Дом - Беккер Эмма

Мы оказываемся лицом друг к другу на слишком большой кровати, нас окружает неловкая тишина, из зала доносится пустая болтовня девушек. В моей голове с небывалой скоростью вертятся хитрости куртизанки, что я еще не успела испробовать. Не нужно слишком торопиться, никакой спешки, хоть эта идея и кажется соблазнительной, но никто бы не захотел провести оставшееся время, играя в гляделки. И, самое главное, никто не захотел бы приступать к второму акту, включенному в стоимость. И дело не в лени, а в том, что второй раз всегда требует больше усилий, так как присутствует опасность, что клиент не будет кончать слишком долго или совсем не кончит, — это связано с возможностями мужчины, который требует обеспечить его повторным оргазмом, пока тикают стрелки часов.

Хотя, если говорить о сложностях, не обязательно заходить так далеко. В нашем случае канадец старательно пытается сдерживать себя, и ему это удается, причем так, что в итоге кончить у него не получается совсем. В промежутке между первым виноватым поцелуем и Яниным повелительным стуком в дверь возникает момент, когда он мнит себя хозяином положения и собственной эрекции настолько, что останавливается и спрашивает, может ли он зайти сзади. Неуверенная, я оглашаю ему цену, убежденная, что он предпочтет оставить это в фантазиях. Но, видимо, анальный секс даже у супружеских пар случается нечасто или деньги перестают быть проблемой, когда твердый пенис тянется к пупку. Его не пугает цена в сто лишних евро, чтобы взять меня сзади. Однако то, что я объявила цену и что он получил разрешение, сделало его мечты реальными. Пока я встала в позицию, юношеский стояк свернулся в комочек. Я без особой надежды перепробовала все, что было в моих силах, начиная слегка терять терпение. Мы все еще старались, когда Яна постучала в дверь.

Грустно говорить мужчине, что он не кончит, несмотря на все ожидания. Меня, дебютантку, мучает профессиональная совесть. Впрочем, канадец не обижается на меня. Думаю, что он отправляется восвояси, в свой гостиничный номер, затерянный где-то между Фридрихштрассе и площадью Жандарменмаркт, золотым треугольником бизнесменов. Немного расстроенный, он наверняка готов закончить рукой то, что начала я с самыми добрыми намерениями. Вспоминая об этом случае, он, скорее всего, не видит смысла в потраченных на это деньгах, да и вообще в этой разочаровавшей его истории. Вернувшись в Торонто или бог знает в какой угол англоговорящей части Канады, он сможет рассказать своим друзьям, что побывал в публичном доме и переспал с молодой грациозной француженкой, разрешившей ему залезть во все три ее дырки.

Думаю, что он немного переделает финал истории.

Так вот, свою карьеру и эту книгу я начала в Манеже — в тепле экстравагантной роскоши огромных апартаментов, не в состоянии избавиться от ощущения, что медленно оказываюсь запертой в ловушке. Довольно быстро я начала бояться и плохо спать, тревожась, что переоценила себя. То, что среди начальников и проституток были почти исключительно представители восточного блока, не помогло мне ощутить атмосферу легальности. Меня практически постоянно посещали настойчивые видения, как меня отправляют в албанский бордель, предварительно забрав паспорт. Опасность поджидала повсюду: начальник, девушки, клиенты, непробиваемый подручный Максимилиан. Я жила в страхе разоблачения той части моей личности, что больше относилась к писательству и журналистике. И, как бывает в кошмарах, я говорила себе, что ничего со мной не произойдет, если я не буду показывать им своего страха.

Правда, мне не пришлось ждать долго, чтобы дать окружению увидеть мою панику. После ухода канадца вечер однозначно задавался глухим. Не было видно ни одного клиента, даже двух-трех неисправимых завсегдатаев. Все девушки, а их было больше десяти, рассыпались по большому залу для «презентаций». Болтливые украинки, стоявшие группами, болгарки, румынки, прогоняющие скуку с помощью сотовых телефонов. Их разговоры было не понять, во всяком случае мне, и я в одиночестве сидела на диване, выкуривая одну сигарету за другой.

К двум часам ночи, в очередной раз вздыхая, я предупредила Мишель и Николу, что ухожу. Удивительно, по ним нельзя было сказать, что они скучали, будто время скользило по ним, толкая их разве что на перемещение из одного угла зала в другой.

В коридоре я столкнулась с домоправительницей, раскладывавшей полотенца по полкам.

