Смерть швейцара - Ирина Дроздова

Ольга все это благодарно принимала. То есть ей, конечно, хотелось в самом начале экскурсии выбежать из магазина с суровыми продавщицами, смотревшими на нее, как на удачливую шлюху, которую вдруг решил облагодетельствовать щедрый барин. Но она удержалась. Чуть позже она сама стала слегка покрикивать на этих продавщиц с сонными взглядами, которые, по сути, и являлись настоящими шлюхами, готовыми лечь с любым клиентом из магазина, купившим им трусики «Оулд фармер» за два доллара.

Как бы то ни было, из магазина «Одежда для всех» Ольга вышла в пальто, не уступавшем качеством верхней одежде Главного герольдмейстера. И февральский снежок она теперь попирала тонкой подошвой стильного сапожка «Эухения де ла Моска», а свою платиновую головку закрывала коричневым, с кожей, беретом английской фирмы «Лорд Кэдогэн».

Как всякий влюбленный эгоист, Аристарх Викентьевич хотел, чтобы его подруга занималась исключительно им и обсуждала только его проблемы. Кроме того, к раздражению Аристарха примешивалась еще и ревность. Ольга, разумеется, чувствовала, что он ревнует, и про себя тихонько потешалась над этим.

Ну как, спрашивается, такой умный и красивый мужчина, как Листик, может ревновать меня к администратору? Ведь Александр Тимофеевич мне вроде старшего родственника, он — как дядя, — думала она, неторопливым шагом следуя по главной авеню Первозванска. Признаться, ей давненько не приходилось прогуливаться по незнакомому городу без всякой спешки — да еще с таким роскошным кавалером, как Собилло. Хотя город, надо прямо сказать, ей не очень нравился, состояние, в котором она пребывала, можно было охарактеризовать одним только словом — счастье, и ей, конечно же, хотелось его продлить как можно дольше.

На них оглядывались, и часто. Счастливая и красивая пара, к тому же хорошо одетая и, на первый взгляд, не знающая трудностей — большая редкость в исконно русских землях. Не то чтобы их не было вовсе — таких счастливых пар. Просто с некоторых пор они стали укрываться от зависти толпы в дорогих автомобилях, еще больше подчеркивая разницу между теми, кто уныло, сгорбив спину, бредет по улице по своим ничтожным делам, и избранниками судьбы, которые проносятся мимо в «Ягуарах» и «БМВ». Они не желали, да и не умели делить копеечные заботы этих согбенных граждан, составлявших, тем не менее, подавляющее большинство страны.

Аристарх и Ольга шли открыто. И их счастье мог наблюдать всякий, кто бы удосужился поднять голову и окинуть прохожих взглядом. Они ели семечки в торговом ряду, взяв, как и все, газетные кулечки в руки, хохотали точно так же, как девчонки и ребята на ступенях не открывшейся еще кассы дискотеки, и точно так же, как жители Первозванска, вдыхали в себя прозрачный воздух этого города.

И постепенно к ним начали привыкать. В торговых рядах тетки в платках предлагали семечки, не гонясь за ценой, румяные молодки уговаривали их отведать капусты или соленых огурчиков, и даже мрачные джентльмены с кавказскими усами указывали на свой товар с заискивающим подмигиванием.

И дело было не в мелком подхалимаже перед богатыми и щедрыми клиентами: счастье привлекает к себе души, даже если это счастье избранных, а не тех, кто близок к тебе.

Но прогулка по центру Первозванска и по его торговым рядам являлась всего лишь прелюдией к делу. Аристарх с Ольгой направлялись в центральный архив, чтобы окончательно прояснить обстоятельства с пропавшей картиной. Ольге хотелось собственными глазами прочитать заключение экспертов, где бы черным по белому было написано, что «Этюд 312» ни гроша не стоит. Тогда можно было бы с чистой совестью утверждать, что усилия людей, перевернувших вверх дном комнату Ауэрштадта, были направлены на поиски какого-то другого предмета, скажем, спрятанных швейцаром драгоценностей. Из всех, кто занимался проблемой пропавшей картины, одна только Ольга продолжала упорно верить, что этюд представляет собой какую-то ценность.

Главный архив Первозванска располагался в постройке церкви «Всех святых» XVIII века. Большевики приспособили ее для своих нужд. В храме снесли купола, заново перекрыли крышу и поставили решетки на окна. Господь и все святые, таким образом, оказались словно бы в заточении.

