Опыт интеллектуальной любви - Роман Савов

Сзади раздался леденящий душу вопль:

— Не пускай его, ведь он сейчас уйдет!!! Он уйдет навсегда!

Черкасов, неизвестно откуда возникший на пути, протянул руку к замку.

— Уйди! — я грубо оттолкнул его, и уже приоткрыл было дверь, как вдруг сзади что-то ударило меня, а затем это что-то, оказавшееся ею, прыгнуло на спину и начало царапать и рвать зубами и ногтями, которые хотя и не годились для работы массажиста, но являлись грозным оружием.

Броском я освободился. Меня обхватил сзади Черкасов. Я вырвался и начал открывать дверь. В этот момент она подскочила к замку и умудрилась закрыть его.

— Не вмешивайся! — прокричал я Черкасову, вступая в борьбу с разъяренной фурией. Она билась серьезно, по-настоящему, не жалея ни себя, ни меня, своего "любимого врага". "Она хочет, чтобы ты оставил следы на лице. Не допусти этого!" Я не бил ее, а лишь боролся.

Как ни был я занят борьбой за дверь, а и в этот момент умудрился вспомнить и о Манон Леско, и о Джонни Фонтейне, и о битве за терем в "Нибелунгах".

Воспоминание придало сил. Я рванул — и дверь, подавшись, приоткрылась. Я протиснулся наружу. Настя успела сорвать с головы кепку, и я, захлопнув за собой дверь, на секунду замер: не следует ли вернуться? Однако, поняв, чем это грозит, опрометью бросился вниз. "Просто "Женитьба" Гоголя".

В ушах стояли ее крики и плач. Взяв себя в руки, я убедился, что это кровь шумит в ушах, как у Раскольникова.

Когда я вышел к заправочной станции и встал на знакомый курс, на душу снизошел покой.

Мы все начинаем плохо. Наши вещи — стихи и проза — кажутся несовершенными и сырыми, и их уже невозможно читать через два года. Но мастерство растет, и наступает день, когда другие люди говорят: "Написано хорошо". Для автора же, вечно движущегося вперед, этого мало, он не доволен мастерством сегодняшнего дня. Путь продолжается, и если не будет неустранимых препятствий, творчество обгонит время, и творец станет классиком. И дальнейшее развитие — это поединок со временем. Можно ли обогнать его? Сколько нужно сделать, чтобы произведения читали через 2 тысячелетия? Уж, верно, не меньше Христа? Для кого же писать? Mihi ip scripsi Ницше нас не устраивает. Трагедия Пушкина, понявшего, что писать больше не для кого? Его смерть связана не с противостоянием личности и режима, а с осознанием личностью бесцельности самовыражения. Режим лишь создает условия для духовного одиночества. У нас еще хуже: автор не только сознает одиночество, но и не видит путей для его преодоления, напротив, созданы все предпосылки для уничтожения человечества, а это значит, что действительно приходится писать для себя, а это бесполезно, как и любое эгоистическое проявление. Личность не может проявляться для себя — верх абсурда. Если нет Бога, то любое творчество бессмысленно, потому что никто, даже творец, не в состоянии осмыслить всех собственных аллюзий, а если уж и творчество бессмысленно, то что же делать? Не писать же, в самом деле, ради заработка? Свести творчество к чему-то меркантильному? Гонка за временем — поиск собственных истоков, попытка приблизить прошлое, которое вместе со временем вытекает неуклонно из памяти. А без нахождения истоков невозможно будет отыскать и цель, и смысл, и себя, потерянного в какой-то неуловимый момент, когда не стало вдруг времени думать. Я ищу детство: запах костра и голос бабушки, сны, дающие ответы на вопросы, даже те, которые возникают сейчас, детство, способное избавить от заблуждений: и от заблуждений похоти, и от заблуждений веры, возникшей в качестве антагониста похоти. Именно потому, что и то, и другое — великие заблуждения забывающего ума. Мы ищем прошлое, а не время, не любовь, не мечту, не смысл, ни славу и не творчество, но трагедия бытия заключается в том, что мы никогда не сможем обрести прошлое, потому что оно обусловлено категориями времени и пространства, и даже если мы окажемся на пепелище не только старого дома, но и собственной души, даже тогда не обретем ничего, потому что имеем дело только с представлением времени, а не с ним самим. Нам никогда не осмыслить этого, потому что "время не допускает ни эмпирического объяснения, ни рационального определения его сущности", а значит, мы никогда не догоним, не обретем прошлого, не поймем сущности творчества, мы обречены, как и Ницше, писать лишь для себя. Пруст не нашел того, что искал.