— Я думаю, что пойду, — попытала я удачу, хоть и трусила.

Она коротко хихикнула.

— О нет, тут все не так, — ответила она мне.

Мои кошмарные видения военного борделя в Албании разгорались с новой силой. У меня украдут паспорт, я не успею что-либо объяснить своей семье, они будут плакать и умирать от страха. О том, где я, знали только Артур и Стефан, и то совсем немного. Стефану придется перевернуть вверх дном свое посольство в Лондоне, чтобы меня экстрадировали, но в какую страну? Мое сердце начинало биться как сумасшедшее, и я невнятно пробормотала: «Правда?», на что она ответила:

— Смена длится одиннадцать часов. По идее, ты должна остаться тут до четырех.

— Но клиентов нет. И девушек слишком много.

— Все равно. Такие правила.

— Ладно. Нет проблем.

Видимо, выражение лица у меня было настолько потерянное, что она окликнула меня из коридора:

— Слушай, если хочешь, я спрошу у хозяина.

Я не стала препятствовать, хотя ее хмурое лицо и тон голоса явно свидетельствовали о том, что ей совсем не хочется помогать мне.

Не знаю, чем я заслужила возможность уйти раньше времени. Я ни разу не видела, чтобы Мило хоть кому-то оказывал услугу, совсем ни разу. Я не вела счет появлениям домоправительниц из маленького зала, где Мило, его компаньоны и другие приспешники самого разного калибра пили и мололи языками до самого утра с длинными сигаретами в зубах. В такие дни эти дамы обычно манили пальцем одну из девушек. Обычно тех же самых из раза в раз, и часто — ту же самую. Все потому, что Мило хотел с ней поговорить. Не могу сказать, что происходило в эту минуту в голове той девушки, которую позвали, но со стороны казалось, что вид у нее как у несправедливо отправленной на расстрел узницы. Иногда Мило выходил собственной персоной пообщаться с девушкой в уголке. С ними со всеми он говорил на одном и том же языке. Поэтому я так ни черта и не смогла понять, но не нужно было владеть языками, чтобы угадать настрой его речей. Внимание Мило привлекали в основном Габриель и Миша. Миша — маленькое сокровище родом из Румынии, часто сидящая в одиночестве. Ей можно дать лет шестнадцать, но и в свои девятнадцать она все равно самая молодая в Манеже. Она выглядит как побитый щенок и потому кажется подозрительной, но милой, и, когда она улыбается, на щеках у нее появляются ямочки. Другие девушки, в том числе и румынки, никогда не садятся с ней рядом. Могу предположить, что и начальство не было о ней высокого мнения, потому что даже во время «презентаций» Миша сохраняла лицо хмурого подростка, которого отвлекли от переписки в фейсбуке (что, наверное, было правдой). А вечером, когда появлялись мужчины, ждущие, что сейчас их станут соблазнять, пока они сидят с бокалом шампанского в руке, она с поразительным талантом исчезала в темных уголках и появлялась вновь, как только клиент попадался на крючок другой. Короче, к бизнесу она проявляла довольно сдержанный интерес. Мило звал ее почти каждый вечер, но она и тут не оставляла свою упрямую мину, никогда. То же самое происходило, когда Сандор, веселый партнер Мило, подкатывал к ней, надо сказать, более мягко.

Может быть, мне разрешили уйти, потому что именно я обслужила единственного за весь вечер клиента. А может, потому что я была француженкой, и такая честь невероятно льстила Манежу, а значит, мне нужно было угождать. Или же они не захотели спугнуть меня и мою добрую волю новенькой, или, скорее, то, что от нее оставалось.

Возвращаясь домой, я уже накрутила себя, составив каталог более или менее резонных и более или менее обоснованных страхов. У меня была возможность больше никогда туда не возвращаться, но я вернулась на следующий день, и через день, и приходила туда почти ежедневно в течение двух недель. Все потому, что за один вечер я поняла, что именно вдохновило все эти грустнейшие произведения о проституции. И из гордости, потому что для меня даже речи не могло быть о том, чтобы разродиться наивной или слезливой книжкой или, хуже того — книгой, которая затронула бы лишь одну из сторон этой работы, — я убедила себя, что обязательно найдется что-то красивое или смешное, о чем я смогу написать, даже если для этого придется соскребать это с самого дна. Я надеялась, что мой голос очеловечит реалии проституции, потому что именно в этом заключается сила книг, пусть я и один в поле воин против этой лжи.