Я тебе не невеста, царевич! - Катя Водянова

было что-то решать, притом срочно. Запасные хлеба у меня были, но вряд ли советник одобрит замену. А если и да, то все равно будут разговоры, что Василиса испекла негодную ковригу, вместо которой вынула из тайника прекрасный каравай.

Велемир поймал мой растерянный взгляд и слегка нахмурился, а потом со скучающим видом обернулся к советнику:

– Супругу вашу видел, так хороша в новом наряде.

– Ну… да, – нехотя согласился тот и озадаченно почесал затылок.

– Искусством, погляжу, увлеклась. Зазывала Инея выступить у нее в покоях, наверное, удивить вас хочет.

Тот удивился уже сейчас, заранее, отчего резко побагровел и выскочил в коридор, а я за это время магией очистила рушник и поменяла хлеб на другой. Затем поправила все и с невозмутимым видом вышла.

Старейшина ждал там и дергал ворот на рубахе, видимо успел одуматься. Я порадовалась за Берендеевичей: такие у них преданные люди служат! Тут родная жена, возможно, чужую лютню оглаживает, а он, пусть на миг и дрогнул, но быстро взял себя в руки и вернулся на стражу каравая!

Я улыбнулась ему и отправилась следом, в тронный зал, где скромно устроилась у стены, рядом с Велемиром. Любаша с Инеем стояли чуть в стороне, вместе с остальными придворными, а рядом с нами блаженно улыбался Иванир вместе со своей лягушечкой. Та сидела у него на плече и раздувала горло на вдохе, точно кузнечные меха, отчего казалась крайне важной. Я едва сдерживала улыбку, глядя на нее, а еще отметила, что их каравай раза в два меньше нашего. Но это и правильно: попробуй вымешай лапками много теста, хе-хе.

Но тут с шумом распахнулись двери, спуская в зал сияющего Дмитра и Альму. За ними двое слуг на специальном подносе тащили огромный каравай. В таком можно было бы кабана запечь, и в таком виде подать к столу. Да и укрывали каравай будто простыней, а не рушником, даже царь заинтересовался, встал с трона и первым отогнул полотнище.

От любопытства я тоже приподнялась на цыпочки и вытянула шею, чтобы разглядеть все получше.

И, похоже, тому самому пекарю, у которого я училась, стоило бы бросить все и на коленях просить Альму взять его в ученики. Каравай был высок и золотист, точно настоящее солнце. На его верхушке распускались цветы, колосились злаки, а поверх летали крохотные птички.

Советники шептались между собой, завидев такое, царь замер на месте от изумления, а Велемир по-волчьи недобро зыркнул на Дмитра.

Старший царевич сиял и цвел, наслаждаясь всеобщим вниманием. Альма тоже не пыталась скромничать и тупить взгляд, наоборот, распрямилась, подбоченилась, поглядывала на всех с превосходством.

И не без причины: царь все мялся рядом, не решаясь отломить кусок. Затем покачал головой и решительно оторвал краюху, порушив красоту с цветочками и травами. Проглянувший под ними мякиш казался раной, а сам каравай будто разом осунулся и поскучнел, лишившись своей магии.

Я ревниво отметила, что и внутри тот также прекрасен, как и снаружи: светлый, точно молоко, воздушный и нежный. Смотришь – и как-то неловко за свой, простой и темноватый, замешанный из обычной муки грубого помола.

Да и царь, сколько бы ни хмурился, а пробовал каравай Альмы с удовольствием. Затем кивнул советникам, чтобы тоже сняли пробу, а сам перешел к нам. Откинул рушник, уставился на хлеб и нахмурился.

– Что же ты, Василиса, поленилась для меня каравай испечь? Тесто сдобное не замесила, не украсила? Решила, что не достоин я твоей заботы?

Чем дальше он говорил, тем глумливее становилась ухмылка Дмитра, и тем сильнее сжимал кулаки Велемир. Но я не волновалась, это все же часть плана.

– Так разве ж есть что-то вкуснее простого хлеба? – произнесла я и похлопала ресницами. – Чтобы как в детстве: поджаристую краюху с солью, а то и маслом, перекусить на бегу и дальше играть с товарищами?

– Как в детстве, говоришь? – царь хитро блеснул глазами. – Ну-ну. Отведаю, что ты там испекла, Василисушка.

Без всякого стеснения и раздумий, он отломил краюху, посыпал стоявшей рядом солью и откусил. Я старалась не таращиться на него слишком уж явно, но видела, что хлеб все же пришелся царю по вкусу.

– Бабушка моя похожий пекла, – кивнул он. – Отнесите ко мне в покои, – махнул он слугам, – буду голубей через окно кормить. А этот, – он указал на каравай Альмы, – подайте к столу на ужин!

Велемир помрачнел, а я про себя улыбалась. Голубей он хочет кормить, как же. Скорее – съесть в одиночестве, вспоминаю бабулю и беззаботное детство, на что и был мой расчет. А вот караваем Альмы ему не жаль делиться, поэтому тот отправится к столу.

– Попробуй же и наш каравай, батюшка! – произнес Иванир и вышел вперед.

– Который твоя лягушка лапками месила? – изогнул брови Ратмир.

– Эх, не хотел прежде времени говорить тебе, – произнес младшенький и понурил голову.

Сделал шаг вперед, снял невесту с плеча и резко бросил ее вперед. Пролетев немного, та шлепнулась на пол и тут же обернулась девицей. На вид – самой обычной: небрежная светлая коса, глаза темные, с зеленью, точно вода в болоте, да и платье длинное и светлое, похожее на рубаху утопленницы. Как есть русалка или еще какая нечисть, потому на нее все и таращились.

Лягушка же стояла, смотрела будто сквозь царя, пока тот не спросил:

– Может поздороваешься, будущая сношенька?

– Нельзя желать здоровья на убывающую луну, – также, ни на кого не глядя, ответила лягушка. – Но если вас что-то тревожит, то лучше трон передвинуть ближе к окну, там лучше место. И убрать колонны, они препятствую току энергий.

– И не поспоришь, – кивнул ей Ратмир. – Когда потолок рухнет, то энергии будут течь легко и свободно.

– Это устаревший взгляд на архитектуру, – она пожала плечами, отчего ворот платья пополз вправо, обнажая ее тонкие ключицы. Выглядело бы красиво, не получись так жутко. Лягушечка была до прозрачности худой и бледной с узором синих вен под тонкой кожей. Утопленница она утопленница и есть, хотя внимание притягивает, этого не отнять. И не поймешь же: то ли вправду нечисть, то ли под нее маскируется. У этих столичных свои причуды.

– Ну, с троном я как-нибудь сам разберусь, а ты пока каравай показывай, – поторопил царь.

Тут лягушка впервые оживилась, отобрала у Иванира блюдо и сдернула с него рушник. Каравай под ним будто сморщился от холода, оказавшись совсем крохотным, чуть больше пирожка. Был он коричневым, с темными, почти черными пятнами, кособоким и бугристым. По сравнению с ним даже мой хлеб смотрелся праздничным пирогом, который