Рождение и смерть похоронной индустрии: от средневековых погостов до цифрового бессмертия - Сергей Мохов

массово изготовляют гробы и сопутствующую фурнитуру. Например, в 1884 году в штате Индиана появляется компания Batesville Casket Company, которая существует до сих пор и является одним из крупнейших производителей гробов в США. Выходит профессиональная литература, например, газета The Casket («Гроб»), журнал Undertaker («Гробовщик»). Появляются ассоциации, объединяющие работников похоронной сферы: в США в 1882 году образуется «Национальная ассоциация похоронных директоров» (The Funeral Directors' National Association).

Похоронное дело становится индустрией.

* * *

Различные манипуляции с мертвым телом обязаны своей популярностью не только медикализации и гигиене, но и фетишизации и эстетизации смерти, что, конечно, связано между собой. Человек XIX века, пытаясь «приручить» смерть, старается ее «украсить». Похороны становятся похожими на театральные представления. Бальзамация, роскошные кладбища, разнообразные похоронные аксессуары делают похоронные услуги похожими на индустрию развлечений, где главную роль играет мертвое тело и практика обращения с ним: покойника надо одеть, привести в «кукольный» вид, надушить, положить в роскошный гроб и на богатом катафалке привезти на кладбище (Houlbrooke 1989).

Изначальная низкая маржинальность, острая конкуренция и ограниченный спрос заставляют похоронщиков поднимать стоимость погребальных атрибутов, чтобы увеличить средний чек. Их задача — внушить потребителю необходимость достойных похорон, доказать, что каждый нуждается в роскошных проводах, потому что только так можно выразить почтение умершему.

Именно это помогает активной модернизации смерти и приводит к стремительному развитию похоронной инфраструктуры: кладбищ, фабрик и т. п. Но в XIX веке эта инфраструктура в разных странах администрируется государством не единообразно. На возникшие институциональные различия оказало влияние именно то, какой принцип взаимоотношений между властью и похоронной сферой выбирало то или иное государство. Существовавшие типы взаимоотношений государства и частного бизнеса привели к появлению разных моделей похорон: муниципальной, церковной, частной и смешанной.

В следующей главе мы рассмотрим, как в XX веке дифференциация институциональных моделей похоронной индустрии привела к резким различиям в услугах похоронного бизнеса и погребальных практиках в разных странах; как появились похоронные дома в США, как кремация станет доминирующим трендом в США, как и почему Франция отказалась от государственной похоронной монополии и почему в странах Скандинавии похоронщики вообще не контактируют с мертвым телом.

Инфраструктура, которая появилась для того, чтобы обслуживать практики обращения с мертвым телом, сама стала создавать ритуалы.

Глава 3. Золотой век похоронной индустрии: 1914–1990

Завтра и в каждую годовщину смерти, до тех пор, пока будут существовать «Угодья лучшего мира», мистер Джойбой будет получать почтовую карточку: «Твоя маленькая Эме виляет сегодня хвостиком на небесах, вспоминая о тебе».

Ивлин Во. Незабвенная

«Короткий XX век» (точнее, период между 1914-м годом и концом 1990-х[95]), кроме всего прочего, запомнился ключевыми событиями в развитии похоронного рынка[96]: погребальная индустрия переживает невиданный прежде подъем, похоронным дельцам удалось резко повысить капитализацию рынка. В течение ХХ-го века продолжался процесс фетишизации тела, приведший к расцвету инфраструктуры смерти, что в свою очередь повлекло за собой создание гигантской машины по обслуживанию человеческих тел. В этой главе мы рассмотрим институциональное устройство похоронной индустрии XX века: отличия между странами, основные тренды и новые вызовы.

Тело мертвое, тело живое, тело красивое: смерть в XX веке

Горер и Арьес утверждают, что в XX веке[97] смерть вытесняется из публичного поля: мертвое тело переносится в изолированные медицинские учреждения: морги, больницы, похоронные дома[98], а сама смерть описывается скорее в ироничных тонах[99]. Также авторы полагают, что на серьезный разговор о смерти накладывается табу. Многие исследователи согласны с этим, заявляя, что в обществе XX века смерти нет места (Becker 1973; Kellehear 1984).

Несмотря на распространенность такого взгляда, мне кажется, что эта точка зрения не совсем справедлива[100]. Да, мы говорим о смерти не так прямолинейно, как это делали поэты и художники Средневековья, буквально воспевавшие разлагающиеся тела. Но все же о смерти и умирании мы говорим — все тем же языком искусства, языком массмедиа, медицины и политики. Тема смерти присутствует в новостях, книгах и элементах модной одежды. Мы носим футболки со скрещенными костями и украшения в виде черепов, а самым массовым праздником в США является Хеллоуин. Культ Санта Муэрте вышел далеко за пределы Латинской Америки[101]. Одним из самых популярных мультфильмов Уолта Диснея стала музыкальная короткометражка «Танец скелетов» (1929), отсылающая к средневековому danse macabre (Penfold‑Mounce 2016).

Сама же практика сохранения мертвых тел в медицинских учреждениях и похоронных домах не является доказательством «вытеснения», а скорее наоборот, свидетельствует об особом рациональном отношении к телу.

Трудно назвать тему смерти табуированной в современном обществе: меняются только способы обращения с мертвым телом, меняются акценты в наших разговорах о смерти, но сама тема смерти никуда не уходит. Как пишет Клод Леви-Стросс — смерть невозможно никуда вытеснить, она тотальна, потому что жизнь человека — это распад: «С того времени, как человек начал дышать и питаться, вся его деятельность <…> — за исключением воспроизведения себе подобных — была не чем иным, как успешным разрушением миллиардов структур, доведением их до того состояния, в котором они уже не подлежат интеграции. <…> Цивилизация, рассматриваемая как целое, может восприниматься как необычайно сложный механизм, в котором мы хотели бы увидеть шанс для выживания нашего мира, если бы функцией этого механизма не было создание того, что физики называют энтропией <… > Любое произнесенное слово, любая напечатанная строчка создают связи между собеседниками и нивелируют уровень, который ранее характеризовался различием в информации, а значит — большей организованностью» (Fabian 2004: 49–62).

XX век продолжает фетишизацию смерти и мертвого тела, начатую столетиями ранее. Жан Бодрийяр отмечает: «… современные структуры производства и потребления порождают у субъекта двойственную практику, связанную с разными (но глубоко взаимосвязанными) представлениями о своем собственном теле: представления о нем как капитале и как фетише (или объекте потребления). В обоих случаях важно, что тело далеко не отринутое и не упущенное, обдуманно вложено (в двух смыслах этого слова — в экономическом и психическом <…> тело стало тем, чем была душа в свое время, — исключительной опорой объективации, главным мифом этики потребления» (Бодрийяр 2006). Корлисс Ламонт полагает, что развитие биологии и медицины вместе с секулярными идеями и позитивистским взглядом на мир только усиливают необходимость эстетизации похоронного процесса и фетишизации мертвого тела: «Значительная часть неприятной и угнетающей атмосферы, которая обычно окружает похороны, переносится с помощью процессов ассоциации на саму смерть. <…> Этот последний пристальный взгляд на мертвое тело, лежащее в