Рождение и смерть похоронной индустрии: от средневековых погостов до цифрового бессмертия - Сергей Мохов

гробу, может в течение многих лет сохраняться в сокровенных глубинах психики. Похороны, какими бы короткими они ни были, как бы мало на них ни было крепа и слез, не вызывают счастливых воспоминаний. И заключительная процессия на кладбище, шествие за черным катафалком и в завершение всего опускание гроба с телом в могилу — это переживания, которые оставляют мрачный и непреходящий след в душе живых. Тот факт, что мы привыкли связывать личность умершего с его телом, может заставить нас наполовину вообразить, что в гробу и земле находится сам человек. <…> Мысли о неизбежном распаде и разложении его тела также могут мучить нас; мы можем размышлять, подобно Гамлету, по поводу неумолимой судьбы, постигающей то, что некогда было человеком. Эти болезненные размышления мы в состоянии даже продлить до того дня, когда может быть погребено наше собственное, хорошо знакомое нам тело» (Ламонт 1984).

Даже мировые конфликты, геноцид, лагеря смерти и массовые убийства не приблизили человека к осознанию близости и неизбежности смерти. Миллионы людей, погибших в жерновах разрушительных войн, предстали перед оставшимися в живых в виде монументальных скульптур, которые поместили их в холодное, каменное бессмертие, в бесконечные национальные нарративы и в «светлое будущее» всего человечества — искалеченные и навсегда исчезнувшие, они стали частью истории и эмблемой искупительной жертвы. Поля кровопролитных сражений, бывшие концентрационные лагеря, места расстрелов превратились в обезличенные топосы героизма и символической вечности.

Фотография, сделанная сразу после самоубийства Эвелин Макхейл. автор Роберт Уайлс. Журнал Time назвал снимок «самой красивой фотографией самоубийства»

Интересно, что искусство, рефлексируя над опытом кровопролитных войн, изображает смерть все так же метафорично, уходя от прямого изображения биологических аспектов разрушения. Мертвые тела, разрываемые снарядами и штыками, попав на панно и на памятные изображения, вдруг оказались физиологически целостными. Редкие художники и писатели, рискнувшие показать ужасы войны, были крайне холодно встречены публикой. Например, художник Отто Дикс, изобразивший Первую мировую войну — разрывающаяся шрапнель, газовые атаки, искалеченные тела — долгое время не находил признания своему таланту.

В 1974 году Эрнест Беккер, антрополог и психолог, получил Пулитцеровскую премию за свой труд «Отрицание смерти», ставший основой так называемой теории управления страхом. В этой книге Беккер утверждает, что вся человеческая культура представляет собой механизм подавления страха смерти. Он приводит множество примеров, как культура последних двух веков, встретившись лицом к лицу с массовыми смертями, отказывается изображать реальность. Беккер утверждает, что культура ограничивается изображением символического бессмертия (Becker 1973). Страх смерти социально детерминирован, и потому он разный в разных культурах. Это один из главных факторов, играющих формообразующую роль во всех культурах, который, в свою очередь, имеет символическое наполнение и оформление: «Смерть человека никак не оспаривается и не вызывает вопросов. В то время как идею бессмертия мы вынуждены выстраивать с самого начала. Бессмертие — это не отсутствие смерти. Это вызов смерти и отказ признавать конечность жизни» (Bauman 1992: 169). В конечном итоге визуальное и текстовое изображение бессмертия как стратегии отрицания смерти выстраивается на идее красивого тела.

Возможно, поэтому в XX веке тема смерти пересекается с эротикой: обнаженное тело (чаще всего женское) встречается с гробом и другой похоронной атрибутикой. Конечно, подобное слияние мортидо и либидо произошло еще в искусстве Возрождения (на картинах Ханса Бальдунга, Никлауса Мануэля), позже — в романтизме (музыка Франца Шуберта), а затем уже в произведениях модерна. Но главное отличие заключается в том, что в XX веке мертвые не просто сталкиваются с интимным началом, а сами становятся сексуальными[102]. Так, в 1947 году фотограф Роберт Уайлс сфотографировал 24-летнюю Эвелин Макхейл, бросившуюся со смотровой площадки Эмпайр-стейт-билдинг. Журнал «Тайм» назвал фотографию «самым красивым фото самоубийства». Девушка на снимке выглядит столь безмятежной, что кажется, будто она спит.

Жан Бодрийяр полагал, что мертвым не находится места, поскольку «сегодня быть мертвым — ненормально, и это нечто новое. Быть мертвым — совершенно немыслимая аномалия, по сравнению с ней все остальное пустяки. Смерть — это антиобщественное, неисправимо отклоняющееся от нормы поведение» (Бодрийяр 2000). Индустрия смерти играет с мертвым телом так же, как это делает искусство XX века: скрывает следы биологического распада и создает иллюзию бессмертия.

Женщина и гроб. Календарь компании Linder

Индустрия смерти как индустрия развлечений

В XX веке похоронный бизнес старается разрушить устоявшиеся стереотипы и добивается того, чтобы ритуальная деятельность не ассоциировалась с отторжением и страхом: любые слова с негативной коннотацией убираются из языка рекламных кампаний[103]. Например, мрачное слово «гроб» (coffin) заменяется на аккуратное и даже нежное слово «шкатулка» (casket). Теперь мертвое тело не кладут в холодный гроб, а погружают, словно дорогое украшение, в красивую шкатулку (кстати, белый — самый распространенный цвет гроба в США). Катафалки именуют не «hearses» (гробовозка), a «funeral coaches» (похоронный экипаж). Слово «труп» (body) заменяется на «покойный» или «ушедший» (the deceased). Само слово «смерть» заменяют словом «покинуть» (passing away). Название профессии «гробовщик» (undertaker) было изменено на «похоронный распорядитель» (funeral director) и даже на «мастер смерти» (mortician)[104]. Сами похоронные агентства стали именоваться «funeral home» — «похоронный дом», то есть уютное место, куда можно прийти, чтобы проститься с ушедшим. В рекламе постоянно используется слово «достойно» (dignity) (Carden 2001: 79–87. Cahill 1999: 105–119. Thompson 199: 403–429). Если до XIX века речь шла о похоронах, «достойных» покойного и его семьи, то в XX веке «достоинство» определяют сами похоронные услуги: «Уход за мертвым телом — это во всех аспектах прежде всего особый символический обряд, который требует достоинства и торжественности от исполнителя». Также слово «достоинство» включается в название агентств и похоронных домов (Sanders 2012: 263–282).

Томпсон и Ладерман полагают, что акцент на дестигматизации является основным в процессе формирования публичного образа западной похоронной индустрии (Tompson 1991; Laderman 2005). Рекламе удалось снизить болевое напряжение, связанное с похоронами, и устранить негативные коннотации, связанные с похоронами и с самой похоронной индустрией. По Филиппу Арьесу, это указывает на табуированность смерти, но я полагаю, что это было маркетинговое решение. Рекламная работа похоронных дельцов не может не вызвать восхищения. За несколько десятилетий американской похоронной индустрии удалось совершить почти невозможное: похоронные услуги превратились в повседневное дело, практически лишенное негативной окраски.

Реклама гроба «Империя» компании Balmont.«Память — это навсегда» — гласит слоган с плаката

К концу XIX века похоронная индустрия США (а затем, пусть и