Жизнь номер один - Олег Липовецкий

даже пообещала мне, что никого и никогда больше любить не будет. Я мог подтянуться семь раз и не собирался останавливаться на достигнутом. В чемодане лежала газета «Кавказ», подтверждающая мой статус звезды шоу-бизнеса. Вся жизнь была впереди, и возможности мои были безграничны. А дома меня ждали мама, бабушка и Бимка.

Мама, конечно, сначала остолбенела, а потом кинулась мне на грудь и заплакала. Я с удивлением обнаружил, что мама стала совсем маленькой. То есть я стал совсем большим. Только сейчас ко мне стало приходить сознание того, какие глобальные изменения произошли со мной за эти полгода. Я еще не был взрослым человеком, но время, «когда деревья были большими», вдруг стремительно и безвозвратно, словно последние песчинки в песочных часах, стало утекать от меня в страну, хранящую все хорошее и плохое всех земных жизней. Мое детство уходило в прошлое.

Маленькая мама счастливо плакала у меня на груди, папа, довольно похлопывая меня по спине, приговаривал: «Смотри, Женя, какой мужик!»(я, кстати, с удивлением обнаружил, что теперь чуть-чуть выше и папы), Бимка, радостно лая, совершал в воздухе невообразимые фигуры высшего пилотажа, и только бабушка Рива не встала со своего кресла.

– Ба, привет, ты чего сидишь?! – Я обнял бабушку Риву, а она, погладив сухой теплой ладошкой мою щеку, ответила:

– Ай! Эти ноги ходить не хотят. Ну их! Иди кушай, там коржики есть.

– Ба, пойдем вместе!

– Пойдем, Олежек…

Я с удивлением увидел, как папа и мама подняли бабушку с кресла, а дальше она сама, но с огромным трудом и, как в замедленной съемке, громко шаркая ногами, пошла на кухню.

Когда мы с папой оказались на секунду одни, я спросил: «Пап, у бабы ноги пройдут ведь, да?» – «Ну да…» – уводя взгляд в сторону, папа поспешил пройти в комнату, а я, конечно, позволил себе в это поверить. Уж слишком хороша была жизнь, чтобы давать в ней место чему-то грустному.

Весь день был посвящен походам с мамой по магазинам и ателье, у меня ведь теперь были новые, вполне человеческие размеры, а вечер – моим рассказам о том, как я жил и худел в санатории «Светлячок».

Следующим утром, надев новые носки, трусы, майку, рубашку, школьную форму, ботинки, перекинув через плечо новую сумку и предвкушая эффект, который я произведу своим появлением, я отправился в Питкярантскую среднюю школу № 2. Специально опоздав минут на пять к началу урока (первым была литература), я, постучавшись и интеллигентно поинтересовавшись, можно ли войти, предстал пред очи моих соучеников и классной руководительницы. «А ты в свой класс пришел?..» – начала было вопрос Рита Викторовна, но, узнав меня, замерла с открытым ртом. Примерно в том же положении и состоянии находились и мои одноклассники, пока я как ни в чем не бывало шел между рядами и занимал свободное место. Весь урок базирующиеся за моей спиной перешептывались, а сидящие передо мной – норовили обернуться, дабы вновь лицезреть результат превращения колобка в человека. Звонок на перемену сорвал с мест моих одноклассников, которые желали убедиться, что зрение их не обманывает и этот высокий брюнет действительно Олег Любашевский, он же – Жирная Люба, он же – Плюшевый Кабан. Я наслаждался славой и успехом. Особенно приятно мне было то, что девочки, как я заметил, теперь смотрели на меня совсем по-другому, и даже Таня Сапожникова, хотя и делала вид, что я ей неинтересен, то и дело, не удержавшись, стреляла глазами в мою сторону.

И лишь одному человеку, которому, видимо, больше всех не хватало меня эти полгода, очень не нравилась вся эта радостная шумиха вокруг моей персоны. Я думаю, он так тяжело переживал разлуку со мной, что не мог вот так сразу осознать всей глубины произошедших со мной, нет, С НАМИ изменений. Его разум удерживал его инстинкты минут десять. И когда веселой оравой мы перешли в кабинет номер четыре, чтобы заняться изучением основ изобразительного искусства, Дима Титоренко не выдержал. Все это время я делал вид, что не замечаю его. Вот и сейчас я шел между рядами парт с руками в карманах, гордо поднятой головой и взглядом, подобным взору капитана военного корабля. Это определенно прибавляло моему образу мужественности, но не позволяло смотреть по сторонам, за что я тут же и поплатился. Дима высунул из-за парты ножку и ловко подсек меня, прервав мое триумфальное шествие. Не теряя гордой осанки, плашмя, с характерным веселым звуком мое тело упало на коричневые доски пола. Но дух мой остался стоять. Не успел Дима закончить над моим телом банальную речь о том, что чем больше шкаф, тем громче он падает, как со мной, видимо вследствие неожиданного отделения стоячего духа от лежачего тела, случилось то, что в медицине и криминалистике называют состоянием аффекта. В быту о таком говорят «его накрыло» или «у него упала планка». Короче, я не помню, что было дальше. В себя меня привел звонок к началу урока. Очнувшись, я обнаружил, что держу Диму Титоренко в объятиях. Причем вверх ногами. Имеется в виду, что я-то стою на ногах, а вот Димочка висит вниз той частью тела, которой нормальные люди думают. Я обнимаю его за ноги, а голова его болтается чуть ниже моих колен.

Я не умел драться, но мой организм в состоянии аффекта сам выбрал подходящий стиль единоборства. За полгода моего отсутствия Дима, видимо, по причине частого курения, не вырос ни на миллиметр, да еще и изрядно похудел. Теперь он был гораздо ниже и уж, конечно, легче меня. Но я об этом не думал. Меня, как я уже говорил, «накрыло», и мое вырвавшееся на свободу подсознание решило все за меня.

Короче, придя в себя, я обнаружил, что, раздвинув ноги на ширину плеч и крепко сжимая в объятиях Димины ляжки, я, ритмично приседая, бью Димой, а точнее, его головой об пол класса и во все горло ору:

Приседаем! Три, четыре!

Руки выше, ноги шире!

Руки выше, ноги шире!

Приседаем! Три, четыре!

Дима уже не сопротивлялся, он был почти без сознания, а весь класс оторопело смотрел на сюрреалистическую картину.

Резкий звук звонка вернул меня к реальности, и я с удивлением обнаружил, что держу перед лицом чьи-то ноги. Тут же разжав руки и услышав звук падающего тела, я опустил глаза и увидел (о боже!) поверженного моего супостата. Снизу вверх смотрел он на меня, бывшего своего раба, и недоумение и страх читались в