архаики вроде Армстронга, прости, если святотатствую.

– Все нормально, я джаз слушаю, только когда сосед «Эрмитаж» включает. У нас в «панельке» такая слышимость… Все боюсь, что он своего сына учиться играть на трубе отдаст.

Инга провела ладонью по лицу, вытирая со лба и щек капли дождя.

– Прекрасная погодка, не