Смерть швейцара - Ирина Дроздова

Шампанское дало высокую устойчивую пену, словно подтверждая тем самым свое качество. Ольга и Аристарх сплелись локтями и пригубили холодный, покалывающий язык напиток любви, после чего Ольга, поставив бокал на стол, обняла Собилло за шею и поцеловала в губы. Это был крепкий, едва ли не мужской поцелуй. Но ответный поцелуй Аристарха оказался еще более крепким и откровенным. Он был напитан чувственностью и ожег Ольге рот, вызвав у нее приступ озноба, который горячей волной прокатился по телу.

«А мальчик-то ожил, — подумала она. — Да еще как! Ощущается нерастраченный запас, что свидетельствует о весьма умеренном образе жизни. Но ведь это хорошо — в том смысле, если из нашего сближения выйдет что-нибудь путное». Сознание Ольги отстраненно и ехидно регистрировало происходящее. Но ее тело было мудрее и отзывалось на ласки герольдмейстера, подобно хорошо настроенному музыкальному инструменту. Тело Ольги, невзирая на трезвые оценки сознания, последовательно стало освобождаться от покровов. Неизвестно куда исчезла сиреневого цвета майка, обнажив красивые, похожие на полные чаши, груди. Чего скрывать, Аристарху приходилось и прежде видеть женские прелести — при самых разных обстоятельствах. Но если придерживаться истины, большей частью он созерцал их во время сеансов стриптиза в дорогих ночных клубах. Туда зазывали его приятели по дворянскому цеху или кандидаты в дворяне, которым Аристарх Викентьевич составлял шитые золотой канителью гербы и выдумывал девизы, типа «фон Боков не устрашит даже дракон, охраняющий чашу Грааля», и тому подобную чушь. Груди же, которые демонстрировались Аристарху прежде, пожалуй не были столь соблазнительными, как прелести Ольги. Как правило, они являлись собственностью дам не столь юного возраста, пожалуй более образованных и светских, нежели корреспондентка газеты «События недели».

Однако груди Ольги потрясли его воображение и требовали самого пристального внимания. Его нежные, сильные руки охватили эти чаши и принялись их ласкать...

Сознание Ольги продолжало каркающим голосом напоминать о последствиях этого сближения: «Он отбросит тебя как ненужную ветошь, — говорило оно, — даже с большей легкостью, чем это сделал Паша».

У Собилло, однако, появился защитник — тот самый внутренний голос, с которым Ольга имела обыкновение спорить. Он твердил ей, причем весьма настырно: «Дурында, не упускай своего счастья». В результате этой внутренней дискуссии с Ольгиных бедер неизвестно куда улетучились джинсы «Вескотт».

Удивительное дело, сознание Ольги, при всей его трезвости, отметило исчезновение джинсов куда позже, чем пропажу футболки, и теперь, отойдя в сторону, наблюдало за ее телом, которое было защищено одними только крохотными сиреневыми трусиками из серии «что они есть, что их нет». Но те исчезли совсем уж незаметно.

Ольга выгибалась под ласками герольдмейстера, чувствуя, как между ним и ею совсем не остается препятствий. В следующую минуту она ощутила, как он решительно проникает в нее. И что примечательно, ее организм, независимо от того, что она там себе думала и говорила, отозвался на эту атаку полнейшей заинтересованностью и согласием.

Когда Аристарх вошел в нее, она выкрикнула что-то вроде обыкновенного деревенского — ох! Так, наверное, кричала ее прапрабабка, когда мужик проникал в ее влажное нутро. Потом, правда, выложилась модель поведения, обретенная женщинами в процессе борьбы за свои права и удовольствия. Недаром, ох недаром поколения суфражисток и феминисток выходили на демонстрации в светлый праздник 8 марта! Чувственные хриплые стоны «Хорошо! Глубже! Сильнее! Еще!» позволили Аристарху адаптироваться в этом урагане страсти. Последнее «Еще!» и Ольга дугой выгнулась в его объятьях. Аристарху показалось, что его орудие объято огнем, и в ту же секунду из него выплеснулась ответная лавина жара — струя испепеляющего напалма.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

— Листик, мне было очень хорошо, — произнесла Ольга и замерла, поскольку ощутила, как напряглось тело Аристарха.

«Бог ты мой, неужели я сказала какую-нибудь глупость?» — подумала она, глядя на красивый затылок мужчины. Он — увы! — ничего не выражал, сколько бы там ни писали в романах о том, что это весьма выразительная часть облика возлюбленного.

