Жизнь номер один - Олег Липовецкий

его широко открытых глазах. И, глядя на лежащего у моих ног мучителя, я вдруг снова почувствовал себя героем-победителем древних легенд. И это уже знакомое восхитительное ощущение вдруг захлестнуло меня волной осознания случившегося. Я был свободен. Свободен не просто от титоренковского ига. Теперь я был свободен от страха. Не то чтобы я с той поры ничего не боялся. Боялся, и довольно часто. Но именно в тот момент я понял, что у меня есть сила, чтобы побеждать страх.

Подняв голову, я оглядел притихший класс. Ну, понятно уже из предыдущей главы, что в это время у меня за спиной развевался белоснежный плащ, подчеркивающий загар моего могучего обнаженного торса, и т. п. Пренебрежительно пожав плечами, как будто эта победа абсолютно ничего мне не стоила, я легонько пнул Диму по заднице и перешагнул через семь лет унижения, страха и мучений. Цепи были разорваны, тиран низложен, рабство объявлено вне закона.

Урок прошел в гробовой тишине. Преподавательница ИЗО несколько раз переставала говорить и с удивлением всматривалась в рисующих детей. Она не могла понять, что ей мешает вести занятие. Не давало ей покоя, конечно, то, что обычно буйный восьмой «Б» не кидается бумажками, не хихикает на задних партах и даже не болтает. Кое-как все вместе мы дотянули до конца урока. После звонка я как ни в чем не бывало перекинул через плечо сумку и отправился на историю. Я шел, не оглядываясь и как бы не слыша перешептываний одноклассников за моей спиной. Внутри же у меня звучали победные марши, сверкали залпы салюта, и громовое «ура!» раскатывалось, заполняя сумасшедшей радостью самые дальние уголки моей души.

Дима на историю не пришел. Остаток школьного дня я провел, возлежа на подушках боевой славы, в клубах фимиама и ласковых дуновениях теплого ветерка будущих успехов, исходящего от опахал полного удовлетворения.

Но, как говорится, самое интересное было еще впереди…

В среду на первом уроке нам раздали анкеты. Велено было всем заполнить, а дежурным собрать и сдать в учительскую. В этот день дежурил Дима Титоренко. Вообще, Дима стал тих и незаметен. Когда он подошел ко мне, я намеренно попытался поймать его взгляд, протягивая ему исписанный, сложенный вдвое листок с моими личными данными. Дима отвел глаза в сторону и, аккуратно забрав анкету, продолжил свою работу. Я же сел за парту, полностью уверившись в том, что больше никогда, НИКОГДА и НИЧЕГО мне не будет угрожать со стороны поверженного тирана. Господи, как я ошибался! Жизнь продолжала планомерно выбивать из меня детскую наивность, и неудивительно, что ее орудием в этом деле был кошмар моего детства – Димочка.

Но буду следовать законам хронологии. В анкете наряду с вопросами об именах, профессиях и возрасте родителей отдельным пунктом предлагалось сообщить о национальности. Без всяких сомнений написав в этой графе слово «еврей», я тут же забыл об анкетировании и занялся одним из любимых своих школьных предметов – биологией. Жаль, что в том возрасте нам рано было изучать психологию и социологию. Может быть, тогда бы я узнал, что есть только три пути обезопасить себя от врага. Первый путь – уничтожить его физически. Второй – навсегда лишить его оружия. Третий – сделать другом. Ни один из этих способов, естественно, не был применен мной к Диме. Я лишь унизил его в глазах очевидцев конфликта. И если раньше он относился ко мне как к овце, обреченной на заклание, то теперь я мог гордиться тем, что он стал воспринимать меня как полноценного, достойного настоящих военных действий врага.

На следующее утро, войдя в школьную рекреацию, я был удивлен необычайной многолюдностью школьного коридора, возле десятого кабинета, в котором должен был проходить наш урок русского языка. Головы толпы были направлены в сторону окна. А там на фоне голубого заоконного неба выстроился в два ряда (первый ряд стоял на полу, второй – на подоконнике) импровизированный хор мальчиков. Перед хором, воздев руки подобно дирижеру, стоял Дима и смотрел в мою сторону. Завидев меня, он, словно название произведения, громко выкрикнул два слова «Вот он!» и взмахнул руками. И грянул хор! Мелодии не было. Слова были очень простые. Но очень сильные. Во всяком случае, меня пробрало сразу. Дружно и громко друзья Димы и запуганные ими мальчики из параллельных классов, не останавливаясь, несколько раз проскандировали:

Любашевский – еврей!

Чмо-шный жид!

Лю-ба – жид!

И наступила тишина.

Толпа, глядя на меня, расползлась на две стороны, образовав прямую дорожку между мной и довольно улыбающимся дирижером.

Я стоял у входа в рекреацию и смотрел в глаза Диме, за спиной которого громоздилась его дружина. Так продолжалось секунд двадцать. Вдруг я почувствовал, что у меня затряслись губы. Отвернувшись, под смех и улюлюканье хора я бросился вниз по лестнице вон из школы.

На урок, конечно, не пошел. Вернулся в школу после перемены. Тех двадцати секунд мне хватило, чтобы запомнить каждого члена воспевшего меня хора. И как только начался урок, я, надев красную повязку, взятую в аренду за умеренную плату у настоящего, стоявшего на входе в школу дежурного и изучив расписание, постучался в один из кабинетов и попросил учителя вызвать в коридор Лёню Стешина – одного из хористов. Ничего не подозревавший Лёня вышел в коридор и через секунду уже лежал на полу с разбитым в кровь лицом. Я даже испугался того, как легко разбивается человеческое тело. Раньше я думал, что делать это очень трудно и получается это только у очень сильных и жестоких людей. Оказалось, ошибался. Короче, за этот урок я учинил кровавую расправу над четырьмя хористами из четырех разных классов. Мне не хватало только черного плаща, полумаски и буквы «Z», оставленной кинжалом на щеках побежденных врагов. Кроме того, возле подоконника в рекреации, где был дан концерт хора, я случайно обнаружил текст Диминого произведения, записанный им же на листочке в клетку, и забрал на память посвященную мне оду. К звонку я снова исчез из школы, а во время третьего урока уже никто не выходил ко мне из классов. Видимо, весть о мстителе облетела всех любителей хорового пения.

На большой перемене, когда старшеклассники, в том числе и наш класс, отправлялись в столовую, мне предстояло совершить самый отчаянный за всю мою жизнь поступок. Обдумав во время третьего урока все «за» и «против», я пришел к выводу, что у меня только один выход. Дима должен попросить у меня прощения при всей школе. Только так я