Впечатление острога усиливалось еще больше, когда посетитель толкал скрипучую деревянную дверь и оказывался в крохотной прихожей. Стены там были окрашены в казенный, так называемый «заборный» цвет. Церковь изнутри была полностью перепланирована, чтобы лучше соответствовать своей нынешней цели — хранению многочисленных папок с документами, иные из которых датировались XVI—XVIII веками. За прихожей открывался вход в коридор, похожий на тоннель метрополитена, где по сторонам были врезаны желтые, покрытые тусклым, исцарапанным лаком двери. Ольга почувствовала себя неуютно и в надежде возвела глаза на Аристарха.

— Может, ты сам сходишь к этим архивным крысам? — жалобно попросила она, дергая его за рукав пальто. — Ты же в этих архивах, как рыба в воде. А меня библиотекари и архивариусы почему-то не любят, хотя я — ей-Богу! — ничего им дурного в жизни не сделала. Хотя бы просто потому, — тут она лукаво улыбнулась, — что всю свою сознательную жизнь старалась как можно реже ходить в такие учреждения.

— Ив библиотеки, стало быть, тоже? — добродушно осведомился Аристарх, не сводя с девушки влюбленного взгляда.

Собилло, несмотря на наличие в своих венах изрядного количества голубой литовской крови, относился к самому распространенному типу русских людей, которые долго запрягают, но быстро ездят. Ему стоило значительных усилий признаться себе в том, что он влюбился в Ольгу, но теперь, когда этот факт был подтвержден, его нежные чувства не знали границ, и он готов был сдувать с предмета своего воздыхания пылинки. Его с головой затопила нежность, придававшая ему восхитительное чувство легкости, так что, случись рядом подходящее облако, он без сомнения бы по нему прогулялся.

Прогуливаться, однако, предстояло по коридору архива, где пахло плесенью, кошачьей мочой и еще чем-то неуловимо мерзким, должно быть, потом архивариусов, — сказал себе Аристарх Викентьевич, разглядывая в невероятной, пугающей близи продолговатые глаза Ольги.

Она ласково улыбалась ему в ответ, и ее египетские глаза лучились светом радости и говорили:

— Ты что, совсем ничего не понимаешь? Я же работаю и учусь. И работа, конечно же, забирает у меня большую часть времени. К тому же я учусь в платном заведении, а там смотрят только на бланк с печатью об уплате, а ходишь ты в библиотеку или куришь на лекции марихуану — дело твое.

— Очень мило, — ответил Аристарх, с нежностью прижимаясь губами к теплым губам девушки, благо, в коридоре никого, кроме них, не было. — В наше время все было по-другому.

— Понятное дело. В ваше время и трава была гуще, и клубника краснее. Не знаю только, что ты делал со своей голубой кровью в университете — наверное, сдавал ее в помощь тем, у кого она недостаточно голубая. Мне мама рассказывала, что тогда студенты в качестве общественной работы сдавали бесплатно кровь.

— Правда? — искренне изумился Собилло. — Меня не заставляли. Ты, кстати, представляешь, какая во мне адская смесь?

— Какой бы она ни была, я уверена, что всякий раз в ваши вены попадала кровь только самого высокого качества. Вы, помнится, упоминали германских Оттонов. — Ольга запечатала его уста поцелуем. — Довольно, Листик. Я в тебе уверена. Ты — ходячее хранилище голубой крови самых знатных фамилий всего мира. Но как нам все-таки быть с архивариусами?

— Ты права, — сказал Аристарх, с неохотой выпуская девушку из объятий. — Туда мне придется идти одному. Знаю я этих серых крыс. Любое женское лицо, в особенности такое красивое, как у тебя, выводит их из душевного равновесия. В такие моменты, должно быть, они понимают, что на свете есть и другая жизнь, и страшно звереют. А что ты собираешься делать, пока я буду воевать с этими мегерами? Меняйленко запретил нам разлучаться даже на минуту.

— Я сделаю самое простое: посижу в коридоре и подожду тебя. Ты подарил мне столько красивых вещей, и мне еще нужно с ними освоиться.

Аристарх похлопал девушку по плечу и прошел в дверь с надписью «Директор архива», а Ольга расположилась на деревянной скамейке и принялась созерцать носок своего красно-коричневого сапожка, изготовленного умельцами из Болоньи.

«Умеют же делать, — думала она, не отдавая себе отчета в том, что точно так же комментировала свою покупку ее мать лет двадцать пять назад, имея в виду, правда, не итальянское, а всего лишь югославское изделие. — Чем город Первозванск хуже, спрашивается, той же самой Болоньи? Да ничем, — отвечала она себе, — вспоминая, что по древности он не уступил бы, возможно, этому итальянскому местечку, а если бы и уступил — то, наверное, самую малость.