Дом - Беккер Эмма

При первом же ударе о недра ее живота Хильди понимает, что у нее будет оргазм. Невероятно, немыслимо, но она ощущает тяжесть внизу ее позвоночника, которая не может ее обмануть. Она не успевает предупредить его, не успевает подготовиться к зрелищному полету, и вот уже оргазм — настолько мощный, что она застывает как громом пораженная с раскрытым в немом крике ртом. Произошедшее было настолько невероятно и стремительно, что глаза наполняются слезами радости. Поднимая лицо к небу, Хильди медленно выдыхает, издавая рваный, лающий звук, впиваясь ногтями в руки мужчины, неподвижно лежащего под ней и смотрящего на нее. Птицы рядом с ними стремительно улетают, инстинктивно испугавшись собаки, а может, выстрела ружья.

Падая на него с растрепанными волосами, Хильди замечает, что его бедра и живот мокрые. Член, продолжающий двигаться внутри нее, пока он руками держится за ее ляжки, производит звук, похожий на всплеск. Тут до Хильди доходит. Она понимает, что на самом деле получила оргазм, вот только что с этим самым мужчиной в этом темном подлеске, скорее всего, засыпанном сигаретными окурками. Она чувствует странное смущение от мысли, что это было так легко. Легкость, с которой она кончила с первым мужчиной, не оплачивающим ее услуги, в этом есть что-то от рефлекса Павлова… И пока он выгибает спину, чтобы проникнуть глубже, Хильди догадывается, что это повторится снова: жидкость из нее льется ручьем, и ей еле удается промямлить что-то, как мир внезапно отключается. Он притягивает ее к себе так, что они оказываются прижаты друг к другу, покачиваясь, как часовые стрелки, под одним и тем же горячим ливнем. Хильди не может остановиться: третий, четвертый оргазм. Она даже не отдает себе отчета в том, что он уложил ее в кустах папоротника и трахает яростными толчками.

— Нужно будет увидеться снова, — бормочет он ей на ухо и захватывает ее бедра в свои ладони. Когда он кончает, его рычание оглушительным взрывом заполняет ее уши, словно это единственное проявление жизни во временно выключившемся мире, движущемся только там, где речь заходит о ее влагалище, об их свинченных вместе половых органах.

Хильди пробуждается в абсолютной тишине. Луна вышла из-за облаков и окутывает ее и Иана голубоватым ореолом. На земле нет окурков, нет даже пробки от бутылки пива, чтобы напомнить им о непосредственной близости парка Гёрлитцер, однако земля под ними влажна. Иан улыбается: он красив, и у него красивые зубы. Он не так молод, как ей казалось в темноте, но это даже лучше. Хильди осознает, что могла бы влюбиться в него, может, даже уже влюбилась. Ей сложно отличить любовь от непостижимой чувственности, которая продолжает сжимать ей горло после этого водопада оргазмов. Ее влагалище отправляет мозгу сигналы, похожие на нежность, и жгучие волны благодарности. То же самое опьянение с любимыми мужчинами заставляет ее дыхание быть медленным и глубоким. Хильди ищет его губы, и он протягивает их ей с по-детски заспанным лицом. На пальцах, которые она обсасывает с фанатичным остервенением, остался запах сигарет и ее киски, отдающей лесом. Если бы он начал торопиться застегнуть рубашку, отговариваясь какой-то встречей ранним утром, чтобы сбежать, Хильди не испытала бы ни смущенного страха, ни чувства безжалостного провала. Было бы настолько проще, если бы Иан был грязной удовлетворенной сволочью, тогда бы она пошла домой, практически уверенная в том, что довела себя до оргазма сама. Однако, когда они возвращаются в парк, не осмеливаясь взять друг друга за руки, но регулярно ловя на себе взгляды спутника, Иан спрашивает:

— Как это было?

— То, что произошло?

— Да.

— Не знаю. Если быть честной, у меня такого не было никогда.

— Перестань!

— Ты не обязан мне верить, но я тебе в этом клянусь.

И вправду, как мог он поверить, что такая девушка, как Хильди, которая отправляет такие сообщения и предпринимает такие действия, кончила вот так впервые? Хотя, думается ей, решившей стать судьей себе самой, с чего бы женщина стала выдумывать такое? Голая правда прекрасна: она кончила, потому что он ей нравился, потому что она сама его выбрала, потому что часть ее жизни ушла в никуда и потому что она не занималась сексом почти тысячу лет.

