Идиотам просьба не беспокоиться - Тибор Фишер

Образ: Серийный убийца

Тема: Тела и останки

Гонорар: Пять бутылок «Гролша», Три «Маргариты», бутылка шампанского «Ru de Ruinart» (разлито в Париже), филе копченой форели с хреном, итальянский салат, отбивные по-македонски с овощным гарниром, бутылка Бланьи 89-го года, шоколадный рулет из черного и белого шоколада, бокал Сотерна, элитный коньяк «Cohiba», виски «Glenmorangie» 18-летней выдержки, кашемировый шарф, сигарета с марихуаной, видеокассета с эксклюзивной порнушкой, поляроидная фотография девушки с телефончиком на обороте

Даже гениальный художественный обман требует постоянной доработки деталей, чтобы не только держать слушателей в напряжении, но и чтобы тебе самому было интересно. Когда я говорю собеседнику, что только сегодня вышел из тюрьмы, он поневоле задумается: а надо ли было меня выпускать? Что это – очередная промашка судебных психиатров? Еще одно великодушное освобождение преступника на поруки в надежде, что он осознает, проникнется и исправится? Типа что если дать злодею второй шанс, он обязательно совладает со своей злодейской натурой – ибо эта натура не вина его, а беда, – и уже никогда не возьмется за старое… но когда ты занимаешься художественным обманом, следует как-то уравновешивать свежесть деталей и растущую популярность. Когда тебя начинают узнавать, «Я только сегодня вышел из тюрьмы» надо заменить на «Я недавно вышел из тюрьмы», чтобы тебя не поймали на лжи.

Но никто особенно не задумывается о том, почему ты не за решеткой. Как все мы знаем, в наши дни убийство практически не мешает свободе. Также удобно, когда тебе хорошо за тридцать – тебе не составит труда убедить собеседника, что-ты отсидел свои десять лет.

Теперь я почти каждый вечер хожу в артистический клуб «Челси», где собираются художники. Сбоку от входа – как войдешь, сразу направо – там есть очень уютный укромный уголок с двумя удобными мягкими креслами и книжной полкой. Я прочел много книг, потому что еще до того, как занялся художественным обманом, я частенько бывал в этом клубе (когда решил явить миру свои бессмертные работы) в плане общения с братьями по ремеслу. Когда мой художественный характер полностью сформировался, я подумал, что, может быть, совершаю ошибку, не интересуясь талантами и достижениями других. Может быть, все-таки стоит быть в курсе того, кто на что способен. Так что я прихожу в клуб, усаживаюсь за стойку и обращаюсь к соседям:

– Я великий художник. Вы тоже?

Это было медленное и болезненное открытие, но я все-таки понял, что художник – независимо от того, стремится ли он к общению или, наоборот, избегает, – почти всегда остается один на тернистом пути к славе.

Я великий художник

Хорошо тебе. Мы тут с другом беседуем. Ага, тогда ты мне, наверное, дашь взаймы двадцать фунтов. А-а. У меня через десять минут поезд.

Хотите поговорить об искусстве?

На самом деле, не очень. Мы тут с другом беседуем. Этот стул занят. Опасный вопрос. В этом месяце я уже исчерпал весь лимит разговоров.

Но дни неистовых анти-Смитовских предубеждений уже миновали.

В один из таких вечеров в клубе «Челси» я говорил группе восторженных слушателей:

– Самое главное, я простил себе все и теперь наслаждаюсь жизнью по полной программе. Мертвых не воскресишь, но даже если бы это было возможно, только представьте, сколько сразу возникнет проблем… жилье, право собственности, парковка машины…

И тут я увидел, что внимание завороженной аудитории, которым до этого я владел безраздельно, вдруг отвлеклось. Все, как один, повернулись к высокому человеку в пепельно-сером костюме. Это был Ренфро. Он протянул мне руку. Я успел обменяться с ним кратким рукопожатием прежде, чем он убрал руку. Это стремительное движение вызвало в воображении образ зверя, пойманного в капкан, который вырвался из западни.

– Мистер Смит, я слышал, вы пишете. Позвольте задать вам вопрос относительно формы произведения.

Пятьдесят бесполезностей

Кид стремительно выхватил револьверы, прокрутил их на пальцах и убрал обратно в кобуры, не отрывая взгляда от воображаемого врага. Координация никуда не делась, и он по-прежнему проделывал все это четко и быстро (хотя, наверное, уже не так быстро, как раньше).

И еще он знал: что-то не так. Он это чувствовал, но не мог понять, что именно не так и что нужно сделать, чтобы это исправить. И можно ли это исправить.