Ольга ошибалась. У Собилло перехватило дыхание, когда он услышал, как чужая в общем-то женщина назвала его тем самым именем, которым называли его в детстве. Это было подобно молнии. Ведь до сих пор единственные женские уста, звавшие его именем «Листик», принадлежали его матери — женщине, горячо им любимой и уважаемой. Для него графиня Чардынцева являлась идеалом «прекрасной дамы», и он сильно сомневался, что когда-либо найдет себе подругу ей под стать. И вот, кажется, теперь... Нет, во всем этом необходимо было удостовериться, и он снова занялся телом девушки, но теперь прозвище срывалось с губ Ольги значительно чаще. Видимо, она интуитивно осознала, что попала в яблочко, и без конца повторяла понравившееся ей слово: «Листик! Листик! Листик!»

Потом они заснули, а вернее — вырубились. Но спустя некоторое время девушку разбудил голос — громкий и решительный. Кому он принадлежал, она так и не могла поначалу взять в толк, поскольку он доносился сквозь толстую дубовую дверь, которую перед этим предусмотрительно запер Аристарх.

— Ваша светлость, Аристарх Викентьевич, вы что там — в спячку впали? Открывайте! Открывайте скорее!

До конца не пробудившись, Ольга осознала наконец, что это голос Меняйленко, но так и не поняла, откуда он доносится, и при чем тут «ваша светлость».

Открыв глаза, она обнаружила, что находится в одной постели с Аристархом. Она даже припомнила, что, кажется, сама пришла ночевать к нему и, должно быть, задержалась...

Мрачный, не выспавшийся Собилло тоже не отдавал себе отчета в том, что происходит и почему какой-то наглый тип настойчиво колотит в его дверь. Прикрыв свое достоинство халатом, он совершил пробежку к двери, повернул ключ в замке, после чего уселся на кровати рядом с Ольгой.

Время было раннее. Пожалуй, не более семи утра. Но Меняйленко, ворвавшийся в номер, был свеж, элегантен, ироничен — как всегда, когда администратор ощущал прилив энергии и уверенность в собственных силах.

— Мило, очень мило, — произнес он звучным голосом, сразу же пробегая к окну и отдергивая тяжелые шторы. — Вставайте, дамы и господа, вас ждут великие дела.

Нельзя сказать, чтобы Ольга была готова приступить к свершению великих дел. Все ее тело ныло, правда, было в этой боли приятное томление. Его светлость тоже выглядел не лучшим образом. Он сидел, свесив свои белые ноги с края дивана, и пытался сообразить, насколько он в состоянии чем-либо заниматься.

Постепенно сознание Ольги прояснилось, и ее охватили самые противоречивые чувства. Самым жгучим из них был стыд. Она укрылась одеялом с головой, оставив, правда, узенькую щелочку, чтобы иметь возможность дышать и наблюдать за происходящим.

Меняйленко не выразил ни малейшего удивления, застав Ольгу в постели Собилло. Да и что было удивительного в том, что двух молодых, красивых людей потянуло друг к другу, особенно принимая в расчет события последних дней.

— Да-с, Аристарх Викентьевич, наслышан о ваших вчерашних подвигах, — сообщил с пафосом администратор, плюхаясь в кресло рядом с диваном и устремляя взгляд на початую бутылку «Абрау-Дюрсо». — Ну и о ваших, разумеется, Оленька, — добавил он, повышая голос, чтобы его слова проникли под одеяло. — Не понимаю только, отчего вас потянуло на мелкую уголовщину. Лезть в комнату к покойнику, да еще и опечатанную — это извините, дурной тон. Впрочем, последствия этой авантюры были таковы, что я не удивляюсь вашему желанию как следует расслабиться.

Аристарх промолчал, поскольку до сих пор пребывал в неведении, что, собственно, искала Ольга в комнате у Ауэрштадта. Зато Ольга выскочила из своего убежища, словно чертик из коробочки, и, едва прикрыв простыней трепещущую грудь, воскликнула:

— Это еще не все, о чем вы не имеете представления, Александр Тимофеевич. Знаете ли вы, что вчера вечером в мою комнату здесь вломились и устроили обыск почище того, что был у швейцара?

Это известие настолько изумило администратора, что он, ни слова не говоря, поднялся и направился к полированной панели бара за стаканом «Колдстрима» с тоником. Прежде чем вновь усесться в кресло, он сделал значительный глоток и спросил, обращаясь скорее к Аристарху, нежели к Ольге:

— Это правда?

— Сам я результатов обыска не видел, но склонен верить, — ответил Собилло и погладил бедро Ольги. Оно очень соблазнительно обрисовывалось сквозь стеганое шелковое одеяло.

В следующий момент Ольга лишила его этого удовольствия. Закутавшись в простыню, она пробежала по комнате в ванную, попутно прихватив с кресла свои джинсы, сиреневую майку и трусики-невидимки.