Дом - Беккер Эмма

На четвертый день моей работы в Манеже случился неожиданный наплыв клиентов, на который уже давно никто не надеялся. Первый из них выбирал между мной и Габриель и не устоял перед сладким зовом французского шарма. После я прохлаждалась в баре со стаканом газировки. Я добивала первую сигарету из второй пачки за день, когда в зал аккуратными восторженными шагами вошли двое мужчин. Один из них был высоким и лысоватым. По эстетической шкале борделя такому мужчине девушки дают оценку «совсем неплох»: на вид он был безобиден и неглуп, чем-то смахивая на Генри Миллера (или на Брюса Уиллиса). Впрочем, это не вызывало у меня достаточного прилива адреналина, чтобы поднять задницу со стула и пойти представиться.

С его дружком же — все наоборот. Когда мы встретились взглядами, что-то произошло, что-то вроде мягкого рокота, и внезапно я растеряла все свои проститутские замашки. Мы смотрим друг на друга, будто время замерло, он так похож на мужчину, которого я сильно любила много лет назад. Я даже забываю улыбнуться, застыв, и он приближается ко мне, словно мальчик к девочке, с широко раскрытыми глазами, полными счастливой застенчивости. Глаза мои опускаются, и я смотрю на газировку, чтобы скрыть румянец на щеках, и, должно быть, это лишает его храбрости, потому что, когда я вновь поднимаю их, он со своим лысым другом стоит в другом конце бара и заказывает джин с тоником. Я прикуриваю новую сигарету, продолжая сидеть на месте и мять швы своего платья. Стоит мне посмотреть на него исподволь, как я ловлю на себе ответный взгляд его глаз, обрамленных длинными ресницами. На их фоне все остальные детали лица как будто пропадали. Клянусь, мы исподтишка ищем друг друга, словно сидим в баре, будто и намека не было на деньги, а я оказалась здесь случайно. Так продолжается, пока Сельма, молодая болгарка с темными волосами, высокая, как лиана, не присаживается на край моего табурета. Сельма склоняется надо мной и шепчет на ухо как прозорливая подружка:

— Пойди поговори с ним! Иди давай, он смотрит на тебя!

— Да? А остальные уже представились?

— Ему плевать на остальных. Он смотрит на тебя с того момента, как пришел.

В любом случае и речи не могло быть о том, чтобы поступить иначе. Только если мне хотелось получить выговор от Мило, которого некоторые из девушек с радостью уведомят. Они или Роня, девушка за барной стойкой, с ее непробиваемой бульдожьей мордой: она наблюдает за моим бездействием с самого начала.

Когда я поднимаюсь, у меня подкашиваются ноги, я чувствую, что на меня смотрят. Годы проходят, а я так и не перестала ощущать себя голой перед мужчинами, хоть издали напоминающими Мсье, и это несмотря на все разочарования, что я испытала по вине того бесстыжего хама.

Клиент видит, как я приближаюсь, и фраза, с которой он хотел обратиться к другу, застывает у него на устах. «Приятно познакомиться, меня зовут Жюстина, я из Парижа». Его рука мягкая и довольно теплая. Я спрашиваю, впервые ли они здесь, а сама как никогда ощущаю свои волосы, вырез на платье с высокой талией, обрамление на чулках. Ничто из этого, по всей видимости, не производит на лысого того же радикального эффекта, который привинчивает его друга к стулу. И, по понятным причинам, сразу видно, кто кого притащил в публичный дом. Они оба из Бостона, университетские друзья и вот уже семь лет живут в Берлине. Первый холост, и это по нему видно, а другой — Мсье — наверняка имеет жену, и вот почему настолько застенчив. От чрезмерной неловкости он не предлагает мне выпить, да и не знает, вероятно-, что я бы получила с этого финансовую выгоду, он ждет подходящего момента. Но существует ли подходящий момент, чтобы напомнить женщине о том, что она проститутка, для мужчины, впервые пришедшего в бордель? Думаю, что нет, хоть обе стороны и прекрасно знают, зачем они здесь. Когда вдруг становится тихо и он спрашивает меня, сколько я стою, по контуру его губ можно догадаться, что ему самому кажется, что он пользуется моим положением и искренне сожалеет. Мне и самой вдруг неудобно оттого, что я работаю здесь. Перед мужчинами, которые мне нравятся, я хотела бы быть исключительно императрицей.