Он достал кисет, свернул себе папиросу, закурил и задумался, пытаясь найти ту точку, откуда все пошло наперекосяк.

У него было много времени, чтобы подумать. Долгие годы он только и делал, что думал, но так ничего и не надумал.

Его карьера закончилась точно так же. Последние пару недель до того, как все кончилось, у него были сильные приступы нехороших предчувствий. Стойкое ощущение, что что-то не так. И даже не пару недель, а, наверное, пару месяцев. Просто тогда он еще не понимал, что его поезд готовится сойти с рельсов.

Он не собирался сам уходить с работы. Он мог бы подать в отставку по собственному желанию, но нет – он специально устроил так, чтобы его уволили. Может быть, для того, чтобы ему было кого винить, если он вдруг пожалеет об этом. Скорее всего его нежелание уходить самому было связано с тем, как он устроился на эту работу. Понимая, что нужно работать, причем работать в приличном месте (строгий костюм, пристойная зарплата, гарантированная пенсия), он просмотрел объявления о вакансиях и увидел, что требуется человек в управление городского планирования. Он пошел в библиотеку, прочитал пару брошюрок о принципах городского планирования, а потом состряпал себе фальшивый диплом и пошел на собеседование, где врал просто напропалую, но зато убедительно. Не имея вообще никакой подготовки и знаний, но зато понимающий, что такое хорошая шутка, он без труда получил работу.

Обман так и не раскрылся, потому что хотя его должность была солидной и хорошо оплачиваемой, на самом деле, он вообще ничего не делал. Ходил на какие-то собрания и встречи, где хорошие шутки всегда приветствовались, и ездил по городу, изучая расположение фонарных столбов. В каждом уважающем себя городе должно быть управление городского планирования, но на самом деле города сами себя планируют. Может быть, из-за легкости, с которой он провернул эту аферу, он так и не смог заставить себя уважать своих коллег-специалистов, или просто сказались пять лет постоянной скуки.

Все началось из-за чашки чая. До работы ему было ехать всего ничего, но из-за утренних пробок он добирался не меньше чем за полчаса. Он всегда просыпался с большим трудом: единственный способ гарантированно встать с постели – это скатиться с кровати и шлепнуться на холодный и твердый пол, что дает стимул быстрее подняться и пойти в ванную. Он подгонял время так, чтобы приходить на работу не совсем вовремя, а с опозданием на три-четыре минуты, так чтобы к нему не могли придраться, но при этом выгадывал три-четыре минуты сна. Он залпом выпивал чай, запихивал в рот кусок тоста, бежал к машине, на ходу завязывая галстук, и стоял в пробках, теряя без толку время и начиная потихонечку ненавидеть знакомые лица в соседних машинах.

Однажды утром он совсем уже проспал и, чтобы не терять время, взял чашку с чаем с собой в машину и выпил его по дороге. Месяца полтора спустя он уже шел по утрам к машине в банном халате, а брился, одевался и завтракал прямо в машине. Люди таращились на него, но ему было плевать, и только потом до него дошло, насколько опасным было его положение. Он дошел до того, что стал приходить на работу уже после обеда в полном ковбойском облачении и крутить на пальцах свои шестизарядные револьверы на деловых встречах, и вот тогда его поведение начало вызывать нарекания.

Первые четыре месяца после увольнения были самыми тяжкими; потом, когда ты уже привыкаешь, становится легче. Это как если ты тонешь, рассуждал Кид: сначала ты отчаянно бьешь по воде руками и ногами, пытаясь удержаться на плаву, а потом все страдания проходят, и ты вместе с ними. Но как бы там ни было, просто одеться и вымыться к тому времени превратилось в работу. До этого у него не было сколько-нибудь приличной работы, и после этого тоже – по крайней мере такой, которую можно было бы назвать работой. Однако он никогда себя не обманывал: они разошлись с женой вовсе не потому, что его погнали с приличной работы. У них и раньше все было плохо. Они жили каждый в своей части дома и практически не общались, как животные двух разных видов, которых небрежный хозяин держал в одной клетке. Однако, когда она от него ушла, он вовсе не удивился, когда вдруг понял, что ему хочется плакать.

Где он свернул не туда? Или, может быть, пропустил поворот? Когда ему, еще в юности, задавали вопрос: «Чего тебе хочется делать в жизни?», он ни разу не ответил: «Сидеть, изнывая от скуки, в почти пустом доме, на потертом скрипучем диване типа тех, которые жгут на тренировке пожарных; короче говоря, быть законченным неудачником, но таким неудачником, о котором и говорить не стоит… у которого не было никаких грандиозных планов, которые потерпели бы неудачу… которого изначально почти никогда не пускали через парадный вход».