Эксперимент закончен неудачей. Труд долгих лет подходит к концу — тяжелый труд. Многое изжито, но не все. И вот пришел день, когда следует поставить точку. Паскаль говорил, что "только кончая задуманное сочинение, мы уясняем себе, с чего следовало начать". Интересно, что он говорил о жизни, частью которой является и сочинение, или жизнь — лишь часть сочинения? Неужели же, кончая что-то, мы сожалеем о началах? Хорошее произведение не спрашивает о финале — оно само диктует условия, при которых финал произойдет. А финал предрешен уже сейчас, но не более того, как он был предрешен в начале.

Опыт второй. Воскресли

Мысли можно чувствовать! Так же, как и осмысливать чувства.

Теперь же я шел и чувствовал свои мысли относительно "Иосифа и его братьев" Т. Манна. Это было тогда, давно, когда история только начиналась, когда не было еще даже Сидоровой. Дочитать роман не удастся, также, как и "Дон Кихота" — армия, но прочувствовать я успею — не роман, а мысли.

Я ощутил, что Бог видит все в перспективе — меня в прошлом, настоящем и будущем — связанным в единый клубок, с такими же клубками других людей, которые сплетены, в свою очередь, со следующими. Звезды, галактики и атомы, разделенные и соединенные.

Чувствует ли Бог или только мыслит?

Он ощущает мысли, как и я в эти секунды. Перспектива, мозаика и ощущение. Свое самопроисхождение Он тоже ощущает. Зачем перечитывать Канта? Я верю, что его выкладки безупречны. Недоказуемо средствами чистого разума. Неопровержимо средствами чистого разума. А Сам Бог — чистый разум. Получается, что Его нет (впрочем, в моем рассуждении допущена логическая ошибка — "круг в определении", как и в антиномиях Канта допущена ошибка "круга в доказательстве"). Разум мертв без чувств. Чувства вплетаются в разум диалектически. Бог осмысливает каждого из нас? Или Ему нет дела до элементов великой мозаики? Если даже нам нет дела до них? Он создавал нас не для того, чтобы дать пищу уму. Можно было направить их на Самое Себя. Он не создавал нас. Мы — это Он, только не сознающие себя. Только когда разум с чувствами направлены на себя, можно постичь, что я — это Он. Все это пережить и осмыслить только для того, чтобы понять в конце, что я — Он? Пантеизм. Гуманистический деизм.

Первая точка, поставленная мною — мнимая, потому что без нее невозможно создать финал. Никогда ей не постичь, чего же жду я от нее, а значит, и не догадаться, как следует поступить, чтобы угодить или насолить мне. В моем уме финал уже состоялся: дочь Мойры — Ночь уже допряла свою серебряную нить.

Благодаря ей, я могу предвидеть, не предугадывать, как раньше, а предвидеть. Ее ложь выработала у меня своеобразные навыки. Постоянные тренировки позволили интеллекту гипертрофироваться, приведя неопределенность бытия к высшему структурированию в сознании. Интеллектуальная любовь ведет к антиципации, то есть к предвидению. И уже не имеет значения, кем является она и кем станет. Уже безразлично, почему она стала собой. От начала и до конца, который еще не наступил, но который неизбежен.

Я добрался до кровати, погасил свет и лег. Мгновенному засыпанию помешал вопрос мамы: "Все в порядке?"

Мне снились светлые сны. Я очутился на берегу Оки. На той стороне, вдали, за лугами, стоит великолепный храм. Мне обязательно нужно туда попасть. Старинные фрески, монотонное пение, ощущение гибельности существования. Люди ждут Причащения. Появляется незнакомый священник и идет в сторону притвора. Он будет исповедовать тех, кто опоздал. Я пробираюсь сквозь тесные ряды, пытаясь догнать его. Внимательно приглядываюсь и, наконец, узнаю отца Игоря. Мне хочется, чтобы исповедь принял он, ведь он же все понимает! Его молодость и ум. Его общение с нами. Однако он пришел не для того, чтобы исповедовать. Он пришел отпевать. Я приближаюсь все плотнее, пока не вижу, кто лежит в гробу. Там лежу я. И мне нечем дышать именно по этой причине. Мне так томительно и так физиологически скучно, оттого, что я умер, как если бы меня оставили в "продленку" в школе. Нет ни страха, ни покоя. Есть только скука от соприкосновения с вечностью. Хор монотонно поет "Иже Херувимы".

Я просыпаюсь. Просыпаюсь не по звонку, а сам. Несмотря на кошмары, чувствую себя хорошо. Будто бы все начинается с чистого листа. Будничная работа телевизора. Жужжание бритвы, вечно отсылающее в детство. Сегодня воскресенье, а значит, не идти в сад, отец трезвый, раз он бреется. И мы куда-нибудь пойдем все вместе. Может быть, даже пойдем кататься на катере. Или к бабушке в гости. Она напечет блинчиков.