Но проблема не в борделе. Напротив. Бордель из всех проституток делает императриц. Я прошу его проследовать за мной, и он послушно идет позади, соблюдая уважительную дистанцию. Туфли мне велики, и я немного стыжусь, что он видит, как мои пятки выглядывают при каждом шаге. Мы ждем в тени, пока домоправительница ищет нам комнату.

— Как вас зовут?

Мы говорим на английском и говорим много, потому что я не хочу, чтобы он запоминал момент, когда я возьму с него плату. Меня всегда делали застенчивой деньги мужчин.

Его зовут Марк. Ему тридцать восемь лет, он женат и недавно стал отцом мальчика. Работает в сфере музыки, но вовсе не музыкант: что-то связанное с организацией мероприятий или с рекламой, что-то такое.

Когда мы заходим в комнату, он спрашивает, почему я работаю здесь. Я такая чудесная. Так похожа на сон. Он не может поверить — и так со всеми немцами и многими американцами, — что во Франции бордели и проституция запрещены. Этот факт и мне тяжело принять, особенно когда я начинаю размышлять о нашей лексике, тут и там украшенной руганью типа «проститутка», «шлюха», «бордель». Я признаюсь ему, что писательница и что сейчас пишу о борделе, не удосуживаясь уточнить, что время от времени, в конце недели, мне также приходится платить за аренду. А неделя — это как раз срок, нужный людям из моего издательского дома, чтобы отреагировать на мои письма с просьбами об авансе. Я уточняю, что это секрет и уж точно не стоит распространяться об этом здесь. Нужды перестраховываться нет, так как мужчины, приходящие в бордель, сами имеют секретов выше крыши, о сути которых можно догадаться и без специальных объяснений с их стороны. Марк из тех, кому нужно выговориться, а может, ему кажется, что мы обмениваемся секретами. С тех пор как родился ребенок, в его браке наступил кризис, который не может притупить даже опьянение от счастья быть отцом. Да, он обожает свою жену, но его жена — милая девушка, для которой секс вовсе не обязателен, во всяком случае, она не видит никакой срочности в том, чтобы снова начать заниматься любовью, тогда как после родов прошло шесть месяцев. Они ругаются без остановки — потеря сил и воли, что переживают влюбленные пары, когда ставят все карты на ребенка. И прекрасно видно, что Марк в борделе вовсе не чувствует себя свободно и не считает свое пребывание здесь понятным. Наоборот, он испытывает вину и стыд.

Ну и что делать, когда любишь жену, но тебе требуется чувственность и нужно кончить? Самое логичное решение — не заводить любовницу, в которую в конце концов влюбишься по многим причинам: от прилива гормонов, от того дыхания новизны, что она привносит в твою жизнь. Так можно ввязаться и в неприятности. А раз дело просто в половых органах, самое эффективное решение проблемы, несомненно, — заплатить женщине за то, чтобы она временно побыла просто телом. Это должно быть непросто для мягких и романтичных людей, как Марк, — самому стать чем-то настолько прозаичным, как пара ноющих яичек. И даже это не мешает влюбиться.

Схожесть Марка с моим первым мужчиной ограничилась внешностью. Стоило мне только усесться на него сверху, как он кончил, не произнеся ни слова, не издав ни звука, прикусив зубами мое плечо. Я поняла это, потому что эрекция прошла. Марк не сказал ничего, парализованный стыдом от своего фиаско, которое даже не было фиаско, а просто механическим оргазмом, ужасным накоплением шестимесячного воздержания. Мы могли бы пережить неудобный момент, полный ненужных извинений, но, слава богу, презерватив решил соскользнуть. Его чистенький краешек виднеется снаружи, все еще полный спермы, ни единая предательская капля не просочилась, а значит, резинка прекрасно справилась со своей задачей. Однако немало существует таких мужиков, как Марк, свято верящих в то, что этот маленький кусочек латекса — непроницаемый щит не столько от болезней (беременность будет самой последней из их забот), сколько от улик адюльтера. Контакт со слизистыми другой женщины, к тому же принадлежащей всем подряд, — это своего рода кошмар, от которого их не спасет даже внезапное пробуждение в холодном поту. Своего рода божественное наказание. Марк скоро становится белым как полотно: ему для этого хватает и холодка, пробежавшего по его пенису. Я едва приступила к вытаскиванию презерватива из влагалища, как почувствовала, что женатого мужчину лихорадит: он представляет, как его царство рушится, и уже ощущает во рту горькое послевкусие тройной противовирусной терапии.