Они подходят к центру парка, где оранжевые фонари создают впечатление, что на дворе день.

— Подожди, — говорит Иан, и поворачивает ее к себе. — Подожди, дай мне посмотреть на тебя.

Он снова улыбается ей, и Хильди, на протяжении трех лет скрывающая мощный эффект, производимый ее голубыми глазами, будто это было ее единственным богатством, инстинктивно пытается ускользнуть. Иан хватает ее за подбородок, проявляя яростную, но мягкую настойчивость людей из нормального мира, у которых решительно странные повадки. Она предпочла бы не читать в его взгляде при свете дня, что он находит ее красивой, и не видеть, что он сам красив.

— Я должна идти, — шепчет она, отдаляясь от него. И, конечно, они оба ловят себя на том, что снова тянутся друг к другу, как будто уже скучают.

Их танцующий поцелуй длится целую вечность и отнимает дыхание. Хильди телом чувствует, что у Иана снова затвердело. Она с болью вырывается из его объятий и почти бегом устремляется в ту сторону аллеи, которая ведет к ее улице, к ее квартире, к ее жениху, уверенному, что она ужинает с подружками. Из темноты возникает продавец травки, он приветствует ее басом. Этот мужик и его друганы видели, как Иан держал Хильди за затылок, с какой эротичной яростью, и от этого им весело: «Доброго вечера, мадам?» Хильди знает, что он нее несет сексом, что она вся пропахла Ианом, что его запах застрял в ее густых волосах, в ее складках. Невозможно с точностью определить, где он: он повсюду, как дымный ореол.

«Вот что же ты играешь? — шепчет она самой себе, топая по своей улице и тяжело дыша, будто убегает от того, что потеряла. — Что же ты делаешь, господи боже?»

И в тревоге, которая накатывает на нее, в сладостной усталости влюбленной женщины чувствуется нездоровое удовольствие от мысли, что вся ее жизнь могла бы разбиться на кусочки за пять минут, и виной этому был бы неуловимый запах мужчины, фамилии которого она не знает.

Июнь 2014

На западе города, прямо позади кафе Schwarzes, где с удовольствием трудятся мои сестры, находится Шлютерштрассе с ее красивыми богатыми зданиями. Только те, кто любят бульвар Осман так, как любят его парижане, могли бы предпочесть постройки французской столицы. Манеж занимает весь второй этаж дома номер 47 по этой благородной улице. Это примерно 250 метров, которые тяжело представить снаружи. Только наметанный глаз заметит, что шторы постоянно закрыты и что от одного единственного окна исходит сиреневое свечение — немного вульгарный, настоящий цвет публичного дома.

Чего не отнимешь у Манежа, нужно признать это, так это талант его декоратора. Если в детстве вы много читали Мопассана, особенно его описания борделей, которые собирали целую деревню в темноте воскресного вечера, вы, возможно, тоже окажетесь под впечатлением от развернувшейся тут поверхностной роскоши. Что до меня, я в полном восторге от запаха: смеси белых цветов и кружащего голову мускуса. Представьте себе огромные апартаменты, искусно поделенные на множество спален, каждая их которых, как по волшебству, ведет к тому или иному бару, — даже коридоры источают этот ударяющий в нос парфюм и легкую мещанскую влажность, присутствующую и в темных уголках, где дамы с клиентами шепотом обсуждают тарифы и предлагаемые варианты. Меня, как деревенщину, сразу поразило, что девушки были красивые, нет, не красивые, потрясающие — все на умопомрачительно высоких каблуках. А я сидела там, преспокойненько устроившись на диване в крохотном зале, где девушки ожидали своих клиентов. На моем лице была моя фирменная глупая улыбка, которая, как я была уверена всю свою жизнь, должна была обеспечить мне друзей, но та, очевидно, производила обратный эффект. Я не испугалась девушек или интерьера, во всяком случае этого не было заметно, так как я снова и снова шушукалась с домоправительницей, выкуривая сигарету за сигаретой, однако и в этот вечер, и в другие пятнадцать дней, что я проработала в Манеже, я злорадствовала, замечая немало деталей, скрывавших классические примеры плохого функционирования борделя. Красивые обои и удачно установленное освещение не улучшают и не приукрашивают повседневную жизнь проститутки, впрочем иногда клетка настолько симпатичная, что заставляет забыть об остальном — заснуть, как старая кошка, лениво убежавшая от всех в темный угол на время, пока хозяин пребывает в сомнительном настроении.